То были золотые денечки для Альфреда, и до конца своей жизни он светился от удовольствия, когда вспоминал, как работал бок о бок с Эккартом, как ездил с ним в такси, когда они развозили по всему Мюнхену пламенный памфлет Эккарта «Всем трудящимся». У Альфреда наконец-то появился дом, отец и цель.
С поощрения Эккарта он закончил свое исследование истории евреев и через год опубликовал свою первую книгу «След еврея в перемене эпох». Она уже содержала семена главного мотива нацистского антисемитизма: еврей – это источник разрушительного материализма, анархии и коммунизма, это опасность жидомасонства, это зловредные мечтания еврейских философов от Ездры и Иезекииля до Маркса и Троцкого – и, превыше всего, угроза высшей цивилизации, возникшая в результате заражения еврейской кровью.
Под наставничеством Эккарта Альфред все больше осознавал, что немецкий рабочий, притесняемый еврейским финансовым давлением, еще более закабален христианской идеологией. Эккарт постепенно стал полагаться на Альфреда в плане обеспечения исторического контекста не только для антисемитизма, но и для мощных антихристианских чувств – прослеживая развитие иезуитства от талмудического иудаизма.
Эккарт брал своего молодого протеже на радикальные политические митинги, знакомил его с влиятельными политическими фигурами и вскоре поручился за Альфреда, помогая тому получить членство в обществе «Туле», и сопровождал его на первую для него встречу этого высокого тайного общества.
На встрече Эккарт, представив Альфреда нескольким членам общества, оставил его одного, чтобы посовещаться наедине с коллегами. Альфред огляделся. Это был новый для него мир – не пивная, а гостиная в чудесном мюнхенском отеле «Четыре времени года». Никогда прежде он не бывал в таком помещении! Он шаркал ботинками по толстому ворсу красного ковра и поглядывал вверх, на расписной потолок, украшенный пушистыми облаками и упитанными херувимами. Пива в обозримом пространстве не наблюдалось, он подошел к центральному столу и налил себе бокал сладкого немецкого вина. Оглядывая других членов общества, счетом не менее 150 человек, явно людей состоятельных, хорошо одетых и упитанных, Альфред устыдился своей одежды, которая вся, до последнего предмета, была куплена в магазине подержанных вещей.
Сознавая, что он явно самый бедный и скверно одетый человек среди присутствующих, он попытался смешаться с будущими товарищами по обществу и даже претендовал на некоторую особость своего положения, при любой возможности говоря о себе как о философе и писателе. Оставаясь в одиночестве, он потихоньку практиковался в новом выражении лица. Это выражение сочетало почти незаметный изгиб губ, микроскопический кивок и опускание век. Оно призвано было транслировать собеседнику посыл: «Да, я прекрасно понимаю, о чем вы говорите – я не просто человек знающий, но и знаю больше, чем вы думаете». Позже он проверил, как выглядит такое выражение, в зеркале в мужской уборной – и остался доволен. Вскоре оно сделалось его «визитной карточкой».
– Здравствуйте! Вы – гость Дитриха Эккарта? – спросил его энергичный мужчина с длинным лицом, с усами и в очках в черной оправе. – Я – Антон Дрекслер, член приемного комитета.
– Розенберг, Альфред Розенберг. Я – писатель и философ, работаю в газете «На просторах Германии» и – да, я гость Дитриха Эккарта.
– Он рассказывал мне о вас много хорошего. Это ваш первый визит к нам, и, должно быть, у вас есть вопросы. Что рассказать вам о нашей организации?
– О, как можно больше! Прежде всего меня заинтересовало само название – «Туле».
– Чтобы ответить на этот вопрос, пожалуй, надо начать с того, что наше полное название звучит как «Группа изучения германской древности». Туле, как многие полагают, – это ныне исчезнувший огромный материк, располагавшийся в ближайшем соседстве с Исландией или Гренландией и бывший изначальной родиной арийской расы.
– Туле… я довольно неплохо знаю нашу арийскую историю по Хьюстону Стюарту Чемберлену, но что-то ничего у него не помню о Туле.
– Ах, да, Чемберлен – историк, и один из наших лучших, но это было до Чемберлена и до истории вообще. Это – царство мифа. Наша организация желает отдать должное нашим великим предкам, которых мы знаем только по устной истории.
– Так, значит, все эти внушающие почтение люди встречаются здесь ради своего интереса к мифу, к древней истории? Поймите меня правильно, я не выражаю скептицизм. Напротив, я думаю, что это замечательно – видеть истинное спокойствие и преданность делу, свойственные ученым, во времена настолько неустойчивые, что Германия может в любую минуту рассыпаться на части.
– Встреча еще не началась, герр Розенберг. Вы достаточно скоро поймете, почему общество «Туле» так высоко ценит ваши работы для газеты «На просторах Германии». Да, да, мы испытываем жгучий интерес к древней истории. Но еще более нас интересует послевоенная история – та история, что вершится сегодня, история, которую однажды прочтут наши дети и внуки.
