— Мило, — сказал Ник, открывая пассажирскую дверцу.
На сиденье лежала кашемировая шаль.
— Кинь назад. Это шаль Минти. Всегда мерзнет впереди. Кстати, передает тебе привет. Она сейчас в Бутане, на курорте у своей мамы. Медитирует.
— Звучит неплохо. А почему ты с ней не поехал?
— Да ну, ты ж знаешь, как устроен мой мозг. У меня же синдром дефицита внимания с гиперактивностью. Не умею я медитировать. Моя форма медитации в последнее время — это муай тай, — хмыкнул Колин, выезжая задним ходом с парковки со скоростью эдак миль шестьдесят в час.
Стараясь не вздрагивать, Ник поинтересовался:
— То есть Араминте стало получше?
— Ну… потихоньку… — после некоторой заминки ответил Колин.
— Рад слышать. Я знаю, что вам было непросто в последнее время.
— Да, ты же понимаешь, депрессия накатывает волнами. Очередной выкидыш ее сломил на какое-то время. Она старается вытянуть себя из этого состояния, обращается за психологической помощью и меньше работает. Минти сейчас посещает очень хорошего психотерапевта, и все равно ее родители не в восторге от происходящего.
— По-прежнему донимают ее?
— Ага, папа Минти заставил ее врача подписать целую стопку соглашений о неразглашении, хотя, как ты знаешь, все психологи и так обязаны соблюдать врачебную тайну. Но ему нужно было удостовериться: этот врач никогда никому не признается, что лечит Минти. Чего доброго, ей придется принимать в качестве терапии какой-то препарат, которого можно стыдиться.
Ник покачал головой:
— Поразительно, что у нас тут психические расстройства считаются клеймом.
— Нет, клеймо — это когда что-то существует и общество относится к этому предвзято. А у нас вообще отрицают существование подобных состояний!
— Это объясняет, почему тебя не заперли в психушке! — пошутил Ник.
Колин ткнул его локтем:
— Здорово увидеть тебя и иметь возможность говорить такие вещи вслух!
— Неужели тебе больше не с кем поговорить?
— Никто не хочет слышать, что у Колина Ху и Араминты Ли есть какие-то проблемы. Мы слишком богаты для этого. Мы же золотая парочка, правильно?
— Еще какая! Я даже фотки видел, которые это доказывают.
Колин усмехнулся, вспомнив печально известную фотосессию для «Элль Сингапур», где его вырядили как Джеймса Бонда, а Араминту покрасили золотой краской с головы до пят.
— Та съемка — самая серьезная ошибка в моей жизни. Я никогда не отмоюсь. Знаешь, я как-то раз пошел отлить в «Парагоне», а парень перед соседним писсуаром внезапно уставился на меня, а потом воскликнул: «Ох ты ж! Вы ведь золотой бог?»
Ник расхохотался:
— Ты ему свой номерок нацарапал?
— Иди ты знаешь куда! — беззлобно огрызнулся Колин. — Как ни странно, знаешь, с кем тут Минти в последнее время подружилась?! С Китти Понг!
— С Китти? Правда?
— Ага. Именно она дала Минти контакты своего психотерапевта. Думаю, все дело в том, что Китти не местная и у нее нет такого багажа, как у сингапурцев. Араминте кажется, что с Китти можно говорить открыто, потому что та не входит в наш узенький кружок. Она не была в Раффлз, не посещала Методистскую школу для девочек и не является членом Черчилль-клуба. Китти тусит с иностранными миллионерами.
— Ну, там ей и место. Она же теперь миссис Джек Бин.
— Да. А мне немного жаль Бернарда Тая. Притом каким идиотом он был по молодости, отец из него, по слухам, получился хороший. Вот только с Китти ему чертовски не повезло. Не думаю, что он вообще заметил, когда на горизонте замаячил Джек Бин. Что, кстати, с его дочуркой?
— С Колетт? Да черт ее знает. Мы позаботились о том, чтобы не пересекаться с ней, после того как она отравила Рейчел. Я настаивал на судебном разбирательстве, но Рейчел слышать не захотела.
— Ну… Рейчел всех прощает.
— Правда. Именно поэтому я здесь. Я получил наказ вернуться и помириться с бабушкой.
— А ты сам этого хочешь?
Ник помолчал минутку.
— Если честно, то я не уверен. Отчасти у меня ощущение, что все это было целую вечность назад. Наша жизнь так далека от всего, что тут происходит. С одной стороны, я не могу забыть, как плохо бабушка обращалась с Рейчел, не доверяя моему выбору, а с другой — ее одобрение сейчас будто бы не имеет значения.
— В конечном счете все меркнет перед лицом потери, — философски заметил Колин, стремительно выезжая на бульвар Ист-Коаст. — Тебя сразу домой везти или хочешь сначала перекусить?
— Слушай, уже так поздно, поедем лучше домой. Уверен, там для нас найдется что-нибудь съестное. Вся родня съехалась, так что кухня А-Цин наверняка фурычит без перерыва.
— Без проблем! Следующая остановка — Тайерсаль-парк! Так и вижу сотни шашлычков-сатэ, которые ждут меня там. Знаешь, не хочу на тебя давить, но мне твоя бабушка нравится. Она всегда хорошо ко мне относилась. Помнишь, как я сбежал из дома, когда мачеха пригрозила отправить меня в интернат в Тасмании, и твоя бабушка позволила мне спрятаться в домике на дереве в Тайерсаль-парке?
— Ага, и каждое утро заставляла залезать в этот домик кухарку с корзинкой всякой снеди для завтрака, — поддакнул Ник.
