При таком положении ныне действующая группировка языков по семьям оказывается не выдерживающею критики в самой своей постановке. Но одним только таким утверждением нельзя удовлетвориться. Если действующая схема неверна, то взамен ее должна быть предложена другая схема, построенная на иных началах с устранением явных ошибок.
Одною из коренных ошибок индо-европейской школы придется признать мнимый ее историзм, заключающийся в стабильном по существу подходе к языку изучаемого периода и в сравнении его с письменно зафиксированным строем речи других периодов, равным образом изучаемых стабильно. Поэтому, с одной стороны, исследование не идет глубже письменных источников, и в то же время не проводится исторического различия в самом носителе речи, в общественной среде, рассматривая язык как единое целое, различаемое лишь хронологическою периодизациею. В результате получается отмеченное выше впечатление о единстве языка, выявившемся при том лишь в литературном его представителе при оставляемом в тени наличии народной речи, не редко воспринимаемой к тому же как искаженный литературный язык, как его вульгаризация. В связи с этим естественно, что и письменный источник древности рассматривается как основной и поэтому вполне достаточный для построения научных выводов представитель речи ему современного, уже пережитого, периода. Путем формального сопоставления языковой структуры привлекаемых к исследованию периодов и строится та схема, каковая по изложенной ее характеристике и названа мною мнимо-историческою.
Действительно, только при понимании языка как классово не расчлененного уже в самом классовом обществе и только при оторванном от истории классового общества изучении языка безо всякого учета формационных переходов можно математически формально сопоставлять, например, латинский язык отдаленного периода рабовладельческого общества с феодальным средневековой Франции и, далее, с литературным языком французской буржуазии. На самом деле, если согласиться с положением о единстве языка, выявляемом к тому же лишь в его литературном представителе, то смена классов в их продвижении на господство действительно внесет лишь моменты вульгаризации, подлежащие очищению для сохранения чистоты речи. Тем самым обеспечивается тенденция к стабильности, оправдываемая академически, но не жизнью. Конечно, сам процесс сопоставлений вовсе не устраняется и нами, но одной только формальной стороны тут отнюдь не достаточно. Между тем переоценка формального метода и узость его понимания привели к тому, что формальный подход старой школы заглушил историзм. Это утверждение остается незыблемым, хотя бы индо-европеистика нашего времени и выдвинула социологическую школу и хотя бы A. Meillet признавал классовый характер речи. Этому безусловно вторит и сама идея создания пра-языка.
Как единая речь всего населения пра-язык, естественно, должен был бы относиться к еще классово не расчлененному обществу. Следовательно, или это – язык до-классового состояния, а в таком случае нарушается основное положение индо-европеистики не уходить глубже реально-осязаемых материалов письменной речи, каковая, конечно, относится, судя по наличным памятникам, уже к классовым формациям, или же это язык тех же «исторических» периодов классового общества, построяемый в своей единой схеме именно потому, что и в самом классовом обществе индо-европейская школа лингвистов рассматривает язык не расчлененно. Очевидно, последнее и сказалось во всем облике данного искусственно воздвигнутого языка, оказавшегося благодаря этому витающим над другими языками без всякой опоры на социальную основу. На этой же почве находит свое оправдание и взгляд на литературный язык как на единственный «чистый» представитель речи при наличии его вульгаризированных ответвлений в образе народных говоров.
Такая историческая схема и оказывается неверною. Она неправильна уже потому, что как бы язык ни был своеобразен в своем развитии надстроечной категории, все же он увязывается с основною периодизациею своего общественного базиса. Так, прежде всего, национальные языки не могли появиться раньше оформления наций, народные языковые массивы не могли образоваться прежде оформления народностей в путях их схождения хотя бы на грани формировании государственного строя, так же как племенные языки не имели места до образования племен. Правда, пути схождения языков различны в различные периоды, и благодаря экономически обусловленному общению может итти и сближение разрозненных языков еще в до-классовом обществе, в котором мощным фактором в том же направлении могла служить и экзогамия, но все же государственный язык невозможен до оформления государства. И если французский язык есть наследие уже французской государственности, то до образования Франции на территории Западной Европы не было и французской речи, а тем более не было и его праязыка, поскольку до оформления государства в границах Франции население ее переживало еще родовой строй с раздробленными племенными союзами, носителями разрозненной племенной речи.
