оторые покинули конгрегацию рабби Абоаба два года назад, и они тоже, скорее всего, присоединятся к нам. Этим вечером я надеюсь уговорить еще две семьи.
– Кюрасао? Но это же на другом краю света!
– Поверь мне, Бенто, хотя я полон надежд на наше будущее в Новом Свете, меня тоже ужасно печалит мысль о том, что ты и я можем никогда больше не встретиться. Вчера на трекскойте я грезил – и не в первый раз, – что ты приедешь навестить нас в Новом Свете, а потом решишь остаться с нами как наш мудрец и ученый. Однако я понимаю, что это – мечта. Твой кашель и застой в груди говорят мне, что ты не осилишь такое путешествие, а твое довольство своей жизнью – что ты на него и не пойдешь.
Бенто встал и начал кружить по комнате.
– Я так огорчен, что даже сидеть не могу! Пусть наши встречи очень редки, но твое присутствие в моей жизни мне необходимо как воздух. Мысль о том, что мы распростимся навсегда, – это такой удар, такая потеря – у меня нет слов, чтобы выразить это! И в то же время любовь к тебе поднимает иные вопросы. А опасности? И как вы будете жить? Разве на Кюрасао до сих пор нет синагоги и евреев? Как они примут вас?
– Опасность всегда бывает там, где есть евреи. Нас всегда притесняли – если не христиане или мусульмане, то наши собственные старейшины. Амстердам – единственное место во всем Старом Свете, которое дает нам некоторую степень свободы, но многие уже предвидят ее конец. Множество врагов набирает силу: война с Англией окончена, но, скорее всего, мир установился лишь ненадолго; Людовик XIV угрожает нам, а наше собственное либеральное правительство не сможет долго противостоять голландским оранжистам[116], которые хотят установления монархии. Неужели ты не разделяешь эти опасения, Бенто?
– Разделяю, конечно! И до такой степени, что отложил работу над «Этикой» и теперь пишу книгу о своих богословских и политических взглядах. Религиозные авторитеты имеют влияние на правительства и теперь настолько сильно вмешиваются в политику, что их необходимо остановить. Мы должны держать религию и политику отдельно друг от друга.
– Расскажи мне побольше о своей новой книге, Бенто.
– Бо́льшая ее часть – это старые задумки. Помнишь критику Библии, которую я излагал тебе и Якобу?
– Каждое слово.
– Теперь я излагаю ее на бумаге и включу в текст все эти аргументы и еще намного более – столько, чтобы любой разумный человек начал сомневаться в божественных источниках Писания и в конечном счете пришел к пониманию, что все происходит в соответствии с универсальными законами Природы.
– Так, значит, ты собираешься опубликовать те самые идеи, которые навлекли на тебя херем?
– Давай обсудим это позже. А сейчас, Франку, вернемся к твоим планам. Это важнее.
– Мы все вернее приходим к убеждению, что наша единственная надежда – Новый Свет. Один из наших – купец – уже побывал там и выбрал землю, которую мы выкупили у голландской Вест-Индской компании. И – да, ты прав, там уже есть устоявшаяся еврейская община. Но мы будем жить на противоположном берегу острова, на собственной земле, станем учиться фермерствовать и создадим другой тип еврейской общины.
– А твоя семья? Как они воспринимают этот переезд?
– Моя жена Сара согласна ехать, но только при определенных условиях.
– Условия? С каких это пор еврейская жена может диктовать условия?! И что это за условия?
– Сара – сильная женщина. Она согласна ехать, только если я соглашусь воспринимать всерьез ее мнение о том, как изменить взгляды иудаизма в отношении женщин.
– Что я слышу – не могу поверить! «Отношение к женщинам?» В жизни не слышал подобной чепухи!
– Она просила меня обсудить с тобой как раз эту тему.
– Ты разговаривал с ней обо мне? Я думал, тебе приходится держать в секрете наше общение даже от нее.
– Она изменилась. Мы оба изменились. У нас нет секретов друг от друга. Можно, я процитирую тебе ее слова?
Бенто с опаской кивнул.
Франку прокашлялся и заговорил тоном выше:
– Господин Спиноза, согласны ли вы, что это справедливо – что с женщинами во всех отношениях обращаются как с низшими созданиями? В синагоге мы должны сидеть отдельно от мужчин и на худших местах, и…
– Сара, – перебил Бенто, немедленно включаясь в игру. – Конечно же, вы женщины, и ваши похотливые взгляды должны быть отделены от нас! Разве хорошо отвлекать мужчин от Бога?
– Я точно знаю, что она ответит, – заявил Франку и, подражая жене, продолжал: – Вы имеете в виду, что мужчины подобны скотам в постоянной охоте и их сбивает с рациональной мысли одно только присутствие женщины – той самой женщины, с которой они спят бок о бок каждую ночь? И одно только зрелище наших лиц отвлекает их любовь от Бога? Можете вы себе представить, каково это для нас?
– О, глупая женщина, конечно, вас надо убирать с наших глаз долой! Присутствие ваших соблазнительных очей, ваши трепещущие веера и легкомысленные реплики препятствуют религиозным размышлениям.
– Значит, если мужчины слабы и не могут сохранять сосредоточенность, это вина женщины, а не их собственная? Мой муж рассказывал мне, что вы говорили, будто не существует ничего хорошего или плохого – только наши аффекты наделяют вещи этими качествами. Разве не так?
