1) яркость выражения задне-язычных звуков, в частности как простых, так и сложных гортанных;
2) обилие сложных звуков (аффрикатов) как в передне-, так и в задне-язычных звуках, причем в некоторых яфетических языках сложность звука доходит до трехсоставности;
3) три степени, а в некоторых горских языках Кавказа четыре степени звонкости каждого ряда звуков губных, зубных и задне-язычных, а именно глухой – звонкий – средней звонкости;
4) пассивная конструкция переходных глаголов, в которых логический субъект (действующее лицо) ставится в одном из косвенных падежей, в связи с чем логический объект совпадает с грамматическим субъектом (подлежащим), в силу чего вовсе отсутствует падежное окончание винительного падежа;
5) преобладающее значение агглютинации;
6) упор на диференциацию согласных, в связи с чем слабая диференциация гласных;
7) различение имен существительных по классам: разумному, т.е. активному, играющему действующую, решающую роль в хозяйственной жизни коллектива (например, человек, мужчина, а также бог), и неразумному, т.е. пассивному в той же хозяйственной жизни (животное, а также ребенок, раб и т.д.);
8) ясность в словарном запасе основ, оформленных в слова с различными значениями (полисемантизм), в частности, наличие так называемых семантических пучков, т.е. соединение в одной основе различных значений, логически между собою с нашей точки зрения не связанных, например: вода – женщина – рука (в грузинском языке все три от одной основы);
9) наличие двусогласных основ (яфетические четыре основных элемента);
10) преобладание основ, образующих как имена существительные, так и глаголы;
11) присоединение (аффиксация) к глагольной основе местоименных частиц, выражающих субъект и объект;
12) общность корнеслова.
Все отмеченные признаки, характеризующие яфетические системы, объединяют все яфетические языки, но в то же время вовсе не наличны во всех них в одинаковой степени. Так, например, абхазский язык богато представляет заднеязычные как простые, так и сложные звуки, имеет в изобилии аффрикаты, доходящие до слияния в едином звуке трех отдельных фонем, содержит три степени звонкости губных, зубных и задне-язычных, проводит полностью пассивную конструкцию переходных глаголов, не проводит осложненной диференциации гласных, имеет деление существительных по классам «разумному» и «неразумному», выявляет в достаточной степени полисемантизм и выявляет основы, образующие и существительные и глаголы. Но в то же время абхазский язык не только не имеет винительного падежа, но, как общее правило, вообще не имеет падежных окончаний. Кроме того, абхазский язык сохраняет синтетичность, ясно выраженную в аффиксации глаголов, т.е. в нем немыслим глагол без местоименных приставок. Эти местоименные приставки не склоняются, а прибавляются к глагольной основе со строгим соблюдением порядка синтетичности: на первом месте местоимение прямого логического объекта, на втором – косвенного логического объекта, на третьем – логического субъекта, и, наконец, в абхазском преобладают основы с открытым слогом, т.е. кончающиеся на гласный, следовательно односогласные. Таким образом, абхазский язык до известной степени производит впечатление не дошедшего еще до полных норм самих яфетических языков в их отмеченной нами общей характеристике.
Совершенно иную картину мы наблюдаем в грузинском, который почти утратил сложные задне-язычные звуки, но все же характерен своими гортанными фонемами. Из аффрикатов он сохранил значительное число лишь в переднеязычном ряде. Три степени звонкости в нем имеются во всех рядах звуков, т.е. и в губных и в зубных и в заднеязычных. Пассивная конструкция в нем сохранилась в переходных глаголах только в аористе, но все же особого винительного падежа грузинский язык не имеет. Гласные в нем не развиты до уточнения различных оттенков. Полисемантизм сохраняется, так называемые семантические пучки выступают достаточно ясно. С другой стороны, грузинский язык уже близок к флективности и имеет преобладание трехсогласных основ. По этим признакам он приближается к нормам семитических языков, т.е. проявляет тенденцию отделяться от закономерного типа яфетических систем.
Баскский язык имеет вполне ясно выраженную пассивную конструкцию, выступающую в аффиксации переходных глаголов местоименными частицами, но в значительной степени утратил аффрикативность и по своему фонетическому составу близок к индо-европейским.
Речь халдских клинописных текстов проводит полностью пассивную конструкцию переходного глагола, не имеет винительного падежа, но в то же время, по утверждениям Н.Я. Марра, уже нарушена в цельности своей языковой структуры нормами индо-европейской речи, притом нарушена уже в IX веке до н.э., когда о внедрении в Переднюю Азию индо-европейских племен не говорят даже историки Древнего Востока[16].
