Новый 17-ый год справили тихо. Аня в празднике уже никак не участвовала, она неуклонно превращалась в младенца. Пускала пузыри, совала в рот ледяные из холодильника резиновые игрушки, ее ноги и руки никогда не находились в покое, они непроизвольно, хаотично вздрагивали и подергивались. Ника внезапно совершенно перестала ревновать Аню к родителям, наоборот, она, считая ее своей и только своей, не разрешала Яше с Линой лишний раз Анечку потрогать. Дети норовили ее таскать, и взрослые боялись, что они Аню уронят. Она становилась для них игрушкой, и девочкам очень хотелось ее кормить и переодевать. Лина сноровисто совала Ане в рот ложку с овощными пюре, Ника вытирала салфеткой ее замызганный рот, и только Яша быстро потерял к девочке интерес. Ему не удавалось придумать, что с ней делать. Пару раз он бросал ей мяч, мяч Аню толкал, она валилась и Яшу ругали.
Маленький ребенок совершенно заполонил Лидин дом. Везде валялись игрушки, одежда, лежала открытая пачка подгузников, к столу был приставлен высокий стул. Теперь Лида полностью подчиняла свое расписание детским кормлениям и сну. Сейчас Аня уже не могла ходить, но еще пару недель назад она передвигалась на толстых маленьких ножках, мягко падала на попу и Лида ее машинально подбирала, никогда, боковым зрением не выпуская ребенка из виду. Ползала Аня плохо и совсем недолго. То-есть быстро и правильно ползать она не научилась, просто не хватило времени. Обычно ребенок ползает все лучше и лучше, а Аня, наоборот, через несколько дней совсем разучилась это делать. Она подолгу лежала на спине, уставала и начинала хныкать. Перевернуться на живот у нее не получалось.
Зима заканчивалась. Все собрались у Лиды за столом. Из монитора доносилось кряхтение: Аня просыпалась, Лида пошла за ней и принесла маленькое упитанное тело, по хозяйски приткнувшееся к ее груди. Кате тоже хотелось Анечку подержать:
— Дай мне ее. Я подержу, а ты ешь спокойно.
— Бери. Она сейчас начнет плакать. Ее надо кормить.
— Не начнет. Да, Анечка? Не начнешь? — Катя разговаривала с младенцем, органично вступая в роль матери грудного ребенка. Аня засовывала в рот пальцы.
— Дайте ей соску. Что она у вас руки сосет? — Феликс по старинке считал, что руки грязные.
— Ничего, пап, она должна все брать в рот — Лида резонно полагала, что папа давно про младенцев все забыл.
— Она может заболеть … возражал Феликс и тут над столом повисло тяжелое молчание.
Каждый понимал, что Аня не заболеет. Доктор Колман им давно объяснил, что обычных детских заболеваний бояться не следует. Аня — особый ребенок, с необычайно хорошим иммунитетом, ее сопротивляемость заболеваниям практически стопроцентна. Была и еще одна причина, почему не стоило бояться Аниных болезней. Она просто не успеет заболеть. Никому не придется давать ей микстуры и измерять температуру. Они бы все хотели это делать, но знали, что их желание невыполнимо. Аню надо было отвезти в Лаборатории буквально на днях и это была самая для них всех больная тема.
Они знали, что это предстоит, но им казалось, что все будет нескоро. А сейчас, когда это наступило, оказалось, что все не так, как они думали: девочка не была нелепым, докучливым, нежеланным младенцем, в которого диким образом превратилась мать. Об этом никто не думал. Анечка была «не мать», она была просто ребенок, их ребенок, расстаться с которым представлялось теперь невыносимым. Им хотелось бы, чтобы Аня жила с ними как можно дольше, Лида была готова и дальше менять ей штаны и совать в рот каши. А теперь получалось, что надо взять своего ребенка и отвести его в другой город и там навсегда отдать в чужие, равнодушные руки. Это было ужасно, бесчеловечно, дико.
В Лабораториях их предупредили, что последний период регресса может произойти так молниеносно, что они просто могут не успеть привести Аню, чтобы подключить ее к аппарату искусственной плаценты, и тогда эмбрион неминуемо погибнет. В этом случае промедление было слишком опасно. Феликс начал этот неприятный разговор, который должен был начаться, хоть все и хотели бы его избежать:
— Ну, ребята, наверное, уже пора. Я получил мейл от Колмана. Нам надо спешить. Кто поедет? Лида ты, или опять Катя?
— Я отвезу, только … может еще рано?
— Нет, Лид, ты же знаешь, что ждать нельзя. Я Саше звонил, он приедет на следующие выходные, а на понедельник заказывайте билет. Ты, Лида, наконец будешь свободна.
— Пап, ну зачем ты? Я не хочу быть свободной от Ани.
— Я знаю, но … что тут говорить. Мы все не хотим. Просто … пора. Посмотри на нее. Осталось чуть-чуть, и мы даже не знаем сколько. Речь может идти о нескольких днях.
— А дети?
— Ну, зачем ты опять? Что дети? Они же знают, что Аню надо везти в больницу … что это еще раз обсуждать? Не надо.
— Может они мне там разрешат с ней побыть. Я попрошу.
— Они, Лида, не разрешат. К тому же они сами немедленно переправят Аню в Балтимор в Хопкинс или в Нью-Йорк … там есть оборудование и они ассоциированы с ФБР.
— А как мы узнаем о результате …? Ну, что все получилось…?
— Колман обещал сообщить.
— А что действительно, для нас нет никакой возможности узнать об этой семье?
— Хватит, Лида, перестань.
