– Например?
– Ну, например, когда я уходила от мадемуазель Райс сегодня, она обняла меня и ощупала мои лопатки, чтобы, по ее словам, проверить, сильные ли у меня крылья. «У птицы, желающей воспарить над плоской равниной обычаев и предрассудков, – сказала она, – должны быть сильные крылья. Это печальное зрелище, когда слабые существа, покалеченные и выбившиеся из сил, вновь планируют с высоты на землю».
– И куда же вы собираетесь воспарить?
– Я вовсе не мечтаю о полетах под облаками. И с трудом понимаю мадемуазель.
– Я слыхал, что она полупомешанная, – заметил Аробен.
– Мне она кажется необычайно здравомыслящей, – возразила Эдна.
– Мне говорили, мадемуазель Райс чрезвычайно сварливая и неприятная особа. Почему вы упомянули ее в тот момент, когда я хотел поговорить о вас?
– О, говорите обо мне, если угодно! – воскликнула Эдна, закинув руки за голову. – А мне тем временем позвольте думать о чем-нибудь другом.
– Сегодня вечером я ревную вас к вашим мыслям. Они делают вас чуточку мягче, чем обычно, но мне почему-то кажется, будто они где-то блуждают, будто они не со мной.
Эдна лишь посмотрела на него и улыбнулась. Глаза его были очень близко. Он протянул над ней руку, оперся на противоположный край шезлонга, тогда как другая его рука по-прежнему покоилась на ее волосах. Они продолжали молча смотреть друг другу в глаза. Когда Аробен подался вперед и поцеловал Эдну, она обхватила его голову и крепко прижала его губы к своим.
Это был первый в жизни Эдны поцелуй, на который по-настоящему откликнулось ее естество. Он, точно горящий факел, воспламенил ее желание.
В ту ночь после ухода Аробена Эдна немного всплакнула. Это была лишь одна из бесчисленных эмоций, которые овладели ею. Она испытывала и ощущение собственной безответственности, и потрясение, вызванное неожиданным и непривычным, и укор мужа, проступавший на окружающих вещах, с помощью которых он обеспечивал окружающее ее благополучие, и укор Робера, выразившийся более живой, яростной и всепоглощающей любовью к нему, которая в ней пробудилась.
И, самое главное, осознание. Эдна почувствовала, точно с глаз ее спа́ла какая-то пелена, позволив ей рассмотреть и постичь значение жизни, этого чудовища, сотворенного из красоты и жестокости. Но среди охвативших ее противоречивых чувств не было ни стыда, ни раскаяния. Лишь тупая боль сожаления о том, что не поцелуй любви воспламенил ее и не любовь поднесла к ее губам эту чашу жизни.
Эдна стала спешно готовиться к переселению из своего дома на Эспланад-стрит в маленький домик за углом, не дожидаясь ответа от мужа с его мнением или пожеланиями по данному вопросу. Каждое ее действие в этом направлении сопровождалось лихорадочной суетой. Между задумкой и ее выполнением не выдавалось ни минуты размышления, ни мгновения отдыха. После тех нескольких часов, которые Эдна провела в обществе Аробена, молодая женщина с самого утра приступила к обустройству своего нового жилища и торопливым приготовлениям к переезду. В пределах собственного дома она ощущала себя как человек, который застыл на пороге некоего запретного храма и тысячи приглушенных голосов велят ему убираться прочь.
Все вещи, принадлежавшие лично ей и приобретенные ею не на деньги мужа, она перевезла в новый дом, восполняя нехватку самого простого и необходимого из собственных запасов.
Аробен, заглянувший к миссис Понтелье днем, застал ее трудившейся с засученными рукавами на па́ру с горничной. Эдна, величавая и сильная, никогда еще не казалась такой прекрасной, как в этом старом синем платье и красном шелковом платке, небрежно повязанном вокруг головы для защиты волос от пыли.
Когда молодой человек вошел, она стояла на высокой стремянке, снимая со стены картину. Аробен обнаружил, что входная дверь открыта, и, позвонив, тотчас без церемоний прошел внутрь.
– Спускайтесь! – воскликнул он. – Вы вознамерились покончить с собой?
Эдна поприветствовала его с деланой небрежностью и выглядела всецело поглощенной своим занятием.
Если Алсе ожидал застать ее в печали, раскаянии или слезливой сентиментальности, он, вероятно, немало удивился. Без сомнения, молодой человек был готов к любым неожиданностям, к любому из вышеперечисленных настроений, и точно так же легко и естественно подстроился под обстановку, которая перед ним предстала.
– Прошу вас, спуститесь! – настаивал он, держа стремянку и глядя на Эдну снизу вверх.
– Нет, – отвечала та. – Эллен боится взбираться на лестницу. Джо занят в «голубятне» – так прозвала мой домик Эллен, потому что он очень мал и в самом деле похож на голубятню. Кто-то же должен это делать.
Аробен снял пальто и выразил готовность испытать судьбу вместо миссис Понтелье. Эллен принесла ему один из своих чепчиков и не сумела удержаться от веселой гримаски, когда увидела, что гость перед зеркалом старается как можно нелепее напялить его себе на голову. Сама Эдна не смогла скрыть улыбку, когда по просьбе Алсе завязала ему ленты. После этого настала его очередь лезть на стремянку, чтобы, по указаниям Эдны, снимать картины, портьеры и украшения. Закончив работу, молодой человек снял чепчик и вышел, чтобы вымыть руки. Когда он появился снова, Эдна сидела на табурете, лениво водя по ковру метелкой из перьев.
