Лебедев помял свою бородку, посвободнее растянул на шее шарф.
Поздней осенью я встречался с Буткиным, — сказал он, поглядывая в окно, за которым мелькали засыпанные снегом черные ели. — Буткин ни звуком не обмолвился о письме Ленина.
Мимо прошел кондуктор, посмотрел подозрительно на Лебедева — не заяц ли? — но требовать билет не стал. Только спросил:
Докуда едешь?
До Красноярска.
Смотри…
Арсений прихлопнул плотнее дверь на площадку, с которой тянуло белым морозным паром.
Было послано сюда и еще письмо, — раздумчиво проговорил он. — От Крупской. В нем очень подробно она писала о гнусной борьбе меньшевиков из Центрального Комитета против Ленина. Крупская все это объясняла сибирякам, чтобы они в самом деле не взяли обратно свою резолюцию насчет созыва Третьего съезда. Разве ты ничего не знаешь и об этом письме?
Тоже впервые слышу! Повторяю, Арсений, к нам ни единой весточки не приходит от Ленина.
Но это письмо по просьбе Крупской я сам лично посылал из Нюрнберга — в то время я был за границей. Я даже запомнил адрес. Черт! Неужели письмо не дошло!
Адрес? Какой же?
Томск, аптекарский магазин «Пойзнер и Нови», Елене Тернер.
«Пойзнер и Нови»? Тернер?
Да… А что?
По этому именно адресу наш комитет держит связь с Буткиным!
Ну и что же?
Ничего…
Лебедев замолчал, припоминая свой разговор с Буткиным в доме Фаины Егоровны: не сложился ли тогда он просто случайно так, что Буткину не было повода сказать о письмах Ленина и Крупской?
Ты в чем-то сомневаешься, Михаил? — спросил Арсений. — Насколько я знаю, резолюция Сибирского Союзного комитета не взята обратно. Значит, все в порядке. Видимо, и письма получены.
Снова прошел кондуктор, сказал многозначительно:
Скоро Красноярск.
Лебедев молча показал билет. Кондуктор, не скрывая разочарования, пробурчал:
— Ездют всякие, — и сердито хлопнул дверью. Арсений в тон ему прибавил:
Пропал двугривенный.
И весело потер ладонями свои скуластые щеки.
Ну, как ты сам здесь живешь вообще-то? — спросил Лебедева.
Да я уже сказал: живу ничего. Что может к этому прибавить наш брат подпольщик?
Знаешь, мне почему-то сейчас вспомнилась та девушка… Анна, которая геометрию никак не могла понять. Ты все с ней в Петербурге ходил, а потом она вслед за тобой в Сибирь уехала. К жениху своему, кажется. Что она, вышла замуж?.. Все бросила?
Нет, Арсений. И замуж она не вышла и наше дело не бросила. Она сейчас, бедная, сидит в Александровском централе. Должна скоро выйти.
Ну, так уже, значит, не бедная. Я бы сказал: молодец! Оказывается, даже любовь свою девица переборола, А помню, у нее тогда склонности были такие: романы читала, о любви рассуждала…
Поезд резко сбавил ход, вагон затрясло на стрелках. Лебедев кинул взгляд в окно.
Снежница. Арсений, я спрыгну здесь, днем, въезжать в Красноярск мне негоже.
Жаль, побольше нам поговорить не пришлось. — Арсений вышел с ним на площадку и, провожая к ступенькам вагона, прибавил: — Знаешь, а я опять сейчас подумал: тебе, Михаил, следовало бы все же познакомиться с письмами Ленина и Крупской. В них содержится больше, чем знаю я, чем я смог тебе рассказать. Прочтешь — многое станет яснее.
Я непременно съезжу в Томск.
Будешь в Томске — передай от меня привет Грише Крамольникову. Люблю его, славный парень. Ну, прощай! Хорошо, что встретились.
Счастливого пути, Арсений!
Замелькали станционные постройки, и Лебедев стал готовиться спрыгнуть с поезда, — в Снежнице пассажирские только немного замедляли ход.
18
Поездка в Томск ничуть не прибавила ясности. Добравшись до явочной квартиры, Лебедев дал знать, что приехал для встречи лично с Гутовским. Но вместо Гутовского пришел… Буткнн. Он снова улыбнулся, жал руку Лебедеву и говорил, что всякий раз безмерно рад его видеть, что хорошо работать с ним так, как сейчас, плечом к плечу.
Лебедев не стал сразу задираться, хотя ему страшно хотелось оборвать слащавые излияния Буткина. Спокойно спросил, почему не видит Гутовского; он приехал не вообще в Союзный комитет, а для личпой встречи с ним. Буткин с особой торопливостью ответил: Гутовского в Томске нет, когда вернется — неизвестно, а его сейчас заменяет он, Буткин, и если личной встречи с Гутовским Лебедев ищет по партийным делам, поговорить им, может быть, все-таки следовало…
Хорошо, — сказал Лебедев. — Вы даете честное слово, что Гутовского в Томске нет и ждать его бесполезно?
Буткин обиженно отшатнулся.
Лебедев!.. — Но тут же состроил на лице улыбку, означавшую, что он прощает даже такое оскорбление. — Я понимаю… Даю вам слово, что Гутовского нет. А ждать, если можете, и очень долго, — ждать небесполезно. Я могу уйти.
Покажите мне письма Ленина н Крупской, — быстро сказал Лебедев, загораживая ему дорогу.
