– Иди. У меня дела. – Скрыл я охватившее меня раздражение.
И я действительно планировал начать расхаживаться. Сколько времени уже прошло! Мне необходимо вернуться на рубежи. Да и оценить своими глазами, что там сотворила на площадях и в гавани Ираидала тоже нужно. В седло я поднялся, хоть и с трудом.
– Берс, ну что ты творишь? Тебе месяц ещё... – начала мать.
– Через два дня я возвращаюсь в Галхур. – Пресек я все попытки меня остановить и направился сначала на торговую площадь.
Вовремя я так успел. На площади памяти, что располагалась чуть выше, сегодня принимали присягу новобранцы корпуса бессмертных. Что ж, пожалуй, поприсутствую.
Поднимаясь вверх по лестнице, я не мог не оценить красоты фонтанов и того, как гармонично они вписались. Площадь памяти было и вовсе не узнать. Каменный пустырь с обелиском преобразился. Я мало видел настолько красивых мест. И даже то, что цветы уже почти отцвели, не уменьшало этой красоты. Казалось, что здесь все пропитано светлой грустью. Теперь это действительно площадь памяти.
Новобранцы уже выстроились. Перед тем, как им дадут право зачитать клятву корпуса, один из мастеров пройдёт и спросит каждого, зачем он вступает в корпус. Я знаю эту процедуру, ничего нового.
– Я хочу стать воином, чтобы достойно сражаться под рукой своего друга, илсира Барлика, когда он примет военную власть. – Вдруг слышу звонкий мальчишеский голос.
– Ирлери Малис и илсир Марс помогали строить дом, в котором живёт моя семья. Я хочу быть надёжной защитой для них, во время их правления. – Звучит с другого края.
Понятно, дети из бедных кварталов уже выбрали себе правителей по душе. Но больше меня удивили мастера, что кивали в ответ на такие заявления, принимая причины поступления в корпус.
Спускаясь обратно, я услышал разговор двух торговцев.
– Приходим сюда с товаром уже не в первый раз, и всё удивляюсь этим фонтанам. – Говорит один. – Хоть и осень уже.
– Думаю "Слёзы лари" будет красив в любую пору. Такие же вещи делаются только с душой. Поэтому и красота зависит от души их сотворившей. – Прозвучало в ответ.
Да уж действительно! Только хмыкнул я. Молодец, конечно, Ираидала! Дел наделала, да ещё и за чужой счёт, но при этом со всех сторон хорошая. О людях простых вот заботится, молодец, какая! Только люди видно забыли о том, как чудом уцелели! Ценой жизни императора рода Марид-Нави и одной из дочерей огня! И ведь попробуй исправить хоть что-то!
Задумавшись, я шел вместе с толпой и сам не заметил, как свернул во вдовий квартал. Широкая улица ограничивалась с двух сторон высокими каменными домами, вдоль которых стояли клумбы с редкими из-за осени цветами. "Дорога лари" прочитал я выкованную надпись на углу одного из домов. Эта улица вела прямо в порт, к набережной.
Там меня встретило непонятное мне волнение. Один из торговых кораблей неизвестно почему, отходил от того места, где стоял до этого, и вставал на другое. По мосту со сломанного клыка бежали люди с носилками. Я поймал первого попавшегося мне человека.
– Что происходит? – хотя, наверное, и так понятно, что всю вот эту беготню нужно как-то объяснить.
– Моё почтение, оман! Так корабль же идёт под знаком лари. – Указал он на корабль, который заводили к причалам на буксире два небольших кораблика, скорее большие шлюпки даже.
Паруса корабли были отмечены нарисованной веткой каргиза. Едва с борта корабля опустили трап, как люди с носилками начали сносить с корабля и нести на сломанный клык раненных бессмертных. Возможно, и меня несли также. С корабля шла нескончаемая вереница, не задерживаясь ни на минуту. Было видно, что это уже отработанная схема. Я первый раз видел такое.
Последними выносили закрытые красной тканью носилки. Те, кто не дождался помощи, для кого и эта дорога была слишком долгой.
– Через сколько отправляешься? – спросила спустившегося капитана подошедшая матушка Вали́.
– Через день, матушка. – Ответил ей он.
– Меня с собой заберëшь? Оставаться я там не намерена, хоть посмотрю, что там за лекари такие. – Предупредила она.
– Матушка, здравствуйте. – Обратился я к ней.
– И тебе того же, оман. – Строго и без тепла в голосе, с которым только что разговаривала с капитаном, ответила она.
– На рубежах не спокойно, нападение может начаться в любую минуту. Вам все-таки, наверное, лучше остаться здесь. – Посоветовал я.
– Да ты что? А я-то думала на праздник еду или на целебные ключи! – посмотрела она на меня с насмешкой и обратилась уже опять к капитану. – Есть возможность разместить мои корзины с мазями и травами?
– Да конечно матушка. – Кивнул он уже спешащей к мосту целительнице.
– Матушка Вали́! – попытался я добиться того, чтобы меня услышали, и остановил женщину, вцепившись в её локоть.
Целительница медленно повернула голову в сторону своего локтя, который я удерживал. Она вся как-то выпрямилась, расправила плечи и даже голову вскинула с удивившей надменностью.
