– Я спрашивал о любви и служении обществу.
– Насколько мне известно, сам Эпикур не был женат, но верил в пользу брака и семьи для некоторых людей – тех, кто готов к ответственности. Однако он весьма неодобрительно относился к иррациональной любви-страсти, которая порабощает любящего и в конечном счете ведет скорее к боли, нежели к удовольствию. Он говорит, что, как только любострастие удовлетворено, любовник испытывает или скуку, или ревность, или оба эти чувства разом. Притом Эпикур придавал огромное значение высшей любви – любви дружеской, которая пробуждает нас к состоянию блаженства. Вам интересно будет узнать, что он не был высокомерен и придерживался принципов равенства всех людей: его школа была единственной школой в Афинах, которую могли посещать женщины и рабы… Итак, ваш вопрос о служении, Дирк, – вопрос важный. Его позиция была такова, что мы должны жить тихой, уединенной жизнью, избегать общественных обязанностей, несения службы и любого другого подобного типа ответственности, которая может угрожать нашей атараксии.
– Я что-то ничего не слышу о религии, – подал голос студент-католик Эдвард, чей дед был епископом Антверпена. – Я слышу о любви к друзьям, но ничего – о любви к Богу или о божественном предназначении. Их что, нет в его представлении о счастье?
– Вы попали прямо в точку, Эдвард. Эпикур поражает сегодняшнего читателя, поскольку его формула счастья уделяет чрезвычайно мало внимания божественному. Он верит, что счастье исходит исключительно из внутреннего мира человека, и не придает никакого значения нашим отношениям с чем бы то ни было сверхъестественным.
– Не хотите ли вы сказать, – ахнул Эдвард, – что он отрицает существование Бога?!
– Вы имеете в виду – богов, во множественном числе? Не забывайте об историческом периоде, Эдвард. Это IV век до рождества Христова, и греческая культура, как и любая иная культура, не считая еврейской, была политеистической, – уточнил ван ден Энден.
Эдвард кивнул и перефразировал свой вопрос:
– Отрицал ли Эпикур все божественное?
– Нет, он, конечно, был дерзким – но не безрассудно дерзким. Он родился примерно через 60 лет после того, как Сократ был казнен за ересь, и знал, что неверие в богов… гм, вредит здоровью. Он избрал более безопасную позицию и утверждал, что боги существуют, живут блаженной жизнью на горе Олимп, но совершенно равнодушны к жизни людей.
– Но что же это за Боги такие?! Как можно представить, что Бог не захотел бы, чтобы мы жили в соответствии с Его планом? – удивился Эдвард. – Ведь даже вообразить нельзя, чтобы Бог, который принес ради нас в жертву своего собственного сына, не имел намерения привести нас к благочестивой жизни!
– Существует множество разных представлений о богах, созданных множеством разных культур, – поддел его Бенто.
– Но я знаю с глубочайшей уверенностью, что Христос, Господь наш, любит нас, отводит нам место в сердце своем и имеет замысел для нас! – проговорил Эдвард, возводя глаза к небу.
– Сила убеждения не имеет отношения к его истинности, – огрызнулся Бенто. – У каждого Бога есть свои искренние и ревностные почитатели.
– Господа, господа, – вмешался ван ден Энден, – давайте отложим этот спор до того времени, пока прочтем тексты и усвоим их. И позвольте заметить вам, Эдвард, что Эпикур не был в оппозиции по отношению к богам. Он включил их в свое понятие об атараксии и побуждал людей принять богов сердцем. Человек должен принимать их бытие как образец жизни в блаженном спокойствии, стараясь превзойти их в этом. Более того, дабы избежать конфликтов, – тут ван ден Энден метнул выразительный взгляд в сторону Бенто, – он настоятельно советовал своим последователям серьезнейшим образом участвовать во всех занятиях общины, включая религиозные церемонии.
Но Эдвард не унимался:
– Молиться только ради того, чтобы избежать возмущения – это лишь лицемерное соблюдение ритуала!
– Многие высказывали такое мнение, Эдвард. И все же Эпикур пишет, что следует чтить богов как совершенных существ. Более того, человек получает эстетическое удовольствие, размышляя об их совершенном существовании… Однако время позднее, господа. Все ваши вопросы превосходны, и мы рассмотрим каждый из них, когда прочтем его труды.
Вечер завершился тем, что Бенто и его наставники поменялись ролями. Он дал получасовой урок иврита отцу и дочери, после чего ван ден Энден попросил его еще немного задержаться для частного разговора.
– Помнишь ли ты нашу беседу, когда мы впервые встретились?
– Помню, и очень хорошо. И вы действительно познакомили меня с моими единомышленниками!
– Ты, не сомневаюсь, обратил внимание на то, что некоторые замечания Эпикура как нельзя лучше подходят к твоим нынешним затруднениям в своей общине?
– Я как раз думал, уж не в мой ли адрес вы нацелили его комментарии о серьезном участии в религиозных церемониях общины.
– Именно в твой. А вот достигли ли они цели?
– Почти… но они столь обременены внутренним противоречием, что немного не долетели.
– Как так?