Достаточно одного уже этого беглого обзора, чтобы убедиться в условности классификации языков и в необходимости стадиального их распределения вне зависимости от датировки наличного материала. Кроме того, такая классификация неизбежна и внутри самих языков отдельно взятой стадии и системы. Все языки находятся в движении. Такое движение вперед наблюдается и внутри характеризующих языки признаков, следовательно и внутри только что приведенных признаков, наличных в языках яфетических систем. Положение этих признаков различно в различных языках вне всякой зависимости от датировки собираемого материала. Пример этому мы находим хотя бы в том, что современный нам абхазский язык оказался по своей структуре архаичен даже для самих яфетических языков, тогда как отдаленная от него двумя с половиною тысяч лет речь клинописных памятников халдов (урартов) IX – VI веков до н.э. уже в значительной степени отступает от норм яфетического состояния, приближаясь к следующей стадии флективных «индо-европейских» языков. С другой стороны, и древне-литературные и живые современные нам грузинский и армянский языки имеют также стремление к переходу в следующее стадиальное состояние. Таким образом, никакой безукоризненно цельной картины внутри самих яфетических систем мы не наблюдаем. То же самое придется сказать о каждой языковой группировке.
Когда мы обратимся к «индо-европейским» языкам, то и в них мы увидим если не наличие, то пережитки тех же отмеченных выше норм иностадиальной яфетической речи, и притом не в одном только словарном запасе, но и в самой структуре изучаемых языков. Этим лишь подтверждается преемственная стадиальная связь между отдельными их группировками, сохраняющими пережитки предшествующих стадий, так как каждая стадия полностью не изживает норм предшествующего стадиального оформления. Если бы этого не было в действительности, то и сама постановка вопроса о стадиальных переходах не получила бы подтверждения на материале.
Пережиточно сохраняющиеся нормы предшествующей стадии, выраженной в языках яфетических систем, должны прослеживаться и в следующем их уже «индо-европейском» оформлении. Если мы с этой стороны подойдем к «индо-европейским» языкам, то увидим, что сложных задне-язычных звуков в языках «индо-европейской» системы не сохранилось; правда, сложные звуки передне-язычного ряда имеются налицо, но все же в значительно меньшем количестве, чем в яфетических, например, русские «ц» и «ч»; от трех степеней звонкости губных, зубных и задне-язычных в русском языке сохранились только две, глухая и звонкая, как то «п, б», «т, д», «к, г», но в латинском имеются все три степени звонкости задне-язычных «k, g, q», а в греческом в зубных «τ, δ, θ», в остальных рядах и эти языки уже утратили трехстепенность озвончения. Следовательно, можно поставить вопрос, не находим ли мы в указанных древне-письменных языках еще яфетический пережиток, выявившийся в сохранении трехстепенности латинских задне-язычных и греческих зубных. Пассивная конструкция переходных глаголов «индоевропейской» речи утратилась, замененная активным строем, но в отдельных случаях пассивная конструкция еще чувствуется, хотя бы в глаголах чувственного восприятия, как то в русском «мне холодно» и т.д. Кроме того, обусловливающее пассивный строй речи магическое мировосприятие ясно выступает в таких построениях, как французское «il fait froid» – «холодно», буквально «он делает холод», или русские «смерть пришла», «чорт побери» и т.д. во многих примерах, где действующим лицом оказывается не человек, а какая-то сила или движущееся по подобию человека явление природы, выступающее в обстановке, не отвечающей требованиям миропонимания произносящего эти фразы. Засим, при активном строе переходных глаголов «индо-европейских» языков, в них прямой объект оформляется как самостоятельный винительный падеж, но, в то же время, в ряде имен существительных винительный падеж совпадает с именительным, т.е. логический объект тождествен грамматическому субъекту, что представляется характерным для пассивной конструкции, например, такие слова, как русские «дом», «стул» и др., не имеют особого окончания для винительного падежа. Кроме того, в «индо-европейских» языках улавливается даже пережиток синтетического строя, проявляющийся в том, что в русском языке прилагательное имеет стремление стоять на первом месте («хороший человек» и т.д.), в немецком глаголе обычно ставится в конце фразы и пр. «Индо-европейские» языки не имеют деления на классы имен существительных, но зато существует особый средний род, не ясный по своему происхождению и содержанию как позднейшее оформление предшествующей стадиальной нормы. Полисемантизм (многозначимость) хотя и наличен, но в значительно меньшей степени, чем в яфетических, например, русские «коса», «ключ» и т.д. в их различных значениях. Так называемые семантические пучки, ясно выступающие в языках яфетической стадии, не улавливаются в языках «индо-европейских», например, в русском «вода – женщина – дерево – рука» оказываются все четыре от различных основ. Наконец, в «индо-европейских» языках крайне редки двусогласные основы типа чистых яфетических элементов, и, как общее правило, не наблюдается присоединение к глаголу местоименных частиц, т.е. нет таких построений, как, например, в абхазском «отец сын его – он – любит», по-русски просто: «отец любит сына» и т.д.