Перед тем как уйти, мистер Понтелье обернулся:
– Я вскоре уезжаю по делам в Нью-Йорк. У меня разработан большой план, и мне надо быть там, чтобы нажимать на тайные пружины и держать в руках все нити. Если пожелаете, вас мы тоже привлечем, доктор, – рассмеялся он.
– Нет, благодарю вас, дорогой сэр, – улыбнулся доктор. – Я оставляю подобные предприятия вам, людям помоложе, у кого кровь еще бурлит в жилах.
– Что я хочу сказать, – продолжал мистер Понтелье, берясь за ручку двери. – Возможно, мне придется отсутствовать довольно долго. Вы посоветуете взять Эдну с собой?
– Конечно, если она захочет поехать. Если же нет, оставьте ее тут. Не противоречьте ей. Ее блажь пройдет, уверяю вас. Возможно, для этого понадобятся месяц, два, три, возможно, и больше, но она пройдет. Наберитесь терпения.
– Что ж, до свиданья, а́ jeudi[45], – сказал мистер Понтелье, удаляясь.
Доктору на протяжении всего разговора хотелось спросить, не замешан ли тут какой-нибудь мужчина, но он слишком хорошо знал креола, чтобы допускать такие промахи.
Доктор Манделе не сразу вернулся к своей книге, а некоторое время сидел, задумчиво созерцая сад.
Отец Эдны наведался в город и провел у Понтелье несколько дней. Эдна была не слишком горячо или глубоко к нему привязана, но у них имелись общие вкусы, и в компании друг друга они не скучали. Приезд отца вызвал у молодой женщины нечто вроде приятного волнения. Казалось, он придал ее эмоциям новое направление.
Отец приехал, чтобы купить свадебный подарок для другой своей дочери, Дженет, и костюм для себя, в котором он мог бы достойно выглядеть на ее свадьбе. Подарок выбрал мистер Понтелье, поскольку все близкие в подобных вопросах всегда полагались на его вкус. Также он дал тестю бесценные рекомендации по выбору костюма (каковой зачастую превращается в проблему). Однако последние несколько дней пожилой джентльмен находился в распоряжении Эдны, и в его обществе она познакомилась с новыми ощущениями.
Отец когда-то был полковником армии конфедератов и вместе со званием еще сохранял непременную военную выправку. У него были белоснежные шелковистые волосы и усы, подчеркивавшие бронзовый оттенок обветренного лица. Высокий и худощавый, он носил костюмы на толстой подкладке, благодаря чему его плечи и грудь казались шире и мощнее. Миссис Понтелье и ее родитель вместе смотрелись весьма эффектно и во время прогулок привлекали большое внимание.
По приезде отца Эдна сразу же повела его в свое ателье и набросала его портрет. Он отнесся к этому весьма серьезно. Его не удивило бы, даже если бы ее талант был вдесятеро больше имеющегося, ибо он был убежден, что передал всем своим дочерям зачатки способностей и лишь от них зависело, направят ли они свои усилия на успешное развитие оных.
Позируя Эдне, отец замирал на месте, прямой и неподвижный, как в былые дни перед жерлами пушек. Его рассердило вторжение детей, которые изумленно уставились на деда, точно окаменевшего в светлом ателье матери. Когда мальчики приблизились, он отослал их прочь выразительным движением ступни, чтобы не нарушать очертания своего лица, рук и напряженных плеч.
Эдна, желая занять отца, пригласила мадемуазель Райс познакомиться с ним, чтобы развлечь его фортепианной игрой, однако мадемуазель отклонила приглашение. Поэтому дочь с отцом посетили soirée musicale у Ратиньолей. Месье и мадам Ратиньоль уделили полковнику большое внимание, объявили его почетным гостем и тотчас пригласили отобедать у них в следующее воскресенье или любой другой день по его выбору. Мадам кокетничала с ним самым очаровательным и наивным манером, при помощи взглядов, жестов и неумеренной лести, пока старое лицо полковника над надставленными плечами не помолодело лет на тридцать. Эдна лишь поражалась и недоумевала. Сама она была почти напрочь лишена кокетства.
На soirée musicale Эдна приметила одного-двух мужчин, но ей бы и в голову не пришло прикидываться лукавой кошечкой, чтобы привлечь их внимание, и прибегать к каким бы то ни было кошачьим или женским ухищрениям, чтобы показать себя перед ними. Ее чем-то привлекли личности этих мужчин. Их выбрала ее фантазия, и Эдна была рада, когда перерыв в музыке дал им возможность подойти и побеседовать с нею. Нередко бывало, что в памяти Эдны задерживался, а иногда и тревожил ее случайный взгляд уличного незнакомца.
Мистер Понтелье эти soirées musicales не посещал. Он считал их bourgeois[46] и находил куда больше развлечений в клубе. Мадам Ратиньоль он говорил, что музыка, звучавшая на ее soirées, слишком трудна, слишком непонятна для его неподготовленного уха. Адели льстило, что он оправдывается перед нею. Однако к клубу мистера Понтелье она относилась неодобрительно и откровенно говорила об этом Эдне: «Жаль, что мистер Понтелье больше не остается дома по вечерам. По-моему, в противном случае вы с ним были бы (уж простите, что я об этом говорю) более близки». – «О нет, милочка! – отвечала Эдна с отсутствующим взглядом. – Что бы я делала, если бы он остался дома? Нам было бы нечего сказать друг другу».