– Лично я не могу себе представить спокойствие, произрастающее на почве лицемерия.
– Ты, как я понимаю, имеешь в виду совет Эпикура делать все необходимое, чтобы не выделяться из общины, включая участие в массовых молениях?
– Да, я называю это лицемерием. Даже Эдвард и тот это почувствовал. Как может внутренняя гармония присутствовать в человеке, который не верен самому себе?
– Я, кстати, особенно хотел поговорить с тобой об Эдварде. Скажи мне, ты догадываешься, как он отнесся к нашей дискуссии и к тебе лично?
Удивленный этим вопросом, Бенто помолчал.
– Я не знаю ответа на этот вопрос.
– Я спрашивал – догадываешься ли ты.
– Ну, радости я ему не доставил. Полагаю, он сердится. Возможно, чувствует угрозу себе.
– Да, хорошая догадка. И в высшей степени предсказуемая, я бы сказал. А теперь ответь на такой вопрос: ты этого хочешь?
Бенто покачал головой:
– А счел бы Эпикур, что ты действовал путем, ведущим к благой жизни?
– Должен согласиться, он бы так не сказал. Однако в тот момент я считал, что поступаю мудро, воздерживаясь от других высказываний.
– Например?
– Что Бог не создавал нас по своему образу: это мы создали Его по своему образу. Мы воображаем, что Он – существо, подобное нам, что Он слышит молитвы, которые мы бормочем, и заботится о наших желаниях…
– Боже мой! Если ты едва удержался, чтобы не сказать этого, то я понимаю ход твоей мысли! Скажем так: ты вел себя не мудро, но и не совсем глупо. Эдвард – ярый католик. Его дядя – католический епископ. Ожидать, что он откажется от своих убеждений из-за чьих-то комментариев, пусть даже рациональных, – крайне неразумно и, вероятно, опасно. У Амстердама в настоящее время репутация наиболее толерантного города Европы. И помни о значении слова «толерантность»: оно значит, что все мы должны быть терпимы по отношению к верованиям других, даже если считаем их иррациональными.
– Я все больше и больше убеждаюсь в том, – заметил Бенто, – что если человек живет среди людей с совершенно иными убеждениями, он не может приспособиться к ним, не изменив в значительной степени себя самого.
– Теперь я понимаю, почему мои соглядатаи доносят о волнениях из-за тебя в еврейской общине! Ты все свои идеи выкладываешь другим евреям?
– Около года назад, занимаясь созерцанием, я решился всегда быть правдивым…
– Ах, – прервал его ван ден Энден, – теперь я понимаю, почему у тебя так плохо идет торговля! Делец, говорящий правду, – это оксюморон.
Бенто недоуменно тряхнул головой:
– Оксюморон?
– Это из греческого. «Оксис» означает «умный»; «морос» означает «глупый». Следовательно, слово «оксюморон» указывает на внутренний парадокс. Вот представь себе, что правдивый торговец может сказать своему покупателю: «Пожалуйста, купите этот изюм – вы сделаете мне большое одолжение! Ему сто лет, он весь пересох, и я должен сбыть его с рук прежде, чем на следующей неделе прибудет корабельный груз свежего сочного изюма».
Не заметив на лице Бенто ни тени усмешки, ван ден Энден вспомнил о своей прежней догадке: у Бенто Спинозы не было никакого чувства юмора. Он сбавил тон:
– Но я не собираюсь никому повторять серьезные вещи, о которых ты говоришь мне.
– Вы спрашивали о моих затруднениях в общине, – заговорил Бенто. – Я хранил молчание, не высказывая свои взгляды никому, если не считать моего брата и тех двух незнакомцев из Португалии, которые просили моего совета. На самом-то деле я виделся с ними несколько часов назад и, пытаясь оказать помощь одному из них, который утверждал, что у него духовный кризис, я не стал воздерживаться от выражения своего мнения о суевериях. Мы с этими двумя гостями занимались критическим чтением еврейской Библии. И с того самого момента, как облегчил перед ними свою душу, я ощущаю то, что вы назвали чувством внутренней гармонии.
– Похоже, ты уже давно не даешь себе выговориться?
– Давно, но ни для моей семьи, ни для моего рабби, который мною страшно недоволен, этого недостаточно. Как бы хотелось мне жить в общине, которая не находится в рабстве у ложных верований!
– Можешь обойти хоть весь свет, а несуеверного общества не найдешь. Пока существует невежество, будет существовать и приверженность суевериям. Уничтожение невежества – вот единственное решение! Именно поэтому я избрал стезю учителя.
– Боюсь, это безнадежная битва, – отозвался Бенто. – Невежество и суеверия распространяются, как лесной пожар, и я полагаю, что религиозные вожди подкармливают его пламя, чтобы упрочивать свое положение.
– О, какие опасные слова! Да и не по возрасту они тебе. Позволь мне еще раз напомнить, что благоразумие необходимо для того, чтобы оставаться частью любого общества.
– Я убежден в том, что свобода мне необходима. Если такого общества найти нельзя, тогда, вероятно, я должен жить вне общества.
– Вспомни, что я говорил об осторожности –