– Будут ли еще какие-нибудь поручения? – осведомился Аробен.
– Это всё. С остальным справится Эллен.
Она намеренно удерживала горничную в гостиной, не желая оставаться с Аробеном наедине.
– Что там с ужином? – поинтересовался он. – С этим грандиозным мероприятием, coup d’état[53]?
– Он состоится послезавтра. Почему вы называете его coup d’état? О! Он будет очень изысканным. Я достану все самое лучшее: будут хрусталь, серебро и золото, севрский фарфор, цветы, музыка и реки шампанского. Счета пусть оплачивает Леонс. Любопытно, что он скажет, когда их увидит.
– И вы еще спрашиваете, почему я называю ваш ужин coup d’état?
Аробен надел пальто, стал перед Эдной и спросил, ровно ли у него повязан галстук. Она ответила, что ровно, не поднимая взгляда выше уголков его воротничка.
– Когда вы переберетесь в «голубятню» (пользуясь выражением Эллен)?
– Послезавтра по окончании ужина. Ночевать я буду там.
– Эллен, будьте любезны, принесите мне стакан воды, – попросил Аробен. – Из-за пыльных портьер, да простится мне подобный намек, у меня страшно пересохло в горле.
– Пока Эллен ходит за водой, – сказала Эдна, вставая, – я попрощаюсь и отпущу вас. Мне надо избавиться от всей этой пыли, и у меня миллион дел, которые нужно обдумать и предпринять.
– Когда я вас увижу? – спросил Алсе, пытаясь ее удержать после того, как горничная вышла из комнаты.
– На ужине, конечно. Вы приглашены.
– Не раньше? А сегодня вечером, завтра утром, днем или к ночи? Или послезавтра утром либо в полдень? Разве вы не видите сами, без моих объяснений, что это целая вечность?
Аробен прошел за Эдной в прихожую, к подножию лестницы, и теперь смотрел, как она поднимается по ступеням, полуобернувшись к нему.
– Ни мигом раньше, – ответила молодая женщина.
Однако все же рассмеялась и устремила на него взгляд, который внушил ему долготерпение и одновременно превратил ожидание в пытку.
Хотя миссис Понтелье говорила об ужине как о грандиозном мероприятии, в действительности он представлял собой весьма скромное событие для нескольких избранных персон, ибо приглашенных было немного и отбирались они весьма придирчиво.
Эдна, рассчитывавшая, что за ее круглый стол красного дерева усядется ровно дюжина гостей, позабыла, что мадам Ратиньоль уже на последнем сроке, а потому не выходит, и не предвидела, что мадам Лебрен в последний момент пришлет тысячу извинений. Так что в итоге собралось всего лишь десять человек, которые составили приятную и милую компанию.
Явились мистер и миссис Мерримен. Она была хорошенькая, жизнерадостная миниатюрная женщина тридцати с лишним лет, ее общительный муж, недалекий малый, много смеялся над остротами других людей и благодаря этому обрел необычайную популярность. Их сопровождала миссис Хайкемп. Разумеется, присутствовал Алсе Аробен. И мадемуазель Райс также согласилась прийти. Эдна послала ей новую черную кружевную розетку со свежим букетиком фиалок для прически. Прибыл с извинениями за отсутствующую супругу месье Ратиньоль. Охотно принял приглашение Виктор Лебрен, случайно оказавшийся в городе и искавший развлечений.
В числе гостей была и мисс Мэйблант, уже перешагнувшая порог двадцатилетия и с живейшим интересом взиравшая на мир через лорнетку. Считали и говорили, будто она интеллектуалка; подозревали, что она пишет под nom de guerre[54].
Мисс Мэйблант явилась с джентльменом по фамилии Гувернай, связанным с одной ежедневной газетой, о котором нельзя было ничего сказать, кроме того, что он наблюдателен и выглядит тихим и безобидным. Десятой была сама Эдна. В половине девятого все сели за стол. Места по обе стороны от хозяйки заняли Аробен и месье Ратиньоль.
Между Аробеном и Виктором Лебреном сидела миссис Хайкемп. Затем следовали миссис Мерримен, мистер Гувернай, мисс Мэйблант, мистер Мерримен и, рядом с месье Ратиньолем, мадемуазель Райс.
Стол был накрыт с необычайной роскошью, великолепный эффект создавала бледно-желтая атласная скатерть с кружевными вставками. Из-под желтых шелковых абажуров над массивными латунными канделябрами мягко сияли восковые свечи. Благоухали пышные желтые и красные розы. Как Эдна и обещала, она достала серебро и золото, а также хрусталь, сверкавший подобно драгоценностям, которые надели дамы.
Обычные жесткие обеденные стулья по этому случаю были вынесены и заменены самыми удобными и роскошными креслами, какие удалось собрать по всему дому. Необычайно миниатюрную мадемуазель Райс усадили на подушки, как иногда приподнимают на сиденье маленьких детей, подкладывая под них объемистые фолианты.