Историческая схема обращается, таким образом, в другую сторону с резким противоречием той, каковая построена и поддерживалась господствующим направлением в лингвистике. В противоположность ей обостряется у лингвиста же внимание и на исторический процесс общественных перестроек вне зависимости от того, насколько полно и насколько разнообразно отражает в себе язык происходящие в базисе смены. В связи с этим коренным образом должен перестроиться и сам подход к классификации языков.
Прежде всего, не подлежит сомнению, что ныне существующие языковые группировки вовсе не изначальны. Они оформляются в процессе исторического развития, и выяснение места их в этом процессе вовсе не уточняется традиционными поисками пра-языков. Именно поэтому индо-европеистические построения и оказались крайне упрощенными и вовсе не обоснованными на чрезвычайно сложном ходе истории.
С другой стороны, перестраиваясь в лингвиста-историка, языковед нашего времени неминуемо выходит за узкие рамки привлекаемого индо-европеистикою материала не только в ширину, с привлечением диалектов и говоров, но и в глубину в пределах досягаемого материала, хотя бы по сохраняющимся в нем пережиткам предшествующего иного состояния. Такое расширение представляется необходимым, во-первых, потому, что история языка вовсе не ограничивается периодами одной только письменной речи и кроме того вовсе не полностью в ней представлена. Письменная речь, к какой бы древности она ни относилась, не создает впервые выраженного в ней языка, а лишь передает уже наличные его нормы, создавшиеся задолго до работы писца. Ввиду этого, исследователь, приступая к анализу речи письменного памятника, как к неоспоримому историческому документу, не сможет понять структуры речи его источников без установления корней изучаемого периода самого исследуемого памятника. Историческая его характеристика останется неуловленною без постановки вопроса о содержании предшествовавшей ему бесписьменной речи и самой качественно иной письменности предыдущей ступени, давших и строй исторически зафиксированного языка и схему исторически начертанного письма. Следовательно, история развития речи, необходимая в своем уяснении для правильной постановки проблемы классификации, должна браться во всем охвате всего досягаемого исторического процесса.
Именно это и отметил Н.Я. Марр в своей речи на ноябрьской сессии Академии 1932 г. По его словам
«мы вклинились в разгар социалистического строительства, не только назревшего за это время исторически, но и реализуемого в гигантских стройках материального производства на хозяйственном фронте, и связанное с ним идеологическое производство, в частности, мы свидетели сдвигов в языке и мышлении в путях максимального содействия и качественного повышения производства и втянутым в него, вслед за рабочим классом, крестьянским массам и всем трудящимся в перевооружении для работы по-новому. Независимо от указанной целевой установки наш метод исторического изыскания ведет всегда от близкого к дальнему, от родного к чужому, от известного к неизвестному, в языках – от новых к старым, от устных живых к так называемым мертвым письменным – классовым (в классовых же переделках иногда они и ныне бытовые – первобытного общества), в области материального производства – от памятников материальной культуры позднейших и современных бытовых к древним и древнейшим»[2].
Только таким путем можно с доступною полнотою проследить и идущий процесс трансформации языковых систем и движущие его силы. Но в ходе этого процесса выявляются не одни только внутренние языковые перестройки, но и языковые схождения, установить каковые невозможно без более широкого привлечения различных языков в горизонтальном разрезе синхронического их сосуществования. При таких условиях сам принцип группировки должен коренным образом измениться с непременным учетом того, что само распределение языков не может быть стабильным и неизменным для всех их периодов и тем более не может быть изначальным. Языки изменяются как в процессе движения своих внутренних противоречий, так и в идущем ходе сближения языков и частичного слияния их, поэтому подлежат уточнению пути схождения языков, различные в различные периоды и при различных условиях одного и того же периода. Например, схождение монгольских языков может итти другими путями, чем схождение тюркских и на иных условиях, чем шло схождение романских. Все это затрудняет проблему группировки языков и то же время требует уточнения самих признаков отнесения данного языка к той или иной группе.
Н.Я. Марр, подходя к разрешению выдвигаемых вопросов методом диалектического материализма, выдвигает в последних своих работах схему распределения языков по стадиям и системам в пределах всего глоттогонического процесса. Под стадиею понимается им отрезок от одной коренной перестройки до другой. Между этими начальным и конечным пунктами идет процесс внутреннего развития с обострением внутренних противоречий до момента взрыва цельности языковой структуры.