– Понимаю. Э-э… ну… ты многого достиг. Иврит в твоей записке просто превосходен.
– Да, я рад за себя, и моя радость от учения возрастает день ото дня.
Последовала небольшая пауза. Они оба открыли рты, чтобы что-то сказать, но передумали. Еще немного помолчав, Франку спросил:
– Бенто, ты был в такой тревоге, когда я в последний раз видел тебя, после того нападения. Быстро ли ты оправился?
Бенто кивнул:
– Да, и в немалой степени благодаря тебе. Тебе будет приятно знать, что даже теперь, в Рейнсбурге, я держу свой старый изрезанный плащ на самом виду. Это был превосходный совет.
– Расскажи мне побольше о своей жизни.
– Ах, ну, что тебе сказать? Полдня я шлифую линзы, а в остальное время думаю, читаю и пишу. Не так-то много того, о чем можно рассказывать – с внешней стороны. Я целиком и полностью живу в своих мыслях.
– А та молодая женщина, что провела меня тогда к тебе в комнату? Та, что причинила тебе столько боли?
– Она и мой друг Дирк планируют сыграть свадьбу.
Короткая пауза. Франку попросил:
– И что же? Расскажи подробнее.
– Мы остаемся друзьями, но она – убежденная католичка, и он тоже собирается обратиться в католицизм. Полагаю, наша дружба сильно пострадает, когда я опубликую свои взгляды на религию.
– А как твои тревоги по поводу силы аффектов?
– Ах… – Бенто замешкался. – Ну, с тех пор, как мы последний раз с тобой виделись, я наслаждаюсь спокойствием.
И снова последовало молчание, которое в конце концов нарушил Франку:
– Ты замечаешь, что сегодня между нами все как-то по-другому?
Бенто, озадаченный, пожал плечами:
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду паузы. Раньше в наших разговорах никогда не было пауз. Всегда очень много надо было сказать – мы говорили без передышки. Никогда не возникало ни мгновения молчания.
Бенто утвердительно склонил голову.
– Мой отец, да будет благословенно его имя, – продолжал Франку, – всегда говорил, что когда не говорят о чем-то серьезном, то в беседе не может быть сказано ничего важного. Ты согласен, Бенто?
– Твой отец был мудрым человеком. Что-то серьезное? Что это, как ты думаешь?
– Несомненно, это связано с моим видом и моим энтузиазмом по поводу иудейского образования. Я полагаю, это тебя расстроило, и ты не знаешь, что сказать.
– Да, в твоих словах есть истина. Но… э-э… я не знаю, что…
– Бенто, я не привык слышать, чтобы ты ощупью подбирал слова! Если бы я мог говорить за тебя, я сказал бы, что «что-то серьезное» – то, что ты не одобряешь направление моих занятий. Однако в то же время твоему сердцу я небезразличен, и ты хочешь уважать мое решение и не желаешь говорить ничего, что причинит мне неудобство.
– Хорошо сказано, Франку. Я действительно не мог подыскать нужные слова. Знаешь, тебе это необыкновенно удается.
– Что – это?
– Я имею в виду – понимание нюансов того, что говорится и не говорится между людьми. Меня поражает твоя проницательность.
Франку склонил голову:
– Спасибо, Бенто. Это дар моего благословенного отца. Я учился, сидя у него на коленях.
И снова пауза.
– Пожалуйста, Бенто, постарайся поделиться своими мыслями о нашей сегодняшней встрече – до этого момента.
– Что ж, попытаюсь. Я согласен, что-то сегодня происходит по-другому. Мы изменились, и я пытаюсь справиться с этим, но получается очень неуклюже. Ты должен помочь мне разобраться.
– Лучше всего просто поговорить о том, как мы изменились, я имею в виду – с твоей точки зрения.
– Прежде я был учителем, а ты – учеником, который соглашался с моими взглядами и хотел провести жизнь в изгнании вместе со мной. Теперь все это изменилось.
– Потому что я начал изучение Торы и Талмуда?
Бенто помотал головой:
– Это не просто изучение. Твои собственные слова – «учусь с радостью». И ты точно поставил диагноз моему сердцу: я действительно боялся оскорбить тебя или омрачить твою радость.
– Ты думаешь, наши пути расходятся?
– А разве нет? Наверняка ведь теперь, даже если бы ты не был обременен семьей, ты бы не решил идти вместе со мной моим путем?
Франку довольно долго думал, прежде чем ответить.
– Мой ответ, Бенто, – и да, и нет. Думаю, я не пошел бы твоим путем в жизни. Однако даже при этом наши пути не разошлись.
– Как это может быть? Объясни.
– Я по-прежнему всей душой принимаю всю ту критику религиозных суеверий, которую ты излагал в разговорах с Якобом и со мной. В этом я с тобой заодно.
– Однако теперь ты получаешь огромную радость от изучения суеверных текстов?
– Нет, это неверно. Я испытываю радость от процесса учения, и вовсе не всегда – от содержания того, что изучаю. Знаете, учитель, между этими двумя моментами есть разница.
– Пожалуйста, учитель, объясните! – Бенто с явным облегчением широко улыбнулся и дружески взъерошил рукой волосы Франку.
