у его высокий чин в блатной иерархии — в этой колонии он был первым после Бога, положенцем, смотрящим, чьи приказы заключенные выполняли с куда большим рвением, чем приказы Хозяина — начальника колонии. Несмотря на толстое одеяло и обилие теплых вещей, положенца била крупная дрожь. Даже при скудном освещении был заметен нездорово-землистый цвет его лица, запавшие слезящиеся глаза, обрамленные темными кругами, заострившиеся нос и скулы, обтянутые сухой пергаментной кожей. Смотрящий болен, причем серьезно — это понимал любой, даже очень далекий медицины человек. Больной надсадно закашлялся и долго не мог остановиться. Когда кашель наконец его отпустил, он хрипло, со свистом задышал, втягивая воздух мелкими судорожными глотками.
— Ты как, Хобот? — К больному подошел низенький коренастый зэк, с изуродованной горбом спиной. В одной руке горбун держал исходящую паром алюминиевую кружку.
— Херово… Квазимодо… — с трудом просипел смотрящий, утирая тыльной стороной ладони выступившую в уголке рта кровь. — Помираю… я…
— На больничку тебе надо, пахан, — низким грудным голосом произнес горбун. — С чахоткой не шутят! А в бараке в натуре загнешься…
— Сам знаю, — кивнул Носастый, немного отдышавшись. — Лепила [1] местный еще неделю назад направление в районный тубдиспансер справил. Да сучий буран мне все карты перемешал…
— Да, снегом знатно завалило, — согласился горбун. — Еще дней пять до наших дибунов ни одна тварь не доберется.
— Вот-вот, — Хобот потер пальцами слезящиеся глаза, — здесь и откинусь. Лепила сказал, что моё дело швах — не протяну долго…
— Ты это, пахан, не гоношись заранее, — прогудел Квазимодо, — может обойдется еще… На вот, чифирю горячего дерябни… Полегчает…
— Слышь, Квазимодыч, — Хобот порывисто схватил горбуна за руку и рывком подтянул к себе, — ты-то мне хоть в уши не лей! Сам видишь — плох я… Загнусь на днях…
— Пахан, да нормуль все будет! — излишне оптимистично заявил горбун, стараясь не смотреть в покрасневшие глаза положенца.
— Нормуль, говоришь? — кисло усмехнулся Хобот. — А харю-то воротишь… Эх, не ко времени все… — Он вновь закакшлялся.
— Попей, чифиря-то, попей! — Квазимодо помог Хоботу подняться и почти силой влил смотрящему в горло несколько глотков теплой жидкости.
— Вот что, Горбатый, — когда прошел приступ, прошептал Хобот, обессилено упав на подушки, — хочу тебя положенцем оставить… Когда откинусь… — он вновь усмехнулся. — Навсегда откинусь…
— Да ты с ума сошел, Хобот! — возбужденно воскликнул горбун. — Не в том весе я, чтобы положенцем…
— Я маляву братве отпишу, — сипло пообещал Хобот, — чтобы по закону всё… Люди есть у меня, кто подпишется… На сходе утвердят…
— А до сходняка мне как? — развел руками Квазимодо. — Твое-то положение без вопросов — по праву… А мне как тут все без тебя разрулить?
— А, ты про Печеного и его кодлу? — догадался Хобот.
— А то! Он спит и видит себя на твоем месте!
— Прав ты, Квазимодыч, — согласился смотрящий. — Меня-то ему не достать… А вот тебе, конечно, может веселую жизнь устроить… Падла он, ссученная! Правилку б ему устроить, да только доказать ничего… — Неожиданно Хобот осекся, бросив быстрый взгляд на занавеску.
Горбун тоже обернулся, успев заметить мелькнувшую на занавеске тень. Одернув ткань, он заметил стоявшего неподалеку полоумного старика — Снулого, пару месяцев назад пришедшего по этапу. Старикашка, как не безосновательно считал Казимодо, был, в общем-то, безобидным идиотом, попавшем на зону по какому-то недоразумению. Его место в дурке, где Снулый, по его же собственному заверению, бывал неоднократно.
— Ты чего тут шкуру трешь, Снулый? — зловеще прошипел горбун.
— Как он? — указав на занавеску, спросил старик. — Сильно плох?
— С какой целью интересуешься? — подозрительно спросил Квазимодо.
— Помочь хочу…
— Ты? Помочь? — опешил горбун. — Ты себе помоги, болезный! Кантуй отсюда…
— Кто там, Квазимодыч? — донесся слабый голос Хобота из-за занавески.
— Да деятель тут один, базарит, что помочь тебе хочет, лепила доморощенный!
— Давай его сюда, — неожиданно распорядился смотрящий.
— Топай, — подтолкнул в спину старика горбун, — раз пахан зовет.
От мощного тычка тщедушный старичок пулей влетел в отгороженный угол, где обитал тяжелобольной.
— Помочь… говоришь… можешь… — с придыханием произнес Хобот, впиваясь взглядом в маленькое морщинистое личико Снулого.
— Могу, — кивнул Снулый. — Если ничего сейчас не предпримешь — через два-три дня тебя из барака вперед ногами вынесут, — бесстрашно предрек он смотрящему, не убоявшись его гнева.
— Вот даже как? — спокойно воспринял слова старика Хобот. — Лепила наш мне поболе твоего отмерил… Как же так? Ведь еще недавно был здоров, как бык! Как могла меня чахотка так быстро сглодать?
