– Смешанное чувство. Это не слишком важные для меня люди – просто уборщик и курьер, и я обычно не обращаю внимания на мнения таких типов. Но в данном случае они привлекли мое внимание, потому что были совершенно правы. Я закрыт и напряжен, и понимаю, что мне нужно изменить эту часть себя, если я хочу добиться успеха в Национал-социалистической партии.
– Вы сказали, что чувство было смешанным. А что положительного в том, чтобы быть сфинксом?
– Хмм… не уверен, возможно, это…
– Погодите-ка, давайте на минутку остановимся, Альфред. Я бегу впереди паровоза. Это несправедливо по отношению к вам. Я забрасываю вас личными вопросами, а мы ведь на самом-то деле не договорились о том, что мы с вами делаем. Или, если использовать терминологический словарь моей профессии, мы не определили рамки наших взаимоотношений, не так ли?
Альфред посмотрел на него с недоумением.
– Рамки?
– Давайте просто чуть вернемся назад и установим соглашение о том, к чему мы стремимся. Я делаю допущение, что вы хотите осуществить изменения в себе, прибегнув к психотерапевтической работе. Это так?
– Я не совсем понимаю, что именно означает психотерапевтическая работа.
– Это то, чем вы так успешно занимались последние десять минут, – честно и открыто говорить о том, что вас тревожит.
– Я определенно хочу добиться изменений в себе. Так что – да, мне нужна терапия. И еще: я хочу работать с вами.
– Но, Альфред, перемены потребуют многих, очень многих встреч. Сегодня мы просто проводим вводную беседу, и завтра я уезжаю на психоаналитическую конференцию. Я думаю о будущем. Берлин далеко от Мюнхена. Может быть, имеет смысл встречаться с психоаналитиком в Мюнхене, с которым вы смогли бы видеться чаще? Я могу порекомендовать вам хорошего специалиста…
Альфред отчаянно замотал головой:
– Нет! Никто другой мне не нужен! Я не в состоянии довериться никому другому, и уж точно – никому в Мюнхене! У меня есть уверенность – и очень сильная, – что однажды я займу могущественное положение в этой стране. У меня будут враги, и тогда меня может уничтожить любой, кому известны мои секреты. А с вами – я это знаю – я в безопасности.
– Да, со мной вам ничто не угрожает. Что ж, давайте подумаем о нашем расписании… Когда вы сможете в следующий раз быть в Берлине?
– Точно сказать не могу, но мне доподлинно известно, что «Фелькишер беобахтер» вскоре станет ежедневной газетой, и мы будем печатать больше национальных и международных новостей. Возможно, в будущем я смогу часто ездить в Берлин, и надеюсь, мы с вами сумеем проводить один-два сеанса в каждый мой приезд.
– Я всегда буду стараться выкроить для вас время, если вы станете сообщать мне о своем приезде заранее. И хочу, чтобы вы не сомневались: все, что вы говорите, будет абсолютно конфиденциально.
– Я уверен, что так и будет. Для меня это крайне важно, и вы очень укрепили мою уверенность, когда отказались говорить что бы то ни было личное о своем пациенте, сыне повара.
– И впредь можете не сомневаться: я никогда ни с кем не поделюсь вашими секретами и даже самим тем фактом, что вы проходите у меня терапию, – ни с одним человеком в мире, включая вашего брата. Конфиденциальность – важнейшая часть моей профессии, и я даю вам свое слово.
Альфред прижал руку к груди и одними губами проговорил:
– Спасибо! Благодарю вас от всего сердца!
– Знаете, – задумчиво проговорил Фридрих, – возможно, вы правы. Думаю, наша договоренность работала бы лучше, если бы между нами не было неравенства. Полагаю, начиная со следующего раза мне следует назначить вам стандартную цену за аналитический сеанс. Я позабочусь о том, чтобы вы могли себе это позволить. Как вы к этому отнесетесь?
– Превосходно!
– Ну, а теперь вернемся к работе. Давайте продолжим. Несколько минут назад, когда мы говорили о том, что вас назвали сфинксом, вы сказали, что у вас возникли «смешанные» чувства. Теперь я хочу, чтобы вы перечислили мне ряд свободных ассоциаций со словом «сфинкс». Я имею в виду, что вам следует попытаться позволить мыслям по поводу «сфинкса» свободно входить в ваше сознание и озвучивать их. И не обязательно, чтобы этот поток имел здравый смысл.
– Прямо сейчас?
– Да, просто думайте вслух в течение пары минут.
– Сфинкс… пустыня, огромный, таинственный, могущественный, загадочный, себе на уме… опасен – сфинкс душил тех, кто не отвечал на его загадки… – Альфред остановился.
– Продолжайте.
– Вы знаете, что этот греческий корень означает «душитель»? – тот, кто душит. Слово «сфинктер» связано со словом «сфинкс» – все сфинктеры в нашем теле сжимаются… туго…
– То есть под словом «смешанные» вы подразумевали, что вам не нравилось, что вас считают таким молчаливым, высокомерным, но зато вам нравится, когда о вас думают как о человеке загадочном, таинственном, могущественном, угрожающем?
– Да, именно так. Совершенно верно.