Собственно, ей, в общем, нечего было сказать и отцу, но отец не вызывал у нее неприязни. Эдна обнаружила, что он интересует ее, хотя и понимала, что это ненадолго. Впервые в жизни она почувствовала, что как следует узнала его. Благодаря отцу она всегда была занята, угождала ему и потакала его желаниям. Это развлекало ее. Она не позволяла прислуге или детям делать для него то, что могла сделать сама. Естественно, супруг заметил это и принял за выражение глубокой дочерней привязанности, о которой раньше не подозревал.
В течение дня полковник выпивал не один стакан пунша, не теряя, однако, выдержанности. Он был специалистом по приготовлению крепких напитков. И даже изобрел несколько коктейлей. Он дал им причудливые названия, и для них ему требовались разнообразные ингредиенты, обязанность добывать которые была возложена на Эдну.
Когда доктор Манделе ужинал у Понтелье в четверг, он не сумел обнаружить у миссис Понтелье никаких признаков того болезненного состояния, о котором ему сообщил ее супруг. Эдна была до известной степени взбудоражена. Они с отцом посетили ипподром, и мысли их, когда они садились за стол, все еще были заняты предшествующими событиями, а разговор по-прежнему крутился вокруг бегов. Доктор за ипподромными делами не следил. У него в памяти сохранились кое-какие подробности о бегах той эпохи, которую он именовал «старыми добрыми временами», когда на вершине были леконтовские конюшни, и он пользовался этой копилкой воспоминаний, чтобы не оставаться в стороне и не выглядеть устаревшим. Впрочем, обмануть полковника ему бы не удалось, и он даже не пытался произвести на него впечатление при помощи этих высосанных из пальца сведений давно минувших дней.
Эдна заключила с отцом пари на его последнюю ставку, и результаты оказались весьма удовлетворительными для обоих. Кроме того, по мнению полковника, он познакомился с несколькими совершенно очаровательными людьми. К ним присоединились миссис Мортимер Мерримен и миссис Джеймс Хайкемп, которых сопровождал Алсе Аробен, и сделали пребывание на ипподроме весьма приятным и запоминающимся.
Сам мистер Понтелье не питал особой склонности к бегам и даже был склонен порицать подобное времяпрепровождение, особенно когда задумывался об участи мятликовой фермы в Кентукки. Он попытался в двух словах выразить некоторое неодобрение, но в итоге лишь вызвал гнев и возражения тестя. Разгорелся спор, в котором Эдна горячо поддержала отца, доктор же сохранял нейтралитет.
Внимательно наблюдая за хозяйкой дома из-под косматых бровей, он отметил неуловимую перемену, превратившую Эдну из апатичной женщины, которую доктор знал раньше, в существо, которое, как показалось ему на мгновение, переполняют жизненные силы. Речь ее стала пламенной и темпераментной. Ни в ее взгляде, ни в жестах не ощущалось никакой подавленности. Она напомнила доктору красивое, холеное животное, пробуждающееся на солнце.
Ужин был превосходным, кларет теплым, шампанское холодным, и под их благотворным воздействием опасное недоразумение растаяло и улетучилось вместе с винными парами. Мистер Понтелье размяк и пустился в воспоминания. Он рассказал несколько забавных случаев, происшедших на плантации, заговорил о старом Ибервиле и своей юности, когда он охотился на опоссумов в компании какого-то черномазого дружка, рубил пекановые деревья, стрелял желтоголовых квакв и в бесшабашной праздности бродил по лесам и полям.
Полковник почти без юмора и понимания сути вещей поведал мрачный эпизод из той мрачной и жестокой поры, в которую он играл заметную роль и неизменно являлся центральной фигурой. Не лучший выбор совершил и доктор, припомнив старую, но вечно новую и занимательную историю о мятущейся женской любви, которая ищет причудливые новые пути лишь для того, чтобы спустя несколько дней неистового смятения вновь припасть к законному источнику. То было одно из множества маленьких свидетельств человеческой натуры, которые раскрылись перед ним за время его долгой врачебной карьеры.
Эта история как будто не произвела на Эдну особого впечатления. У нее имелась в запасе своя повесть – о женщине, однажды ночью уплывшей со своим возлюбленным на пироге и так и не вернувшейся назад. Они затерялись среди островов Баратарии, и больше никто никогда не слышал о них и по сей день не нашел их следов. Повесть эта была чистейшей воды выдумкой, Эдна заявила, что слышала ее от мадам Антуан. Это тоже было выдумкой. Возможно, история эта ей приснилась. Но каждое пламенное слово казалось слушателям правдой. Они как въяве ощущали знойное дыхание южной ночи, слышали, как шелестит скользящая по сверкающей, залитой лунным светом водной глади пирога, как хлопают крылья птиц, испуганно взлетающих из тростников в соленых заводях, видели бледные лица влюбленных, прильнувших друг к другу, отдавшихся во власть беспамятства, плывущих в неизвестность. Шампанское было холодным, и его неощутимые пары в тот вечер играли с памятью Эдны причудливые шутки.