— Ты видел, Дмитрий Михалыч, какая нынче молодежь? — показушно вздохнув, произнес Квазимодо. — Куда мир катится? Ладно, Квазимодой меня знающие люди кличут. Слышал о таком, или тоже мимо просвистело? — По мертвенно-серой бледности, залившей лица грабителей, горбун понял — о нем слышали. — Значит так, упыри, — устало произнес Сапрыкин, — пришить бы вас, да профессора подставлять неохота… Валите отсюда, бакланы: считайте, что фартануло вам изрядно! Добрый я сегодня! И из города тоже советую лыжи навострить — если попадетесь мне еще раз — точно закопаю! Свободны!
После этих слов грабителей словно ветром сдуло — даже из матерых уголовником мало кто мог позволить себе бодаться с горбуном. А уж им-то…
— Как же это вы так, Дмитрий Михайлович? Это ж гопота отмороженная — их за версту видно! — попенял профессору Квазимодо.
— Да… как-то… — произнес обескураженный Крылов. — Понимаете, человечек, вроде бы из надежных за них поручился… Никогда за ним ничего такого не водилось…
— Это Горбуха, что ли? — уточнил Квазимодо, вспомнив погоняло барыги, названое профессору гопниками.
— Он самый, — кивнул старик.
— Я наведу справки по своим каналам, — пообещал Квазимодо. — Раньше и правда за ним ничего такого не водилось. Но, сами знаете…
— Как говорил Гераклит: все течет, все меняется, — произнес Дмитрий Михайлович.
— В натуре! — усмехнулся Квазимодо. — А вы, Дмитрий Михайлович, молодцом! — похвалил профессора уголовник. — Не испугались заточки!
— Ох, батенька, да я в свое время насмотрелся на таких вот… Давайте уже забудем — все ведь окончилось благополучно! — предложил он. — Пойдемте лучше на кухню — примем по писюрику для успокоения нервов! И вы мне расскажете, для чего вы так удачно у меня появились. И примите мою запоздалую благодарность за столь скорое решение…
— Не стоит, Дмитрий Михайлович, — шлепая за профессором на кухню, произнес горбун. — Мне тоже, знаете ли, требуется ваша помощь…
Усевшись за кухонный стол, Квазимодо ловко распечатал бутылку коньяка.
— Постойте-ка! — воскликнул профессор. — Меня не подводят мои глаза? Это у вас действительно «Ноев Ковчег»?
— Он самый, семидесятилетний! — заверил Крылова Квазимодо.
— Вы меня балуете! — ахнул археолог. — Такой божественный напиток грех пить из простых граненых стаканов, — засуетился старик. — У меня где-то были… — Он полез в резной старинный буфет и через секунду выудил из его просторного чрева два пузатых бокала с зауженным верхом. — Настоящий снифтер! Только из таких бокалов и следует наслаждаться вкусом настоящего выдержанного коньяка! — Старик быстро сполоснул бокалы под струей воды, затем насухо вытер полотенцем. — А вы знаете, милейший Тимофей Павлович, как правильно принимать коньяк внутрь? Особенно такой, как «Ноев Ковчег»?
— А чего там знать? — усмехнулся горбун. — Наливай, да пей! Ну еще лимончик можно…
— Упаси Господи! — взмахнул руками профессор. — Нельзя так извращаться над благородным напитком! Слушайте и запоминайте, милейший Тимофей Павлович! Потом мне спасибо скажете!
— Ну, и как же, по-вашему, надо пить коньяк? — Квазимодо никуда не спешил, поэтому мог позволить себе потворствовать причудам престарелого профессора. Недаром по фене их чудаками кличут.
— Для начала нужно просто проникнуться уважением к столь благородному напитку! Представляете, сколько он зрел? Иные столько не живут! Вы знаете, что в купаж «Ноева Ковчега» входят коньячные спирты столетней выдержки! А вы — наливай да пей! Нет, батенька, это просто кощунство!
— Ну, вы уж простите великодушно, такого неуча! — «повинился», улыбаясь, Квазимодо.
— Хорошо, что понимаете! — на полном серьезе ответил профессор. — Итак продолжим, — воодушевленно произнес Дмитрий Михайлович. — Идеальная температура подачи коньяка — двадцать-двадцать пять градусов Цельсия. — Крылов прикоснулся рукой к открытой бутылке. — Будем считать, что температура в пределах нормы, — заявил он. — Наливайте, милейший… примерно на четверть бокала…
Горбун покорно плеснул темной тягучей жидкости из бутылки в бокалы.
— Для того, чтобы оценить полностью непередаваемо-многоцветную гамму ароматов коньяка, помогает классический широкий бокал с зауженным верхом — снифтер, — продолжал вещать профессор. — В переводе с английского это значит нюхать. Поверьте старому профессору на слово — в Англии умели ценить настоящие коньяки! Процесс дегустации, а это именно процесс, следует начинать с оценки внешнего вида напитка. Возьмите бокал за ножку и начинайте медленно вращать его вокруг своей оси. Видите, на стенках появились следы — так называемые «ножки». «Ножки» должны быть абсолютно прямыми и параллельными. Если это не так, значит, в то, что перед вами, добавлен жжёный сахар или карамель. Неважно, что добавлено. Важно другое: то, во что добавлено, уже не коньяк. И ещё о «ножках»: чем они толще и чем медленнее стекают, тем, значит, старше коньяк. Если они пропадут в течении примерно пяти секунд — перед нами коньяк с небольшой выдержкой. Лет пять — восемь, не больше. Если досчитаете до пятнадцати — около двадцати. Ну а в нашем с вами случае ножки должны исчезнуть не ранее, чем через полминуты!