Альфреда необычайно воодушевили публичные выступления. Один оратор за другим предупреждали о серьезной опасности, нависшей над Германией со стороны большевиков и евреев. Каждый выступавший подчеркивал неотложную необходимость действовать. К концу вечера Эккарт, пошатывающийся от непрерывных возлияний немецким вином, положил руку на плечо Альфреду и воскликнул:
– Волнующее время, а, Розенберг? И будет еще более волнующим! Писать новости, менять отношение, влиять на общественное мнение – все это благородные занятия. Кто бы отрицал! Однако создание новостей – да, именно создание новостей – вот где лежит путь к истинной славе! И ты будешь с нами, Альфред. Вот увидишь, сам увидишь! Доверься мне, я знаю, что ждет впереди.
Нечто значительное вызревало в воздухе. Альфред остро ощущал это и, слишком возбужденный, чтобы заснуть, продолжал шагать по улицам Мюнхена еще час после того, как расстался с Эккартом. Он припомнил совет своего нового друга, Фридриха Пфистера, о том, как снимать напряжение: глубоко и быстро вдыхал через нос, немного задерживал дыхание, а потом медленно выдыхал. Всего через несколько таких циклов он почувствовал себя лучше, а заодно и удивился эффективности такого простого упражнения. Никаких сомнений – Фридрих был настоящим волшебником. Да, ему не понравился оборот, который принял их разговор – тема возможных еврейских корней в семье его бабки, – но тем не менее чувства к Фридриху были скорее положительными. Ему хотелось, чтобы их пути снова пересеклись. Он постарается сделать так, чтобы это случилось.
Вернувшись домой, он нашел на полу записку, просунутую в щель почтового ящика, и прочел: «Мюнхенская публичная библиотека извещает вас, что «Богословско-политический трактат» Спинозы будет зарезервирован для вас в течение одной недели. Обратитесь к библиотекарю». Альфред перечитал ее несколько раз. Каким странно утешительным было это маленькое, хрупкое библиотечное извещение, которое отыскало путь по бурным и опасным мюнхенским улицам к его крошечной квартирке!
Глава 17Амстердам, 1656 г
Бенто бродил по улицам Флойенбурга[76], где жила большая часть евреев-сефардов, оглядываясь по сторонам с горьким чувством. Он подолгу всматривался в каждую картину, словно желая впитать ее в себя навсегда, чтобы снова вызывать в воображении в будущем, хотя голос рассудка шептал ему, что все они со временем выветрятся из памяти, и жить надо настоящим.
Когда он вернулся в лавку, Габриель с тревогой во взгляде уронил метлу и поспешил к нему.
– Бенто, где ты был? Ты что, все это время разговаривал с рабби?
– У нас была долгая и не то чтобы дружественная беседа, а потом я обошел пешком весь город, пытаясь успокоиться. Я расскажу тебе все, что случилось, но хочу, чтобы это послушали и ты, и Ребекка – оба.
– Она не придет, Бенто. И теперь причиной тому не только ее злость на тебя, но еще и гнев ее мужа. С тех пор как в прошлом году Самуэль закончил свое обучение на раввина, он становится все непримиримее. Теперь он вообще запрещает Ребекке видеться с тобой.
– Она придет, если ты расскажешь ей, насколько все серьезно, – Бенто хлопнул Габриеля по плечам и заглянул ему в глаза. – Я знаю, она придет. Пробуди в ней память о нашей счастливой семье. Напомни ей, что мы единственные остались в живых. Она придет, если ты скажешь, что это будет последний разговор в нашей жизни.
Габриель встревожился:
– Что случилось? Ты пугаешь меня, Бенто.
– Пожалуйста, Габриель! Я не смогу пересказывать это дважды – это слишком тяжело. Пожалуйста, приведи сюда Ребекку. Ты найдешь способ сделать это. Это моя последняя просьба к тебе.
Габриель сорвал с себя фартук, швырнул его на конторку и выбежал из лавки. Ребекка была не в силах отказать в просьбе Габриелю – в конце концов, она сама растила его в те три года между смертью их матери и женитьбой отца на Эстер, но она так и кипела от гнева, входя в лавку. Она поприветствовала Бенто ледяным кивком, скрестив перед собой ладони.
– Ну, что там у тебя?
Бенто, который уже вывесил на дверь объявление на португальском и голландском о том, что лавка вновь откроется в ближайшее время, ответил:
– Пойдем домой, там сможем поговорить без помех.
Оказавшись дома, Бенто запер переднюю дверь и жестом попросил Габриеля и Ребекку сесть, а сам принялся расхаживать по комнате.
– Как бы мне ни хотелось, чтобы это оставалось частным делом, я понимаю, что это не так. Габриель дал мне ясно понять, что мои дела влияют на всю нашу семью. Боюсь, то, что я скажу, вас потрясет… Это тяжко, но я должен рассказать вам все. Я хочу, чтобы никто, абсолютно никто в общине не знал больше, чем вы, о том, что должно случиться.
Бенто умолк. Брат и сестра превратились в слух и сидели не шелохнувшись. Бенто набрал в грудь побольше воздуха.
– Перейду прямо к делу. Этим утром рабби Мортейра сказал мне, что состоялся совет парнассим и что херем неминуем. Меня отлучат. Завтра.