– Тогда, возможно, позитивные аспекты – ваша гордость за то, что вы могущественны и таинственны, даже опасны – несовместимы с «дружеским трепом» и открытостью. Это означает, что перед вами стоит выбор: общаться и быть своим среди своих – или оставаться таинственным, опасным, но при этом аутсайдером.
– Я понимаю, к чему вы ведете. Это сложно…
– Альфред, а разве не были вы, как мне вспоминается, аутсайдером и в своей юности?
– Всегда был. Одиночка. Не принадлежал ни к какой группе.
– Но вы также упомянули, что вы очень близки с лидером партии, герром Гитлером. Должно быть, вам это приятно. Расскажите мне об этой дружбе.
– Я провожу с ним много времени. Мы пьем кофе, говорим о политике, литературе и философии. Ходим по картинным галереям, а однажды прошлой осенью отправились на Мариенплац – вы ее знаете?
– Да, главная площадь Мюнхена.
– Точно. Там удивительный свет. Мы расставили свои мольберты и несколько часов вместе делали зарисовки. Тот день остается для меня одним из лучших в моей жизни. Этюды нам в тот день удались, мы наговорили друг другу комплиментов и обнаружили сходство наших работ. Нам обоим хорошо даются архитектурные детали и плохо – человеческие фигуры. Я всегда задумывался: уж не является ли моя неспособность рисовать человеческое тело символичной – и получил немалое облегчение, увидев, что и у него есть те же ограничения. У Гитлера-то это неумение вряд ли символизирует одиночество: его навыки общения с людьми превосходны.
– Что ж, звучит хорошо. А с тех пор вы когда-нибудь вместе рисовали?
– Он ни разу не предлагал.
– Расскажите мне о других случаях, когда вы с ним приятно проводили время.
– А самый лучший день в моей жизни случился около трех недель назад. Гитлер взял меня с собой, и мы отправились по магазинам искать письменный стол для моего нового кабинета. Его бумажник был набит швейцарскими франками – не знаю, откуда он их взял, я так и не спросил. Я предпочитаю, чтобы он сам мне рассказал, когда придет время… В общем, однажды утром он пришел в «Беобахтер» и сказал: «Мы идем по магазинам. Можете купить себе любой стол, какой пожелаете – и все, что захотите на него поставить». И следующие два часа мы бродили по улице, на которой расположены самые дорогие мебельные магазины Мюнхена.
– Лучший день в вашей жизни – это сильно сказано. Расскажите подробнее.
– Отчасти это просто был радостный трепет, вызванный подарком. Представьте, человек берет вас с собой и говорит: «Покупай любой стол, какой захочешь. За любую цену». И потом, то, что Гитлер уделил мне столько времени и внимания – это было настоящее блаженство!
– Почему он так важен для вас?
– С практической точки зрения он теперь глава партии, а моя газета – это партийная газета. Так что он – мой действительный начальник. Но, думаю, вы не это имели в виду.
– Нет. Я имел в виду значимость в глубоко личностном смысле.
– Это трудно объяснить словами. Просто Гитлер оказывает такое воздействие на людей, вообще на всех.
– Он берет вас с собой в замечательный поход по магазинам… Звучит как поступок, которого вы могли бы пожелать со стороны отца.
– Ну, вы же знали моего отца! Можете себе представить, чтобы он взял меня на прогулку и предложил что-нибудь в подарок – пусть даже ценою в леденец на палочке?! Да, он потерял жену, у него было ужасное здоровье и большие проблемы с деньгами, но все же я не получал от него ничего – абсолютно ничего!
– Сколько чувств в этих словах!
– Это чувства длиной в целую жизнь.
– Да, я знал его. И помню, что вы были практически лишены отцовского внимания – не говоря уже о том, что у вас не было матери.
– Тетушка Цецилия делала все, что могла. Я ни в чем не виню ее – у нее были и свои дети. Слишком большая ноша для одних женских плеч.
– Так что, возможно, часть ваших восторгов по поводу Гитлера – результат того, что вы наконец ощутили некое подобие настоящего отцовского отношения. Сколько ему лет?
– О, он на несколько лет старше меня. Не похож ни на одного знакомого мне человека. Он вышел из низов, как и я, сын ничем не примечательных, необразованных родителей. На войне дослужился всего лишь до капрала, хотя и был неоднократно награжден. У него нет никаких средств, никакой культуры, никакого университетского образования. Однако при всем этом он гипнотизирует любого! Дело не только во мне. Люди группируются вокруг него. Каждый ищет его общества и его совета. Каждый ощущает, что он – человек, отмеченный судьбой, полярная звезда будущего Германии.
– Итак, вы ощущаете свою близость к нему как привилегию. Перерождаются ли ваши отношения в близкую дружбу?
– В том-то и дело: они не развиваются. Гитлер никуда меня не приглашает, если не считать дня, когда мы покупали стол. Думаю, он хорошо ко мне относится, но не любит. Никогда не предлагает вместе поужинать. У него гораздо более близкие отношения с другими. Я видел его на прошлой неделе за приватной беседой с Германом Герингом. Они так близко наклонились друг к другу, что их головы соприкасались. Они ведь только-только познакомились, однако вовсю хохочут, и шутят, и ходят под руку, и тыкают друг друга в бок, словно знакомы всю жизнь! Почему со мной этого не произошло?