— Раз, два, три… — послушно начал отсчет Квазимодо, наблюдая за стекающими «ножками».
— Отличный коньяк! — резюмировал профессор, когда горбун остановился на сорока.
— Еще бы! — недобро усмехнулся горбун. — Если бы мне подсунули фуфло, я бы на раз башку тому барыге снес, который мне бутылочку сосватал.
— Теперь оцениваем коньяк на цвет: чем выдержаннее коньяк, тем он темнее… Хотя не всегда, — подумав, добавил он. — Но в нашем случае цвет темно-янтарный, что соответствует данному утверждению. Теперь переходим к оценке запаха: существует три волны аромата коньяка. Первую волну можно почувствовать на небольшом расстоянии от края бокала, здесь хорошо улавливаются легкие ванильные тона. Вторая волна запаха начинается возле краев, тут чувствуются фруктовые и цветочные нотки. В качественном коньяке обязательно будет аромат липы, фиалки, розы или абрикосов. В третью волну, в самом бокале, входят запахи выдержки со сложными тонами, напоминающими портвейн. Чувствуете?
Квазимодо кивнул — ароматы действительно были великолепны.
— И, наконец, насладившись букетом ароматов, переходим к оценке вкуса коньяка. Правильно пить коньяк маленькими глотками, на несколько секунд задерживая его во рту. Благодаря этому хорошо улавливается эффект, называемый, «хвостом павлина» — коньяк медленно растекается по языку и глотке, оставляя приятное послевкусие, в котором не должно быть резких спиртовых тонов. Чем больше длится послевкусие, тем качественнее напиток. Ну, попробуйте!
Сапрыкин послушно глотнул и подержал жидкость на языке.
— А? — довольно воскликнул профессор. — Как вам? Это не залпом из стакана! — Хорош! Пьешь, как нектар. Тягуч, ароматен, мягок… И не нужно портить божественное послевкусие лимоном! Если уж так хочется — извольте кусочек шоколада или фрукты… Божественно!
Некоторое время они молча наслаждались напитком. Наконец, после третьей порции, Крылов, с сожалением отставив бокал в сторону, спросил:
— Колитесь, милейший Тимофей Павлович, с какой целью пожаловали? Чую, что не с простым вопросом, раз такое чудо, — он указал на початую бутыль коньяка, — с собой принесли?
— Не с простым, — согласился Квазимодо, закуривая папиросу. — Даже и не знаю с чего начать…
— Начните с того, почему вы решили обратиться за помощью именно ко мне? — раскуривая резную антикварную трубку, заблаговременно набитую душистым табаком, посоветовал археолог.
— Ну, да, пожалуй так будет проще… Дмитрий Михалыч, мы с вами не первый год знакомства водим, — издалека начал Квазимодо, — и знаем друг о друге нечто большее, чем посторонние… Вы неплохо осведомлены о роде моей не совсем законной деятельности…
— Вернее совсем незаконной, — поправил его профессор. — Не будем юлить друг перед другом, уважаемый Тимофей Павлович.
— Согласен, не к лицу серьезным людям обувать минжу в лапти [46]. Понимаете, довелось мне недавно столкнуться с таким, чему нет объяснения… Чего не бывает, и чего не может объяснить ни научный материализьм, ни марксизм-ленинизьм… Зная о вашем увлечение всякими такими штуками, спрошу прямо: вы в колдовство и привидения верите?
— О как? — брови профессора удивленно поползли вверх. — Вот чего не ожидал от вас услышать, милейший Тимофей Павлович, так это о мистике. Неужели довелось самолично привидение лицезреть?
— Довелось, — вздохнул горбун, нервно туша окурок о край литой бронзовой пепельницы, выполненной в виде перевернутой армейской каски. — И ладно бы только лицезреть… Одним словом попали мы с этим привидением, как кура в ощип! И как разрулить сей проблем… — он нервно дернул уголком рта.
— Серьезное, по всей видимости, дело, — глубокомысленно изрек профессор, пуская колечки дыма. Никогда не видел вас в таком состоянии…
— Так вы мне… верите? — горбун с надеждой взглянул на пожилого профессора. — Что существует нечто такое… по-настоящему темное и страшное… закромешное…
— А хотите узнать, как я увлекся религиозно-эзотерическими изысканиями? Откуда растут ноги моей коллекции? — неожиданно спросил Крылов. — А там сами и ответите на свой вопрос: верю я вам или нет…
— Рассказывайте, профессор, — сипло произнес горбун, подозревая, что сейчас профессор поведает ему нечто такое, о чем никогда не обмолвился за всю жизнь ни одной живой душе.
— Никто об этом не знает, ни одна живая душа, — словно прочитав мысли Сапрыкина, произнес Крылов, — кроме непосредственных участников событий… умудрившихся выжить… но таких немного осталось… Когда в тридцатых на Колыме золото нашли, потребовались дороги, чтобы это золото нормально добывать-осваивать, — погрузился в воспоминания профессор. — В сорок втором году нас пригнали этапом в поселок Хандыга для строительства дороги на Кадыкчан. Оттуда пешкодралом до места работ: нашей бригаде достался лесистый участок в районе реки Аян-Юрях…