[109] в смеси с оксидом олова. Я только начну, чтобы не утомлять тебя долгим и скучным процессом шлифовки… – Вскоре Бенто повернулся к Симону: – Ну, вот, теперь ты имеешь представление о том, как я провожу свое утро, а заодно знаешь, откуда берутся очки.
Симон ответил:
– Когда я смотрю на тебя, Бенто, я не знаю, что и думать. С одной стороны, пойми, пожалуйста, я искренне восхищаюсь твоей сноровкой и отточенной техникой, однако с другой… бо́льшая часть моего разума громко требует: «Предоставь это ремесленникам! В каждой деревне Европы есть свои ремесленники, но где еще в мире найдешь второго Бенто Спинозу?» Делай то, что можешь делать только ты, Бенто. Заканчивай философский трактат, которого ждет весь мир. Этот шум, пыль, скверный воздух, запахи – потраченное драгоценное время! Пожалуйста, я снова тебя прошу: позволь мне освободить тебя от бремени этого ремесла! Позволь выделить тебе пожизненную ежегодную стипендию – в любом размере, в каком захочешь, – чтобы ты мог использовать все свое время для философствования. Мне это вполне по средствам, и ты даже не представляешь, какую радость мне доставила бы возможность оказать тебе такую помощь!
– Симон, ты великодушный человек. И знаешь, что я люблю тебя за твое великодушие. Но мне не так уж много надо, и получить это необходимое легко, а лишние деньги скорее будут меня отвлекать, чем помогать сосредоточенности. Более того – и, Симон, тебе это может показаться невероятным, но поверь мне – шлифовка линз помогает думать! Да, я предельно сосредоточиваюсь на станке, на кривизне и радиусе линзы, на тонкой полировке; но пока я делаю это, моя мысль живет и множится на заднем плане сознания с такой скоростью, что часто я заканчиваю линзу – и, mirabile dictu[110], пожалуйста, новые решения острых философских споров уже тут как тут! Я сам – или, по крайней мере, я со своим сосредоточенным вниманием – как будто для этого и не нужен. Это немного похоже на феномен разрешения проблем во сне, о которых говорят древние. Помимо прочего, сама наука оптика восхищает меня. В настоящее время я разрабатываю совершенно иной метод шлифовки тонких линз для телескопов, который, полагаю, станет большим шагом вперед.
Этот разговор закончился тем, что Симон обеими руками схватил ладонь Бенто и долго не отпускал, говоря:
– Ты от меня не убежишь! Я не оставлю попыток облегчить твои труды. Пожалуйста, знай, мое предложение останется в силе всегда, сколько бы я ни прожил.
В этот момент Бенто и подумал: как хорошо, что Симон живет не очень близко!
В Амстердаме, сидя на скамье подле Сингела, Симон Жюстен де Врис ждал в гости своего друга. Сын богатых торговцев, Симон жил в нескольких кварталах от ван ден Эндена в основательном четырехэтажном доме, который был вдвое шире прилегающих домов, выходящих лицом на канал. Симон не только обожал Бенто, но и напоминал его внешне: хрупкий, тонкокостный, с красивыми изящными чертами лица и полной достоинства осанкой.
Когда солнце село и пылающее оранжевым небо сменило цвет на угольно-серый, Симон принялся нетерпеливо расхаживать перед своим домом, все больше беспокоясь и гадая, куда же запропастился его друг. Трекскойт должен был прибыть час назад. Внезапно заметив Бенто, шагающего по улице Сингел в двух кварталах от него, Симон замахал руками, бросился ему навстречу и настоял на том, что понесет тяжелую заплечную суму, в которой лежали записные книжки и свежеизготовленные линзы. Войдя в дом, Симон сразу же повел гостя к столу, где уже были сервированы ржаной хлеб, сыр и только что испеченный пряный оудевийфенкойк (oudewijvenkoek – «старушечий пирог») – североголландское анисовое лакомство.
Варя кофе, Симон пробежался по планам на завтрашний день:
– Философский клуб собирается здесь в семь вечера. Я ожидаю двенадцать человек, каждый из которых прочел те десять страниц, что ты мне прислал. Я заказал две копии и просил прочитывать их за день и передавать остальным. А днем… у меня есть для тебя подарок от Философского клуба, который, я уверен, ты не отвергнешь. У двух книготорговцев – в заведении Абрахама де Вееса и Лубберта Мейндертса – я нашел пару интересных томов, и препровожу тебя туда, чтобы ты выбрал себе один по твоему вкусу из весьма аппетитного списка, состоящего из Вергилия, Гоббса, Евклида и Цицерона.
Бенто не стал отклонять это предложение; напротив, глаза его загорелись.
– Симон, благодарю тебя! Ты очень щедр!
Да, у Бенто было одно слабое место, и Симон его обнаружил. Бенто был влюблен в книги: не только чтение книг, но и обладание ими было для него притягательно. Хотя он вежливо и последовательно отклонял все прочие подарки, перед сто́ящей книгой он никогда не мог устоять, и Симон вместе со многими другими коллегиантами постепенно собирали ему прекрасную библиотеку, которая почти заполнила большой шкаф, стоявший у боковой стены его комнаты в Рейнсбурге. Порой поздно вечером, когда Бенто не мог заснуть, он подходил к своему шкафу – и при взгляде на эти тома его наполняло теплое чувство. Иногда он заново переставлял их, порой сортируя по размеру, порой по тематике, а иногда просто в алфавитном порядке; вдыхал их запах или гладил, наслаждаясь тяжестью и ощущением пестрых переплетов на своих ладонях.