Феликсу теперь хотелось поскорее с этим покончить. Лида с его точки зрения была конечно неправа, не стоило так привязываться к девочке. Подумав так, он сразу поймал себя на том, что мысленно называет Аню «девочкой», а ведь это … забыл он что ли? Получалось, что немного уже забыл.
К концу недели приехал Саша, Феликс поехал за ним в аэропорт, он теперь очень часто туда ездил, встречал рейсы из Вашингтона. Саша лег спать в гостевой, не недавнего времени Аниной комнате. Перед сном они включили телевизор, но Саше явно были неинтересны русские фильмы и передачи, которые Феликс смотрел. Он видел, что отец очень сдал, замотан и подавлен, он был готов помочь, за этим и приехал, но … как тут поможешь:
— Как ты, пап?
— Что ты спрашиваешь? Через два дня все для нас закончится. Я просил тебя приехать, а теперь даже не знаю, что я от тебя хотел …
— Я к тебе приехал … к вам. Мы сейчас должны быть вместе. Мамы-то все равно уже нет …
— Ты думаешь?
— А ты не думаешь? Я с ней виделся тогда в Вашингтоне. Там была еще … мама, молодая, но … все еще она. А сейчас, мне на девочку интересно посмотреть, но не более … не знаю, как объяснить …
— Да, можешь не объяснять. Я понимаю. Это очень дорогая нам девочка, особенно почему-то Лиде, но, ты прав: это не мама.
— Пап, скажи мне: ты бы предпочел, чтобы она умерла? Я имею в виду совсем умерла …
— Нет, пусть снова живет. Ее просто не будет для нас, но она будет … и это хорошо. Ты так не думаешь?
— Да, мне все равно. Просто ей выпало еще раз пожить, пусть хоть 4 года, пусть в режиме «ускоренной перемотки», но все-таки еще раз. А мы видели, какая она была давно и даже еще до нас. Это уникальный опыт, а нужен он был нам или нет … я не знаю. Ладно, я пойду спать … ладно?
Они легли и оба очень долго не могли уснуть. Саша уснул уже после того, как через ручей на старых фермах запели первые, нелепые в городе, петухи. «Ох, у них тут полная деревня» — успел подумать он. «Завтра пойдем к Лидке, с постными рожами сядем за стол и будут у нас совершеннейшие поминки» — Саше хотелось бы все сделать как-то по-другому, он всегда страшно боялся фальши и пошлости, но ничего другого он придумать не мог. Наутро он заметил, что они с папой называют ребенка «девочкой», избегая имени Аня. «Мамой» ее уже очень давно никто из ребят не называл, слишком это звучало по-дурацки. Феликс не признался, что ему тоже об этом подумалось.
Лиде пришлось вставать очень рано. Анечка проснулась и в монитор они с Олегом слушали ее агуканья, минут через десять ребенок заплакал, требуя внимания и Лида, помыв и сменив девочке штаны, взяла ее к ним в постель. Аня улыбалась беззубым ртом, трогала Олега за нос, смешно морщилась и с остервенением сосала пальцы. Лида встала и понесла ее вниз кормить. Все позавтракали, пришла Катя и они вдвоем стали готовить еду на вечер. Включили музыку и сразу создалась атмосфера ожидания праздника, гостей, а тут еще Саша приехал …
— Я так по Сашке соскучилась, а ты, Кать?
— Я тоже, да только он по нас не слишком скучает. Родители его всегда защищают.
Лида осеклась, употребив слово «родители». Теперь нельзя их было считать одним целым. Оставался один папа. Папа без мамы — это было так странно. Что теперь будет с папой? Как он будет жить?
— Кать, я очень за папу беспокоюсь. Ему без нее невыносимо.
— Да он, мне кажется, привык. Хорошо, что Сашка приехал.
— Да, что Сашка? Он завтра уедет, как всегда ему в понедельник на работу. Он для галочки приехал.
— Да, нет, не надо так говорить. У него с матерью были свои отношения. Я, честно говоря, никогда не знаю, что у него в голове.
— Я тоже. Кать, завтра я ее туда отвезу и больше никогда не увижу …
— Не надо, Лид … не стоит.
Они резали салаты, Лида что-то жарила, Катя возилась с тестом. Потом Катя ушла домой до вечера, забрав с собой Нику. В пылу готовки Лида почти не видела Аню. Олег с Никой полностью взяли ее на себя. «Олег, я пойду Анечку купать. Нельзя ее грязную туда везти» — Лида взяла ребенка на руки и пошла в ванную. «Сейчас, Анечка … мы с тобой будет купаться» — Лида по обычаю многих матерей грудных детей, немного подсюсюкивала, мысленно считая себя Аниной матерью, хотя на рациональном уровне прекрасно понимала, что никакая она Анечке не «мать». Они влезли в ванну и Аня блаженно откинулась Лиде на живот, вытягивая в теплой воде свои короткие ножки. Лида вылила в воду из бутылочки пахучую жидкость, и по воде пошла пузырями обильная ароматная пена, в которой плавали маленькие резиновые уточки и рыбки. Аня ловила руками пузыри и смеялась. Она так увлеклась, что не заметила, как Лида налила на ее белый пушок на голове детский шампунь и потом легонько смывала его одной рукой сделав другой рукой надо лбом козырек, чтобы шампунь не попал ребенку в глаза. Теплая детская спинка касалась ее тела, доверчиво облокачивалась на живот и грудь. Аня играла в воде, хватала яркие игрушки, тянула их в рот, потом отпускала, роняла и вновь за ними тянулась. Из Лидиных глаз потекли слезы, они падали в воду и закладывали нос. В ванную зашел Олег: