Когда пришло время уходить, мистер Хайкемп неохотно предложил миссис Понтелье проводить ее, с бестактным недовольством разглядывая свои тапочки. Домой ее отвез Аробен. Долго ехали на трамвае, и когда добрались до Эспланад-стрит, было уже поздно. Аробен попросил позволения ненадолго зайти, чтобы зажечь сигарету: его спичечница оказалась пуста. Он наполнил спичечницу, но закурил, лишь когда вышел от Эдны после того, как она выразила готовность вновь пойти с ним на ипподром.
Эдна не ощущала ни усталости, ни сонливости. Она опять проголодалась, поскольку ужин у Хайкемпов, хотя и превосходный по качеству, был скуден. Обследовав кладовую, женщина нашла ломтик грюйера и несколько крекеров. Открыла бутылку пива, обнаруженную в ле́днике. Эдна была необычайно оживлена и взбудоражена. Помешивая угли в очаге и жуя крекер, она рассеянно мурлыкала какой-то причудливый мотив.
Ей хотелось, чтобы что-нибудь произошло – все что угодно: она не знала, что именно. Она пожалела, что не оставила Аробена на полчасика у себя, чтобы поболтать с ним о лошадях. Потом пересчитала выигранные деньги. Но делать было больше нечего, поэтому Эдна легла в постель и несколько часов металась в каком-то утомительном возбуждении.
Посреди ночи женщина вспомнила, что забыла написать очередное письмо мужу, и решила сделать это назавтра, рассказав ему про день, проведенный ею в Жокей-клубе. Она лежала без сна, сочиняя письмо, которое совсем не походило на то, которое было написано ею на следующий день. Когда утром горничная разбудила ее, Эдне снился мистер Хайкемп, который играл на фортепиано у входа в музыкальный магазин на Канал-стрит, в то время как его жена говорила Алсе Аробену, садясь с ним в трамвай на Эспланад-стрит: «Какой талант пропал зря! Однако мне пора».
Когда через несколько дней Алсе Аробен снова заехал за Эдной в своем экипаже, миссис Хайкемп с ним не было. Молодой человек сказал, что они захватят ее по пути. Но поскольку сия дама не была заранее извещена о его намерении, дома ее не оказалось. Как раз выходившая на улицу мисс Хайкемп, которая торопилась на собрание местного отделения Фольклорного общества, выразила сожаление, что не сможет их сопровождать. Аробен как будто смутился и спросил у миссис Понтелье, не желает ли она пригласить кого-то еще.
Эдна не сочла нужным отправляться на поиски каких-либо светских знакомых, от которых успела отдалиться. Она подумала о мадам Ратиньоль, но ей было известно, что ее подруга-домоседка не выходит на улицу, разве что для того, чтобы по наступлении темноты неспешно прогуляться по кварталу с мужем. Мадемуазель Райс лишь посмеялась бы над подобным приглашением. Мадам Лебрен, возможно, не стала бы возражать против поездки, но Эдна по какой-то причине не пожелала ее звать. Итак, они поехали одни – она и Аробен.
День этот оказался чрезвычайно увлекательным. Эдной вновь, точно перемежающаяся лихорадка, овладело возбуждение. Ее рассуждения делались все более раскованными и откровенными. Сблизиться с Аробеном не составило для нее никакого труда. Его манеры располагали к непринужденной доверительности. Когда дело касалось красивой и обаятельной женщины, он всегда стремился пропустить первый этап знакомства.
Ужинал Аробен у Эдны. Задержавшись после ужина, он устроился у очага. Молодые люди смеялись и болтали; и, прежде чем настало время уходить, Алсе рассказал ей, насколько иной могла бы оказаться жизнь, если бы они познакомились много лет назад. С бесхитростной прямотой он поведал, каким непослушным шалопаем был раньше, и, под влиянием момента закатав манжету, показал Эдне шрам от сабельного удара на запястье, который получил в девятнадцатилетнем возрасте на дуэли под Парижем. Она коснулась его руки, разглядывая красный рубец на внутренней стороне белого запястья. Внезапный судорожный порыв заставил ее крепко стиснуть пальцами его руку. Аробен почувствовал, как ее острые ногти впились ему в ладонь.
Эдна тут же встала и отошла к каминной полке.
– Вид раны или шрама всегда будоражит и потрясает меня, – призналась она. – Не надо было мне на него смотреть.
– Умоляю, простите меня, – промолвил молодой человек, подходя к ней. – Мне не приходило в голову, что шрам может выглядеть отталкивающе.
Он стал совсем близко, и бесстыдство в его взгляде отвращало прежнее, исчезающее «я» Эдны, в то же время привлекая всю ее пробуждающуюся чувственность. Аробен прочел на ее лице достаточно, чтобы дерзнуть взять ее руку и держать в своей руке, неторопливо прощаясь с нею.
– Поедете снова на ипподром?
– Нет, – ответила Эдна. – Хватит с меня бегов. Я не желаю пустить по ветру все выигранные деньги, к тому же, пока погода ясная, мне надо работать, вместо того чтобы…
– Да, работать; разумеется. Вы обещали показать мне свои рисунки. Могу я как-нибудь утром прийти к вам в ателье? Завтра?
– Нет!
– Послезавтра?
– Нет, нет.
– О, пожалуйста, не отказывайте мне! Я немного разбираюсь в подобных вещах. И мог бы помочь вам одной-двумя случайными подсказками.