Франку улыбнулся в ответ, помолчал пару секунд, радуясь прикосновению друга, и продолжал:
– Под «процессом» я подразумеваю, что мне нравится заниматься образованием своего разума. Я наслаждаюсь изучением иврита и восторгаюсь целым древним миром, который открывается мне. А изучать Талмуд оказалось гораздо интереснее, чем я воображал. Вот только на днях мы занимались историей рабби Йоханона…
– Какой именно из историй?
– Историей о том, как он исцелил другого раввина, подав ему руку, а потом, когда он сам заболел, его посетил еще один раввин, который спросил его: «Приемлемы ли для тебя эти страдания?» И рабби Йоханон ответил: «Нет, ни они сами, ни награда за них». И тот, другой рабби, излечил рабби Йоханона, подав ему руку.
– Да, я знаю эту историю. И в каком отношении она показалась тебе интересной?
– Во время обсуждения мы подняли много вопросов. К примеру, почему бы рабби Йоханону просто не излечить самого себя?
– И, конечно, класс говорил о том, что пленник не может освободить сам себя и что награда за страдания ждет в загробном мире.
– Да, я понимаю, что тебе это очень знакомо, может быть, даже скучно. Но для такого человека, как я, подобные дискуссии живительны. Где еще имел бы я возможность для такого духовного разговора? Некоторые ученики говорили одно, другие не соглашались, третьи недоумевали, почему были использованы такие-то слова, когда иные могли бы излагать суть с большей ясностью. Наш учитель поощрял нас исследовать каждую крупицу того, что можно почерпнуть из текста.
– А вот еще другой пример, – продолжал Франку. – На прошлой неделе мы обсуждали историю о знаменитом рабби, который задержался на пороге смерти, страдая от ужасной агонии, но жизнь в нем поддерживали молитвы его учеников и собратьев-раввинов. Его служанка сжалилась над ним и сбросила с крыши кувшин, который разбился с таким шумом, что все они перестали молиться, и в этот самый момент рабби умер.
– А, да – рабби Иехуда ха-Наси! И я голову даю на отсечение, вы обсуждали, правильно ли поступила служанка и была ли она повинна в человекоубийстве. А еще – значит ли то, что другие раввины поддерживали жизнь умирающего, что им недоставало милосердия, и они лишь оттягивали его прибытие в блаженный грядущий мир.
– Могу себе представить, что бы на это ответил ты, Бенто! Я очень хорошо помню твое отношение к вере в загробную жизнь.
– Именно! Основополагающая предпосылка о существовании грядущего мира порочна. Однако твои соученики не готовы подвергать сомнению эту предпосылку.
– Да, согласен, в этом есть свои ограничения. Но пусть так! Это все равно привилегия, радость – часами сидеть с другими людьми и обсуждать такие весомые материи. И наш наставник учит нас вести споры. Если какое-то положение кажется чрезмерно очевидным, нас учат задаваться вопросом, почему писатель вообще об этом сказал – возможно, под этими словами кроется еще более глубокое положение. Когда мы полностью удовлетворены своим пониманием, нас учат выискивать фундаментальный общий принцип. Если какой-то момент несуществен, нас учат задаваться вопросом, почему автор включил его в текст… Короче говоря, Бенто, изучение Талмуда обучает меня думать, и я полагаю, что и с тобой было так же. Может быть, именно изучение Талмуда отточило твой ум до такой остроты!
Бенто, подумав, согласился:
– Не могу отрицать, что оно имеет свою ценность, Франку. Хотя, оглядываясь назад, я предпочел бы менее кружной, более рациональный путь. Евклид, к примеру, переходит прямо к делу, а не мутит воду загадочными и часто противоречащими друг другу историями.
– Евклид? Изобретатель геометрии?
Бенто подтвердил:
– Думаю, Евклида я оставлю для моего следующего, мирского образования, но пока с этой работой справляется Талмуд. Знаешь, я люблю хорошие истории. Они добавляют занятиям жизни и глубины. Да и вообще все любят истории.
– Нет, Франку, не все! Подумай, какие доказательства есть у тебя для такого утверждения! Это ничем не подкрепленный вывод, который, по моим личным наблюдениям, является ложным.
– А, ты не любишь истории! Что, и в детстве тоже не любил?
Бенто закрыл глаза и стал декламировать наизусть:
– «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал»…
Франку перебил его, продолжая в том же тоне:
– «А как стал мужем, то оставил младенческое». Павел, первое послание коринфянам.
– Потрясающе! Ты теперь стал таким прытким, Франку, таким уверенным в себе! Ты так отличаешься от растрепанного необразованного юнца, только что сошедшего с корабля из Португалии.
– Необразованного – в вопросах иудейской жизни. Однако не забывай, что мы, конверсо, получали навязанное нам, но полное католическое образование. Я прочел Новый Завет от корки до корки.
– Об этом я позабыл. Это означает, что ты уже отчасти начал свое второе образование. Хорошо! И в Ветхом, и в Новом Заветах скрыто много мудрости. Особенно – в писаниях Павла. Всего через несколько строк он полностью выражает мою точку зрения на истории: «