– Ну, для кого-то может, и "матушка Вали́", а для кого-то Валисандра Тардаранская. И руки держи при себе! – даже голос её зазвучал по-другому.
– В смысле Валисандра Тардаранская? Вы же умерли! – не смог скрыть удивления я.
– А я вот тебя сейчас клюкой вдоль хребта протяну, не посмотрю, что оман. Вот тогда и узнаем, кто умер, а кто ничего ещё, живчик! – ухмыльнулась она. – И не задерживай меня попусту. Меня люди ждут.
Через день, я отправлялся обратно в крепость на том самом корабле, что перевозил раненных, вместе с матушкой Вали́.
Глава 20.
Как описать будни пограничной крепости, удерживающей почти год ожесточенный натиск врага на границе империи? В какой-то момент, бесконечные бои превращаются в рутину, холод словно вымораживает все эмоции. Непроходящая усталость становится привычной. Какие-то вещи и вовсе проходят мимо тебя, только краем цепляя сознание.
Впервые за семь лет, продовольствие и прочие необходимые на передовой вещи приходят с императорским гербом. Обычно этим занималась майриме. Я уже даже и не переживал об обеспечении, отправляясь на рубежи налегке, беря только необходимое и на первое время. А вскоре приходили тяжелогружëнные обозы со всем необходимым.
Мать, будучи долгое время наложницей императора, прекрасно знала, что может быть нужно на войне и какие запасы необходимы в первую очередь. Получив такую поддержку в первый раз, я сильно удивился. На мой вопрос, чьих рук это дело, мать попыталась сначала сказать, что ничего не знает. Тогда я поинтересовался, а каким тогда образом в обоз с продовольствием попал отдельный ящик, выложенный мягкой ветошью. В этом ящике было несколько плотно закрытых горшков с кизиловым вареньем, которое я просто обожал. Кто, кроме матери мог об этом подумать? Как бы ни клялись наложницы в любви, и какие бы громкие слова не говорили, а вот так, проявлять свои чувства и заботу может только по-настоящему любящий человек.
После этого майриме улыбнулась и опустила голову, молча признавая, что я разгадал, кого должен благодарить за столь необходимую помощь. И я благодарил. Правда иногда появлялись злые мысли, а вспомнила ли хоть одна из тех, кто кричал о том, что любит, о том, что я на войне? Что может, нет ни то, что любимого варенья, а необходимого? Посмотрел бы я на них, окажись они вместо дворца в походном лагере!
А в этот раз, видимо из-за затянувшихся военных действий, помощь прислал отец. Дни сливались, я уже с трудом вспоминал, сколько недель прошло здесь, в крепости. Казалось, что та, другая жизнь без войны мне просто приснилась.
Очередной сигнал о начале вражеской атаки даже ничего не затронул внутри. Ну, в бой, ну ночь на дворе. Ну и что? Броню я даже не пытался призвать. Смысл, если она не откликалась?
Сегодня в атаку пошли димарийцы. Странное дело, последние месяцы они отсиживались за спинами северян.
Северяне вступили в бой на рассвете, правый фланг сразу прогнулся. Там стояло пополнение бессмертных. Те, кто на рубежах был раз или два. Их специально ставили в самые неудобные для атаки врага места, чтобы дать более выигрышную позицию и больший шанс выжить. Жалели, молодые же ещё. Забыли, что для северян это вызов!
Я повел ветеранов за собой. Старшины и мастера бессмертных, единственные, кто мог противостоять северянам, видимо, поэтому нас ещё и не смели. Сейчас мы пытались просто отстоять стены и дать возможность оттащить раненных за второй уровень стен. Внешние стены крепости за это время уже не раз переходили из рук в руки. Руки уже и не поднимались, клинок, словно стал тяжелее раза в три. А бой, как в насмешку, снова столкнул меня с Ярым.
– Хватит! – вдруг разнëсся над местом боя голос матушки Вали́. Откуда она появилась, я не понял, но она опустилась в шаге от северянина, закрывая собой молодого бессмертного, которого то ли ранил, то ли убил князь только что. – Остановите бойню! Разве есть в этом слава? Разве это дело для вашей силы? Посмотрите, кого вы губите, это же вчерашние дети! Позвольте воинам разойтись, дайте шанс выжить раненным. И вашим, и нашим... Разве твоё сердце тебе ничего не говорит, князь?
– Моё сердце? – лицо Ярого исказилось, словно от дикой, непередаваемой боли. – Когда-то у меня было сердце. Моя кровинка, моя светлая искорка, моя хрустальная снежинка. Не было в моей жизни другой радости! Всё, что было в душе светлого... Моё сердце давно молчит. Потому что мертво! Загублено! Вот такими, вчерашними детьми, которых ты просишь помиловать!
Князь и не говорил даже, а рычал, словно дикий зверь. Его голос был полон такой муки, что и слышать было страшно.
Валисандра резко поднялась и схватила Ярого за руку, глубоко вдохнув. Её глаза полыхнули пламенем, голос зазвучал глубже и звонче, раздаваясь, словно со всех сторон сразу.
– Боль страшной потери не залить местью всему миру! – с какой-то грустью говорила та, кого все привыкли считать лекаркой из бедного квартала. – Но ты рано приговорил свое сердце, князь. Твоя кровь жива, ещё тянется нить от пламени твоей жизни.