– Нет. Всего хорошего. Вам не пора пожелать мне доброй ночи и удалиться? Вы мне не нравитесь, – продолжала Эдна высоким, взволнованным голосом, пытаясь отнять свою руку.
Она чувствовала, что ее словам не хватает достоинства и искренности, и понимала, что молодой человек это тоже чувствует.
– Мне жаль, что я вам не нравлюсь. Мне жаль, что я вас обидел. Но чем? Что я сделал? Не можете ли вы меня простить?
Аробен наклонился, прижался к ее руке губами и словно бы не желал их отнимать.
– Мистер Аробен, – произнесла Эдна, – сегодняшний день чрезвычайно взбудоражил меня, я сама не своя. Мое поведение, вероятно, сбило вас с толку. Я хочу, чтобы вы удалились, прошу вас.
Она говорила скучным, бесцветным тоном. Молодой человек взял со стола шляпу, отвернулся от Эдны и устремил взгляд на угасающий огонь. Минуту или две он хранил выразительное молчание.
– Меня сбило с толку не ваше поведение, миссис Понтелье, – сказал он наконец, – а мои собственные чувства. Я не мог совладать с ними. Да и что я могу поделать, когда я рядом с вами? Не берите этого в голову, не беспокойтесь, пожалуйста. Видите, я уже ухожу, как вы и приказали. Если хотите, чтобы я держался подальше от вас, я повинуюсь. Если позволите мне прийти еще раз, я… О! Вы ведь позволите?
Молодой человек бросил на Эдну умоляющий взгляд, на который она не ответила. Манеры Алсе Аробена были настолько искренними, что часто вводили в заблуждение даже его самого.
Эдну совсем не заботило, искренни они или нет. Оставшись одна, она машинально посмотрела на тыльную сторону ладони, которую он так горячо поцеловал. Затем прислонилась головой к каминной полке. Она чувствовала себя точно женщина, которая в минуту страсти решается на измену и осознает значение этого проступка, еще не вполне пробудившись от чар. В ее голове промелькнула смутная мысль: «Что бы подумал он?»
Эдна имела в виду не мужа; она размышляла о Робере Лебрене. Муж теперь был в ее глазах человеком, за которого она вышла замуж не по любви.
Женщина зажгла свечу и поднялась к себе комнату. Алсе Аробен совершенно ничего для нее не значил. И все же его присутствие, манеры, пламенные взоры, а главное, прикосновение его губ к ее руке подействовали на нее как наркотик.
Она погрузилась в тяжелый сон, перемежавшийся неясными грезами.
Алсе Аробен написал миссис Понтелье продуманную, дышащую искренностью записку с извинениями. Записка смутила Эдну: ведь, поостыв и успокоившись, она сочла, что нелепо воспринимать его проступок столь строго и драматично.
Несомненно, чрезмерной важностью все происшедшее наделила лишь ее собственная стеснительность. Если она проигнорирует записку, банальный флирт приобретет неоправданное значение. Если ответит на нее в серьезном тоне, у молодого человека все равно останется впечатление, что в щекотливый момент она поддалась его влиянию. В конце концов, подумаешь – поцеловали ручку. Его письменные извинения подзадорили ее. Эдна ответила Аробену в том легком, насмешливом тоне, которого, по ее мнению, заслуживала записка, и сообщила, что будет рада, если он наведается взглянуть на ее работы, когда у него возникнет желание и дела предоставят ему подобную возможность.
Алсе немедленно откликнулся, заявившись к ней домой со всем своим обезоруживающим простодушием. И с тех пор едва ли проходил день, чтобы Эдна не виделась с ним или не вспоминала о нем. В предлогах у Аробена недостатка не было. Теперь он относился к ней с дружеской услужливостью и безмолвным обожанием. И был готов терпеть любое обращение, которое бывало не только милостивым, но очень часто холодным.
Эдна привыкла к нему. Сперва их дружеское сближение происходило незаметно, шаг за шагом, потом – скачка́ми. Порой его рассуждения поначалу удивляли ее, затем вгоняли в краску, а под конец доставляли ей удовольствие, взывая к чувственности, которая нетерпеливо шевелилась в ней.
Ничто так не успокоило смятение Эдны, как визит к мадемуазель Райс. Именно тогда эта женщина, которая была ей неприятна, своим божественным искусством, казалось, добралась до духа Эдны и освободила его.
Был туманный день с тяжелой, гнетущей атмосферой, когда Эдна поднялась по лестнице в квартиру пианистки, находившуюся под самой крышей. С ее одежды капало. Войдя в комнату, она почувствовала, что замерзла и устала. Мадемуазель, стоя на коленях, возилась у ржавой плиты, слегка дымившей и почти не дававшей тепла. Она пыталась разогреть в кастрюльке шоколад. Комната показалась Эдне безрадостной и неопрятной. С каминной полки на нее мрачно взирал покрытый слоем пыли бюст Бетховена.
– Ах! Вот и солнышко! – воскликнула мадемуазель, поднимаясь с колен. – Теперь будет и теплее, и светлее; можно не разжигать огонь. – Она с грохотом закрыла дверцу плиты и, подойдя к Эдне, помогла ей снять мокрый макинтош. – Вы продрогли; у вас несчастный вид. Шоколад скоро растопится. Но, может, вы предпочтете немного бренди? Я едва притронулась к бутылке, которую вы принесли мне для лечения от простуды.