Шу вдруг смутился.
— Ты светленький же. Девчонки таких любят.
— Я светленький? — слово Йаати почему-то не понравилось, но лень было думать, почему… — Ну да. И что? Таких вот, как я, — ну, светловолосых, с голубыми глазами, у нас, в Лахоле, — каждый второй, не считая каждого первого. Гомогенная популяция, как биологичка говорит. У нас в классе всего один мальчишка русый, из другой области. Так ему девчонки просто прохода не дают, потому что редкость. Даже рисуют нагишом в своих дурацких альбомах, представляешь?.. Он как увидел, — чуть на месте не сдох, его потом чаем в учительской отпаивали… он в школу не ходил потом даже…
— А тебя? — с усмешкой спросил Шу.
— Меня? — Йаати вновь с сомнением посмотрел на руку. — Не знаю. В их альбомы не влезешь же, они за такое сразу убьют… Юхани вот повезло… так сказать. По мне, такое лучше вот вообще не знать, — он обхватил голые плечи и поёжился.
— А ты девчонок рисовал?
— Нууу… — Йаати смутился. На самом деле, у него была уже, — не дома, боже упаси, в заначке на чердаке, — целая пачка рисунков с девами… которые и он никому не согласился бы показывать, потому что…
— Значит, рисовал, — Шу усмехнулся. — Показывал им?..
— Ты что?! — Йаати с ужасом взглянул на него. — Я, знаешь, ещё жить хочу…
— А одной девчонке? Ну… особенной? Или нет у тебя?..
— Почему, есть, — Йаати сейчас смотрел куда-то в пол, но всё равно почему-то говорил. — Йалика. Красивая, зараза. Я на неё смотреть просто не могу…
— И?.. — не унимался Шу.
— Я ей попу потрогал, — буркнул Йаати, чувствуя, что совсем уже нехорошо краснеет. — А она меня по мор… и всё. Теперь она в меня только ядом плюет. А я всё равно её люблю, — Йаати понял, наконец, ЧТО сказал, и замолчал, удивленный. Этого он и сам не знал… до этого момента.
— И что, других разве нет?
— Почему, есть… Только зачем мне?.. Йалика, — она такая, такая… — Йаати с удивлением понял, что его руки, словно сами по себе, плавают в воздухе, изображая изгиб невидимых женских бедер. Или даже весьма смело лаская их. — У неё всё тело такое… ну, такое, что у меня сразу поднимается всё… — он пошевелил пальцами, словно пытаясь вылепить её из воздуха, и замолчал, жарко краснея. Мысли у него разъехались уже совсем в разные стороны.
— Может, всё же наложниц пригласить? — с усмешкой предложил Шу.
— Да ну нафиг!.. — Йаати вдруг дико разозлился на него. — Зачем тебе? Мне Йалика нужна, а не…
— Точно Йалика, а не просто?..
— Да я тебя, гад!.. — Йаати возмущенно полез из бассейна. — Давай, вылезай, я тебя с…
Вдруг Шу дернул его за ногу, и Йаати гулко плюхнулся назад. Он сразу же ушел на дно, задергался, пытаясь всплыть, — но Шу навалился на него сверху, пытаясь утопить. Йаати изо всех сил вывернулся, всё же прорвался к воздуху, жадно хватая его… Шу схватил его за волосы и снова окунул с головой. Йаати бешено забился, вырываясь… вода в бассейне забурлила, они закрутились, то выныривая, то погружаясь на дно, царапаясь, кусаясь и лягаясь. Наконец, Шу зажал его в угол, хватая за бока. Йаати хохотал, как ненормальный, отлягиваясь ногами, как кот. Наконец, у него свело живот и пробило болью ребра, он задохнулся и замер, икая и всё ещё конвульсивно подергиваясь. Шу тоже замер, как-то испуганно глядя на него, и Йаати, кое-как втянув в грудь воздуха, приподнял ладони, стараясь показать, что с ним всё нормально… наверное. Наконец, судорога отпустила его, он осел в воду и замер, часто дыша. В нем вдруг словно бы что-то перегорело, совсем, — стало пусто и легко. Совсем пусто…
— Извини, — буркнул Шу, не глядя на него.