Бенто неохотно кивнул.
– Так, может быть, это аффекты мужчины нуждаются в наставлении? Может быть, мужчинам следует носить конские шоры, вместо того чтобы требовать, чтобы женщины прикрывались вуалью? Я ясно выражаюсь или мне продолжить?
Бенто хотел было подробно ответить, но остановился и, качая головой, проговорил:
– Продолжай.
– Нас, женщин, держат в доме на положении пленниц и никогда не учат голландскому языку, таким образом, мы ограничены в возможности делать свои покупки и в общении с людьми. Мы несем бремя неравной доли работы в семье, в то время как мужчины бо́льшую часть дня сидят, обсуждая вопросы из Талмуда. Раввины категорически против того, чтобы нас обучать, потому что, как они говорят, мы обладаем недоразвитым умом, и если им пришлось бы учить нас Торе, то они учили бы нас чепухе, поскольку мы, женщины, никогда не смогли бы усвоить ее сложности.
– В данном случае я согласен с раввинами. Ты действительно веришь, что женщины и мужчины обладают равным умом?
– Спросите моего мужа. Он стоит прямо рядом с вами. Спросите его, правда ли, что я учусь так же быстро и проникаю в текст так же глубоко, как и он.
Бенто вопросительно дернул подбородком, и Франку, улыбаясь, сказал:
– Она говорит правду, Бенто. Она учится и схватывает знания так же быстро, как я; возможно, даже еще скорее. И ты знаешь еще одну женщину, подобную ей. Помнишь ту юную даму, которая учила тебя латыни, которую ты сам называл юным дарованием? Сара считает, что женщины должны идти в счет при составлении миньяна, что их нужно вызывать для чтения с бимы и что женщины могут даже быть раввинами.
– Читать с бимы? Становиться раввинами? Это что-то невероятное! Если бы женщины были способны делить с нами власть, мы могли бы свериться с историей и найти множество таких примеров. Однако подобных примеров нет. Не бывает, чтобы женщины правили наравне с мужчинами или правили мужчинами! Из этого мы можем лишь сделать вывод, что женщины обладают некой внутренней слабостью.
Франку покачал головой:
– Сара сказала бы (и тут я бы с ней согласился), что твое доказательство – никакое не доказательство. Причина того, что не существует разделения власти, – это…
Стук в дверь прервал их дискуссию, и вошла домоправительница, неся тяжелый поднос, нагруженный едой.
– Господин Спиноза, могу я вам служить?
Бенто кивнул, и она понесла тарелки с исходящей паром едой к столу Бенто. Он повернулся к Франку:
– Она спрашивает, готовы ли мы пообедать. Мы можем поесть здесь.
Франку, ошеломленный, посмотрел на Бенто и ответил по-португальски:
– Бенто, как ты можешь думать, что я могу есть эту еду вместе с тобой? Ты что, забыл? Я же раввин!
Глава 32Берлин, Нидерланды, 1939–1945 гг
Он – «почти Альфред». Розенберг почти сумел стать ученым, журналистом, политиком – но только почти.
Почему мир льет крокодиловы слезы над совершенно заслуженной судьбой маленького еврейского меньшинства? Я спрашиваю Рузвельта, я спрашиваю американский народ: вы готовы принять в свою среду этих искусных отравителей немецкого народа и вселенского духа христианства? Мы бы с радостью дали каждому из них бесплатный пароходный билет и банкноту на тысячу марок на дорожные расходы, если бы могли от них избавиться.
Хотя Альфред больше не страдал от изнурительной депрессии, он так и не смог почувствовать себя уютно в собственной шкуре, и до конца жизни его самооценка бешено мчалась по замкнутому кругу: он то надувался от гордости, то обмякал – в зависимости от чувства своей близости к Гитлеру.
Гитлер никогда не любил его, однако будучи убежден в том, что его умения полезны для партии, продолжал нагружать его все новыми обязанностями. Эти обязанности всегда были дополнением к главной задаче Альфреда как главного редактора партийной газеты. «Фелькишер беобахтер», «боевая газета Национал-социалистической партии» под руководством Альфреда процветала: к 1940 году ее ежедневный тираж намного превышал миллион экземпляров. Сам Гитлер предпочитал вульгарные антисемитские карикатуры в штрайхеровском «Штурмовике», но «Беобахтер» был официальной партийной газетой, и сам Гитлер или его помощник Рудольф Гесс никогда не забывали ежедневно ее прочитывать.
У Альфреда сложились сердечные отношения с Гессом, и через него он получал доступ к Гитлеру. Но это закончилось катастрофой 10 мая 1941 года, когда после долгого ленивого завтрака с Розенбергом Гесс уехал в аэропорт, взлетел на своем «Мессершмитте BF-110», направил его в Шотландию и выбросился там с парашютом, после чего его сразу же поймали британцы и до конца жизни заключили в тюрьму. Причины этого поступка до сих пор заводят в тупик историков. Прежний пост Гесса принял Мартин Борман и, как выражался Альфред, стал «диктатором приемной». За редким исключением Борман даровал доступ к фюреру только внутреннему кругу – а в него Альфред Розенберг никогда не входил.