— Не чахотка это! — порывисто мотнул головой старичок, взъерошив жиденькие седые волосенки. — Порча на тебе!
— Ну вот, — развел руками горбун, — я же говорил тебе, пахан, полоумный он… Гнать его взашей надо в петушиный угол…
— Погоди гнать, — остановил «верного оруженосца» смотрящий. — Пусть попробует… Знахарь… Хуже все равно не будет.
— Смотри, пахан, ты банкуешь, — пожал плечами Квазимодо. — А ты, — он повернулся к Снулому, — если просто мозги нам паришь… Не завидую я тебе.
— Значит, порча, говоришь? — переспросил Хобот.
— Сам увидишь, — пообещал Снулый. — Я докажу!
— Что нужно делать? — по-деловому осведомился смотрящий, немного приободрившись.
— Ничего, я только за вещами схожу, — сказал Снулый, покинув отгороженный угол Хобота.
— Пахан, ты серьезно? — осведомился Квазимодо. — Он же больной на всю голову этот Снулый!
— А мне уже все равно… Пусть его, хоть развлечемся. Подыхать, как говорится, так с музыкой.
— Ну, хозяин — барин, — пожал плечами горбун.
— У меня все готово! — произнес вернувшийся старик, держа в подрагивающих руках толстую свечу. — Ах да, табуретка еще нужна… — дернулся он.
— Стой здесь, — распорядился Квазимодо, — сам принесу.
— Что дальше? — спросил он, поставив возле кровати Хобота табурет с облупившейся краской.
— На табурет сядь, — неожиданно изменившимся голосом твердо произнес старик, обращаясь к смотрящему. В считанные мгновения изменился не только голос полоумного старика, но и его повадки: пропала излишняя суетливость, перестали дрожать руки, распрямилась сутулая спина, маленькие глазки перестали бегать из стороны в сторону.
Хобот с трудом поднялся с кровати и, поддерживаемый под руку горбуном уселся на табурет. Старик покрутился из стороны в сторону, шумно втягивая носом воздух.
— Лицом на восток! — отрывисто произнес он, показывая направление. — И замри!
Квазимодо мельком столкнувшись взглядом со стариком, отчего-то почувствовал себя не в своей тарелке и поспешно отвел глаза в сторону. Старик встал за спиной смотрящего, зажег свечу и едва слышно забормотал молитву:
— Отче наш, иже еси на небесах. Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь!
С последними словами молитвы жиденькие волосы старика, словно наэлектризовавшись, встали дыбом. Снулый отступил от табуретки примерно на метр, и неспешно принялся обходить смотрящего по кругу. Сделав несколько шагов, он провел свечой от уровня головы сидящего авторитет до пола. Примерно на уровне груди, свеча, до этого горевшая спокойно и равномерно, неожиданно громко зашкворчала, брызгая по сторонам расплавленным воском. Пламя сменило окрас на кровавый, жирно зачадило. Резко пахнуло тухлыми яйцами.
— Ты чего палишь, уродец балаганный? — недовольно чертыхнулся горбун.
— Цыц! — каким-то замогильным голосом бухнул старик, и Квазимодо неожиданно для себя прикусил язык.
Снулый продолжал нарезать круги вокруг сидящего Хобота, с каждым кругом увеличивая радиус обхода. Но свеча точно так же продолжала трещать, чадить и вонять падалью именно в районе груди сидящего авторитета.
Добравшись до занавески, старик, задув свечу, произнес:
— Достаточно, мне все ясно.
— Что со мной? — обессилено проскрипел Хобот.
— Плохо дело, — покачал головой старик, убирая свечу в сидор. — Я не думал, что заклятие настолько мощное… Ты умрешь завтра к утру… Максимум к обеду…
— И это все? — вскипел горбун, хватая старика за грудки. — Все, что ты можешь сделать?
— Охолонь, горбун, — не дрогнув ни единым мускулом, произнес старик. — Я еще ничего не сделал, только определил… Думать надо.
— Ну так думай! Думай скорее!
— А я чем, по-твоему, занимаюсь? — накинулся на Горбатого Снулый. — Не мешай!
— Все-все! Не буду! — пообещал Квазимодо, убирая руки за спину.
— Так-то оно получше будет, — улыбнулся старик, обнажив ровные и крепкие не по возрасту зубы. — Я вот чего думаю: такую мощную порчу просто так, на расстоянии, навязать трудно… Тут контакт личный нужон. Ты, милок, ни с какими посторонними людьми надысь не контачил? — спросил он Хобота.
— Нет, — качнул тот головой, — тут у нас не проходной двор — зона, как-никак.
— Вот и я о том, — согласился Снулый, — зона…
— Значит, поклад ведьмовской искать надо…
— Чего, какой подклад искать? — не понял Квазимодо.
— Поклад, — внятно произнес старик. — Ведьмы такой порчей промышляют. Мешочек ведьмовской или науз… Ну, веревочка такая с узелками… Искать надо, чем быстрей найдем — тем шансов у нас больше с порчей совладать.
— Да где искать-то? — засуетился горбун. — Сейчас пацанов подниму — они все кверху дном перевернут…
— Если поклад, то рядом должен быть, — сказал Снулый, — иначе бы он такой силы не набрал… Чтобы так человека извести совсем близко быть должен…