— Вот и я о том! У меня с твоей бабушкой связаны только хорошие воспоминания. Никогда не забуду бамбуковые подносы, а на них — роллы с рисовой лапшой, баоцзы со свининой и роти парата62 с пылу с жару! Мы с тобой там пировали как короли! Когда меня наконец отправили домой, я искал любой повод, лишь бы оказаться в этом домике снова. Наша кухарка вашей и в подметки не годилась!
— Ха-ха! Помню ты то и дело сбегал из дома!
— Ага. Мачеха меня изводила. А ты всего лишь раз сбежал, насколько помню.
Ник кивнул, а в воспоминаниях перенесся в тот день. Ему было восемь лет. Они ужинали втроем: отец, мать и он уселись в зале для завтраков по соседству с кухней, как всегда делали, если родители не принимали гостей в официальной столовой. Он даже помнил, что́ они ели в тот вечер. Бак кут тех63. Ник налил слишком много бульона в рис, и тот, на его вкус, стал слишком водянистым, но мама настояла, что нужно сначала доесть рис в тарелке, а потом уже класть новую порцию. Мама была более раздражительной, чем обычно, и складывалось впечатление, что отношения между родителями были натянутыми уже несколько дней.
Какая-то машина слишком быстро промчалась по подъездной дорожке, но припарковалась не у крыльца, как все гости, а объехала дом по периметру и остановилась перед гаражом. Ник посмотрел в окно и увидел тетю Одри, старую подругу родителей, выходящую из своей «хонды-прелюд». Ему нравилась тетя Одри, она всегда пекла самые вкусные на свете нонья куэ. Интересно, она и сегодня принесла что-то вкусненькое к чаю? Одри ворвалась через заднюю дверь, и Нику бросилось в глаза, что лицо ее опухло и все в синяках, из губы сочится кровь, рукав блузки порван, а сама тетя Одри выглядит совершенно ошеломленной.
— Аламак! Одри! Что случилось?! — ахнула мать, когда в комнату влетели несколько горничных.
Одри проигнорировала вопрос, уставившись на отца Ника Филипа:
— Посмотри, что сделал со мной мой муж! Я хочу, чтобы ты увидел, что сотворило это животное!
Мать подскочила к Одри:
— Это Дезмонд сделал? О господи!
— Не трогай меня! — выкрикнула Одри и рухнула на пол.
Отец встал из-за стола:
— Ники! Наверх!
— Но, папа…
— ЖИВО! — завопил отец.
Лин-цзе поспешила к Нику и увела его из столовой.
— Что случилось? С тетей Одри все хорошо? — взволнованно спросил Ник.
— Не переживай за нее. Пойдем в твою комнату. Сыграем в домино, — ответила няня на убаюкивающем кантонском, быстро поднимаясь по лестнице.
Они просидели в его комнате минут пятнадцать. Лин-цзе разложила костяшки домино, но Ника отвлекали звуки, доносившиеся снизу. Он услышал сдавленный женский плач. Это мама или тетя Одри? Он выбежал на площадку, и в этот момент тетя Одри закричала: «Думаете, Янгам можно трахать всех подряд?!»
Ник ушам своим не верил. Он никогда не слышал это слово на букву «т». Что оно значит?
— Ники, ну-ка вернись в комнату! — заверещала Лин-цзе и потащила его обратно в детскую.
Она плотно закрыла дверь, поспешно опустила жалюзи и включила кондиционер.
Внезапно раздался знакомый кашляющий звук — старое такси с трудом ехало по крутой подъездной дорожке. Ник выскочил на веранду и перегнулся через перила. Из такси выбрался дядя Дезмонд, муж тети Одри. Отец вышел из дому, и Ник слышал, как они с дядей Дезмондом о чем-то спорят в темноте. Дядя Дезмонд умоляюще повторял: «Она лжет! Она лжет!» Отец что-то бормотал в ответ, а потом вдруг повысил голос: «Не в моем доме. НЕ В МОЕМ ДОМЕ!»
В какой-то момент Ник, должно быть, уснул. Он проснулся и не мог понять, который час. Лин-цзе вышла из комнаты и выключила кондиционер, но жалюзи были по-прежнему закрыты. Духота стояла страшная. Ник со скрипом приоткрыл дверь и увидел по ту сторону коридора тонкую линию света под дверью в спальню родителей. Осмелится ли он высунуть нос из детской? Или родители все еще кричат там друг на друга? Он не хотел слышать их ссору, понимая, что происходящее не предназначено для его ушей. Ужасно хотелось пить, и Ник вышел на площадку к холодильнику, в котором всегда было полно льда и стоял кувшин с водой. Ник открыл дверцу, и волна свежести окутала его. Вдруг из спальни родителей донеслись рыдания. Он прокрался к двери их комнаты, и тут раздался крик матери:
— Даже не думай! Завтра твое имя будет пестрить на всех первых полосах!
— Потише! — зло рявкнул в ответ отец.
— Обещаю, я смешаю с грязью твою драгоценную фамилию! Чего только я не натерпелась за все эти годы от твоей семейки. Я сбегу. В Америку! Увезу с собой Ники в Штаты — и ты никогда его больше не увидишь.
— Я тебя убью, если ты заберешь моего сына!
Ник почувствовал, как глухо колотится сердце. Он никогда не видел родителей такими разъяренными. Он помчался в свою комнату, быстро стянул с себя пижаму и надел футболку и шорты, затем вытащил из жестяной коробки все деньги, которые ему надарили в красных конвертах64, — семьсот девяносто долларов, а еще схватил фонарик и сунул за пояс. Ник направился к двери, ведущей на веранду, где огромная гуайява простирала ветви до второго этажа. Он ухватился за большой сук, качнулся и уцепился за ствол, а потом быстро слез вниз, как делал уже сотню раз.