– Однако еще до похода за книгой, – продолжал Симон, – тебя ждет сюрприз. У тебя будет гость! Надеюсь – желанный. Вот, прочти письмо, оно пришло на прошлой неделе.
Бенто развернул письмо, которое было туго скатано и перевязано бечевкой. Первая строчка была написана по-португальски, и Бенто сразу же узнал почерк Франку.
Мой дорогой друг, как же мы давно не виделись!
С этого момента, к немалому удивлению Бенто, текст письма продолжался на превосходном иврите:
Мне многое нужно с тобой обсудить. И первое – то, что я теперь серьезный ученый и отец! Опасаюсь писать много и лишь надеюсь, что твой друг сумеет устроить так, чтобы мы встретились.
– Когда пришло это письмо, Симон?
– Я же говорю, около недели назад. Посыльный был сама скрытность: он просочился в мою дверь, не успел я еще толком ее открыть. Он тут же протянул мне письмо, а потом, через щелку в двери тщательно оглядев всю улицу, чтобы убедиться, что его не увидят, так же быстро метнулся наружу. Он не оставил своего имени, но сказал, что ты велел ему использовать для связи меня. Я так понял, что это тот самый человек, который так тебе помог после попытки тебя убить?
– Да, его зовут Франку, но даже это следует держать в секрете. Он идет на огромный риск: помнишь, ведь отлучение от общины полностью запрещает любому еврею разговаривать со мной. Он – моя единственная связь с прошлым, а ты – моя единственная связь с ним. Я очень хочу с ним встретиться.
– Хорошо. Я взял на себя смелость сказать ему, что ты сегодня будешь в Амстердаме, и глаза у него так загорелись, что я предложил ему прийти сюда, чтобы увидеться с тобой завтра утром.
– И что он ответил?
– Он сказал, что к этому есть определенные препятствия, но он сделает все, что в человеческих силах, чтобы добраться сюда еще до полудня.
– Спасибо тебе, Симон.
На следующее утро громкий стук в дверь разнесся по всему дому. Когда Симон открыл, Франку, одетый в плащ с капюшоном, скрывавшим его голову и бо́льшую часть лица, проскользнул внутрь. Симон провел его к Бенто, который ждал в передней гостиной, выходящей окнами на канал, а потом ненавязчиво оставил их одних. Франку расплылся в улыбке, положив обе ладони на плечи Спинозы.
– Ах, Бенто, какое блаженство – видеть тебя!
– А для меня блаженство – встретиться с тобой. Снимай свой плащ и дай разглядеть тебя, Франку, – Бенто обошел его по кругу. – Так-так-так. Ты изменился, чуть раздобрел, лицо округлилось и поздоровело. Но эта борода и черные одежды… ты похож на талмудиста! Насколько опасно для тебя находиться здесь? И каково тебе живется в роли женатого человека? Ты доволен?
– Сколько вопросов! – рассмеялся Франку. – На какой же отвечать первым? Думаю, на последний. Разве твой приятель Эпикур не счел бы этот вопрос главным? Да, я очень доволен. Моя жизнь сильно изменилась к лучшему. А ты, Бенто, ты доволен?
– Я тоже. Я более доволен, чем когда-либо прежде. Как Симон, наверное, тебе сказал, я живу в Рейнсбурге, в маленькой тихой деревушке, и живу именно так, как хочу – один, и меня почти ничто не отвлекает. Я размышляю, я пишу, и никто больше не пытается меня зарезать. Что может быть лучше! Но как же остальные мои вопросы?
– Моя жена и сын – истинное благословение Божие! Она – та родственная душа, которую я надеялся найти, а теперь еще и превращается в образованную родственную душу. Я учил ее читать по-португальски и на иврите, а голландский мы осваиваем вместе. О чем ты еще спрашивал? А, моя одежда и эта растительность? – Франку погладил бороду. – Это может оказаться для тебя потрясением, но я учусь в твоей прежней школе, в йешиве Перейра. Рабби Мортейра пожаловал мне такую щедрую стипендию от синагоги, что мне больше не обязательно работать – ни на моего дядю, ни на кого-либо другого!
– Редкий случай!
– До меня дошел слух, что тебе как-то предлагали такую стипендию. Наверное, благодаря какой-то ужимке судьбы она досталась мне. Возможно, меня вознаградили за то, что я тебя предал.
– А какие причины привел рабби Мортейра?
– Когда я спросил его, чем я это заслужил, он меня удивил. Он сказал, что стипендия – это способ, его лично и еврейской общины, почтить моего отца, чья репутация, как и репутация длинной родословной его предков-раввинов, оказалась гораздо выше, чем я мог себе представить. Но он также добавил, что я – многообещающий ученик, который может однажды пойти по стопам своего отца.
– И… – Бенто глубоко вдохнул, – как ты ответил рабби?
– Благодарностью, конечно. Бенто Спиноза, ты заставил меня возжаждать знаний – и, к удовольствию рабби, я с радостью погрузился в изучение Талмуда и Торы.