— Да я сам… — Йаати вспомнил, как вдруг дико озлился на Шу, и, поёжившись, поджал босые ноги. Сейчас он сам не представлял, что это такое на него нашло.
— Да ладно, это же я тебя напоил…
Они помолчали, не глядя друг на друга. Йаати бездумно почесал обожженное бедро и вздохнул. Он чувствовал себя на удивление дурацки. Совсем не так, как должен чувствовать себя парень, спасший тридцать миллионов человек. Впрочем, вклад Шу в любом случае был несравненно больше…
Шу, однако, думал сейчас совсем в другую сторону.
— А всё же, почему ты… такой? — вдруг спросил он.
— Какой такой? — Йаати удивленно взглянул на него.
— Ну… смелый. Непохожий на других.
— Не знаю, — Йаати задумался, впервые, наверное, за всю жизнь пытаясь разобраться в себе. — Знаешь, я всё же парень, не что-нибудь. Мне обидно жить просто вот так, ни для чего, на шее у родителей сидеть… Хочется совершить что-нибудь… ну, такое… героическое.
— Ну так ты и совершил же.
— Ещё не совершил, — люди-то все в стазисе, и вообще, неизвестно ещё, где это мы и что тут… Ну, и хочется, чтобы меня похвалили… хотя бы. И медаль дали. Большую шоколадную, — Йаати хихикнул. — Я не настолько хороший, знаешь… люблю, когда хвалят. Только редко бывает. Я ж и по закоулкам всяким шарился затем, чтобы хоть каких злодеев выследить, — сектантов там или хоть бандитов… без толку, конечно. Когда мятеж начался, — я в военкомат приперся, спросить, не нужны ли юные герои-разведчики… меня там послали… лесом. Мол, без сопливых солнце светит. Правильно, конечно, — там всё кончится раньше, чем я доеду, — но всё равно обидно, знаешь…
— Что за мятеж? — спросил Шу.
— А, — Йаати вздохнул. — В Тарнской области. Повстанцы сумасшедшие какие-то, которые хотят, чтобы всё было по-старому, — войны там и всё такое…
— Я сам, знаешь, повстанец, — хмуро сказал Шу. — Про нас тоже рассказывали… что мы кровь детей пьем и печенью младенцев невинных закусываем. А на самом-то деле мы просто свободы хотели, и всё. Вдруг и они?..
— Они психов из дурки выпустили, совсем ненромальных, — буркнул Йаати. — Те вообще людей убивают… зверски, жгут всё… Я даже заболел, когда услышал. Нельзя же так…
— Ты же не сам услышал, а по радио, — сказал Шу. — А по радио тебе что хочешь скажут. Что люди ходят на руках и люди ходят на боках. И прочее такое всё.
— Я туда поехать хотел, правда, — так, сам по себе… но не осмелился, потому что родителей жалко, — вздохнул Йаати. — Я же совсем один у них, ни брата, ни сестры, никого… Себя-то не очень ещё жаль, а вот маму очень. И отца. Они же меня любят, хотя и ругают, и ухи дерут иногда…
Поворот разговора вышел совсем неудачный, и они снова замолчали. Йаати боялся, что на него снова навалится тоска, — но внутри по-прежнему было пусто и легко…
Слова Шу словно что-то перевернули у него в голове, — мысли шуршали и пересыпались, никак не желая уложиться привычно и спокойно…
— Мне необычного хочется… совсем необычного, — наконец, сказал он. — Но не чтобы на блюдечке поднесли, а самому что-то такое найти…
— Ну вот, нашел же.
— Нашел, — спокойно согласился Йаати. — Но… знаешь… — он вновь задумался. — Мне мало же, вот какая штука…
— Я вижу, с тобой всё в порядке, — усмехнулся Шу.
— Ага, — согласился Йаати. Он приподнялся и покрутил головой, выбирая, что бы ещё съесть. На глаза ему попалась банка с мидиями, и он снова влез в неё пятерней.
— Ты поосторожней с этим, — хихикнул Шу, глядя на то, как Йаати деловито лопает, набив полный рот, как хомяк. Тот только вопросительно мыкнул, глядя на него, потом, прожевав, всё же спросил:
— Почему?