Какие… письма? — Буткин отступил к стене. — Какие письма?
Из-за границы! Я должен знать их содержание, должен знать, что происходит в Центральном Комитете, какая борьба идет вокруг созыва Третьего съезда, какую позицию занял Гутовский.
Вы что-то путаете, Лебедев, — медленно покачивая головой, сказал Буткин. — Никаких писем от Ленина и Крупской Союзный комитет не получал. А линию в борьбе за Третий съезд наш комитет — и Гутовский, конечно, — занимает совершенно отчетливую: съезд должен быть созван. Что же касается положения в Центральном — Комитете — мы сами ничего не знаем, ходим впотьмах. Откуда вы взяли этот странный вымысел о письмах?
Они были посланы на аптекарский магазин «Пойзнер и Нови», Елене Тернер — вам! — белея от гнева, отрубил Лебедев.
Буткин опустил глаза, помолчал, и Лебедев увидел, как судорожно двинулся вверх и вниз его острый кадык.
Вы знаете, что на этот адрес идет почта для Союзного комитета, н вы меня мистифицируете, Лебедев, — сказал он наконец. — Зачем? Это не метод для разговора с товарищем по работе, по борьбе. Таких писем не было, уверяю. Конечно, я не могу дать гарантии, что их не перехватила охранка…
— Тогда дайте мне адрес Ленина, я сам напишу! Буткпн поймал руку Лебедева, мягко пожал ее.
При всем уважении к вам, — проговорил он с мольбой, — сделать этого я не могу. Вы сами знаете: не имею права. Но если вы дадите мне письмо — оно будет послано…
Бесцельным становился дальнейший разговор, бесцельно было ждать возвращения Гутовского, если действительно его не было в Томске, и Лебедев в ту же ночь уехал обратно в Красноярск, даже не повидавшись с Крамольниковым. С ним он встретился несколько позже, когда тот в качестве агента Союзного комитета сам приехал в Красноярск — агитировать за всеобщую стачку. Лебедев передал ему привет от Арсения, рассказал о поездке в Томск и поделился своими сомнениями о Буткине. Крамольников слушал, поглаживая черные жесткие волосы, спадавшие ему на лоб. Сквозь круглые очки в роговой оправе внимательные молодые глаза Крамольникова казались особенно большими и словно видящими все насквозь.
Знаешь, Михаил, — сказал он, когда Лебедев закончил свой рассказ, — Буткин, конечно, завзятый меньшевик, и человек он поганый, неискренний. Но все же он социал-демократ и выполняет поручения Союзного комитета.
Который весь забит меньшевиками, — вставил Лебедев.
Ну а что же делать? В нашем глухом, тяжелом подполье и при нашей организационной неустроенности нам разделиться не так-то и просто. Тем более что есть надежда на Третий съезд, который заставит их подчиниться политической линии большинства. А пока будем бороться: насколько это удается — вместе с меньшевиками против самодержавия, а в полной мере — против идей меньшевизма. Невозможно в России сделать одновременно две революции: одну по-ленински, а другую по рецептам меньшевиков. Ведь они тоже стремятся к революции. Какой — это другое дело. Но им не скажешь: «Отойдите вовсе прочь, мы сделаем революцию одни, без вас». И даже если сказать — все равно они будут работать на параллелях с нами. То есть, вернее, мешать нам. И тем сильнее, чем резче будут наши разногласия. Нет, Михаил! я все же думаю, что Третий съезд решительно улучшит положение внутри партии и слова «новоискровец», «меньшевик» у нас исчезнут из обихода. Будет единая воля, мысль! Будем ждать съезда. А что касается Буткииа… Ну да, он меньшевик, и даже один из самых дрянных меньшевиков. Но все же не предатель. Это исключено.
А у меня, Григорий, интуитивно сложилось твердое убеждение, что Буткин у Козинцова сидел где-то за дверью, и если бы я решительно не заявил, что до перевязки не скажу ни слова, Козинцов устроил бы нам очную ставку.
На интуицию мы не имеем права полагаться, — возразил Крамольников, снимая очки и растирая пальцами переносье. — А прямых-то ведь доказательств, что Буткин в тот день был тоже арестован, нет никаких!
Мне удалось узнать: через день после моего побега он заходил опять к Фаине Егоровне. И обо мне ее не спрашивал.
Зачем бы он стал спрашивать?
Если он не знал, что я арестован и бежал, а квартира Фаины Егоровны провалена, он должен был бы спросить ее.
Необязательно. Это уже мнительность.
И его самого не захватили там. А ясно, что квартира Фаины Егоровны все время под наблюдением.
У жандармов могут быть своп расчеты.
Не знаю. Но у меня из всех мелочей поведения и его и Козинцова складывается одно: Буткин в тот вечер тоже был арестован.
Во всяком случае сам он это решительно отрицает.
Он отрицает и получение писем от Ленина и Крупской.
Допускаю, что они действительно могли быть не получены. Не все из-за границы доходит до нас.
Если бы их перехватила охранка, она по адресу «Пойзнер и Нови» уже добралась бы и до Буткина и до Гутовского.
Это резонно. Но из этого следует прежде всего, что комитету нужно немедленно переменить адрес для переписки, а Буткину и Гутовскому быть осторожнее. Письма же могли и просто не дойти.
Я убежден, что и Гутовский тогда был в Томске, по Буткин заведомо пришел вместо него.