Шу вновь хихикнул.
— Они, говорят, очень этому самому способствуют. Так тебя разопрет, что ты голый танцевать полезешь.
— А, — Йаати вздохнул и снова сполз в бассейн, прислушиваясь к себе. Сейчас он чувствовал себя очень даже бодро, — и в этом плане тоже, — но к непотребным танцам его всё же не тянуло. Пока, по крайней мере. Впрочем, окажись тут, в этом бассейне, Йалика, — он бы, наверное, совсем сошел с ума…
Шу, между тем, тоже сполз в воду, как-то странно глядя на него.
— А всё же, как вы там живете? Ну, вообще…
— Хорошо живем, только скучно, — Йаати вздохнул. — Ничего не случается же. Когда у нас на улице два грузовика столкнулись, об этом целую неделю говорили. А когда у нас во дворе сарай детского сада сгорел, — то вообще чуть ли не год.
— Сам по себе? — насмешливо спросил Шу. — Или ты ему того… помог малость?
— Я что, дурак? — Йаати удивленно взглянул на него. — Пожарные сказали, что проводку замкнуло, — хотя горело, знаешь, здорово, пламя аж до наших окон поднималось, а у нас всё же пятый этаж… Вот пожары у нас часто бывают, — домов деревянных много же… А так-то ничего…
— Ну и правильно, — сказал Шу.
— Может, и правильно, — Йаати вздохнул. — Только всё равно скучно же.
— Прямо вот так скучно? — хмыкнул Шу. — И поехать никуда нельзя? Раньше у нас, говорят, ездили…
— Почему? Можно. Только родители у меня как раз летом работают, а зимой только в лес на лыжах поедешь… Не, летние лагеря для детей есть, конечно, только я не езжу же, — ну, что мне там делать? Снова строем ходить и нотации всякие слушать?.. На речку низя, в лес низя, в село низя, зато в совхоз грядки полоть или там в теплицу, — всегда пожалуйста, для трудового воспитания, — Йаати хихикнул. — Из теплицы меня выгнали, за то, что клубнику как не в себя жрал… бросили на капусту, а она невкусная… в общем, нафиг это…
— И что, больше ничего?
— Ну, почему… Экскурсии всякие бывают, — на завод там или на аэродром, там интересно… на молочном заводе особенно, там мороженое дают жрать, — Йаати вновь хихикнул. — Этим летом наш класс вообще на экскурсию в столицу ездил, только вот меня не взяли…
— Это почему?
Йаати вздохнул.
— Я Юхани морду набил. А он отличник же, и училки тоже с ним носятся, — вот и…
— Это за что? — с крайним интересом спросил Шу.
— Он вокруг Йалики хороводился, прямо как жених с невестой, — мрачно сказал Йаати. — Ну, я ему и сказал, чтобы он губищу подвернул… вежливо так. А он меня послал, — далеко так, даром, что отличник… Ну, я ему в ухо дал, он как заорет, — и на меня бросился, как ненормальный. Рубаху до пупа порвал, гад. Я его с себя сбросил, — и в рожу, в рожу!.. А тут меня Йалика по башке портфелем тресь!.. У меня прямо искры из глаз, — лежу на полу, глазами только лупаю… А она, дура, на меня ещё воду для цветов всю вылила, — мол, чтобы в сознание пришел… Ну, и понеслось, — я стою весь мокрый, драный, а училки хором на меня орут, что по мне дурка плачет… В милицию хотели сдать, — но там их послали, конечно, не дело же за разбитый нос заводить… Дома отец ремня хотел дать, велел штаны снимать, — только меня понесло уже, я вообще всё с себя сбросил, плюхнулся на диван, говорю, что давно ждал, и даже ноги развел так… Он из комнаты выбежал, мать потом рыдала, что я их в гроб загнать хочу… — Йаати передернуло. — Знаешь, как противно было… Я из дому убежал, шел, куда глаза глядят… выперся на мост железнодорожный, а там метров тридцать высота… Я там стоял, стоял, ну, и решил, что нафиг мне такая жизнь… Через перила сиганул, — и привет…