– Что-то новое, Эдна?! – воскликнула мисс Мэйблант, направив лорнетку на феерическую россыпь бриллиантов, едва ли не с шипением искрившуюся в волосах Эдны прямо надо лбом.
– Совершенно новое, новее не бывает – презент от мужа. Доставили сегодня утром из Нью-Йорка. Заодно признаюсь, что сегодня мой день рождения и что мне исполнилось двадцать девять лет. Я рассчитываю, что в свое время вы выпьете за мое здоровье. А пока попрошу вас начать с этого коктейля, сочиненного – можно сказать «сочиненного»? – обратилась Эдна к мисс Мэйблант, – моим отцом в честь свадьбы сестры Дженет.
Перед каждым гостем стоял маленький бокал, сверкавший как драгоценный гранат.
– Тогда, учитывая все обстоятельства, – произнес Аробен, – было бы правильно в первую очередь выпить за здоровье полковника, подняв бокалы с коктейлем, который он сочинил, в день рождения пленительнейшей из женщин – его дочери, которую он сотворил.
Этот остроумный тост вызвал у мистера Мерримена столь искренний и заразительный смех, что ужин начался в приятном оживлении, которое не исчезало до самого конца. Мисс Мэйблант попросила позволения оставить свой коктейль нетронутым, чтобы любоваться им. Что за потрясающий, изумительный цвет! Она в жизни ничего подобного не видала, а гранатовые блики, которыми играет напиток, невыразимо прекрасны. Мисс Мэйблант объявила полковника художником и упорно стояла на своем.
Месье Ратиньоль был готов ко всему относиться серьезно: к mets[55], entre-mets[56], подаче, убранству стола, даже ко всем присутствующим. Он оторвал взгляд от своего помпано[57] и вежливо поинтересовался у Аробена, не приходится ли ему родственником некий джентльмен с той же фамилией, один из основателей адвокатской фирмы «Лэйтнер и Аробен». Молодой человек признался, что Лэйтнер его близкий друг, который позволил, чтобы фамилия Аробен украсила фирменные бланки и табличку у дверей на Пердидо-стрит.
– В мире так много любопытных людей и учреждений, – объяснил Аробен, – что в наши дни удобства ради приходится прикрываться какой-либо достойной профессией, если у тебя ее нет.
Месье Ратиньоль на секунду вытаращил глаза и повернулся к мадемуазель Райс, чтобы спросить у нее, дотягивают ли, по ее мнению, симфонические концерты до уровня, установленного прошлой зимой. Мадемуазель Райс отвечала месье Ратиньолю по-французски, что при данных обстоятельствах представлялось Эдне несколько невежливым, однако характерным. Для симфонических концертов у мадемуазель нашлись только неприязненные слова, а для всех музыкантов Нового Орлеана, как по отдельности, так и вместе, – одни презрительные колкости. Казалось, ее интересы полностью сосредоточились на расставленных перед нею деликатесах.
Мистер Мерримен сказал, что замечание мистера Аробена о любопытных людях напомнило ему о человеке из Вако, которого он видел на днях в отеле «Сент-Чарльз», но поскольку рассказы мистера Мерримена всегда были невразумительными и плоскими, его жена редко позволяла ему довести повествование до конца. Она перебила мужа, чтобы спросить, не помнит ли он имени писателя, книгу которого она купила на прошлой неделе, чтобы послать ее подруге в Женеву. Миссис Мерримен вела беседу «о книгах» с мистером Гувернаем, пытаясь выведать его мнение по злободневным литературным вопросам. Ее мужу пришлось рассказывать историю о человеке из Вако одной мисс Мэйблант, которая сделала вид, будто очень позабавилась и сочла повествование чрезвычайно остроумным.
Миссис Хайкемп с ленивым, но непритворным интересом выслушивала жаркие, импульсивные разглагольствования своего соседа слева, Виктора Лебрена. Сев за стол, она ни на минуту не отвлеклась, и когда юноша отвернулся к миссис Мерримен, которая была миловиднее и бойчее миссис Хайкемп, последняя со спокойным безразличием ожидала возможности вновь вернуть его внимание. Время от времени раздавалась музыка – звуки мандолин, довольно отдаленные и потому скорее служившие приятным аккомпанементом, чем мешавшие беседе. С улицы доносилось мягкое, монотонное журчание фонтана. Этот звук проникал в комнату через открытые окна вместе с густым ароматом жасмина.
Пышные складки атласного платья Эдны окружали ее таинственным золотистым мерцанием. Плечи обволакивал каскад мягко ниспадающих кружев. В ее позе, во всем ее облике с откинутой на высокую спинку кресла головой и покоящимися на подлокотниках руками было что-то от царственной особы, которая властвует над миром, величественная и одинокая.
Однако, сидя там, среди своих гостей, Эдна ощутила, как ее одолевает прежнее уныние – безысходность, которая столь часто наваливалась и обуревала ее, словно наваждение, точно нечто постороннее, независимое от ее воли. Оно, это нечто, объявлялось само собой – ледяное дыхание, которым будто веяло из некой огромной пещеры, где гнездились диссонансы. Ею овладела надрывная тоска, которая всегда вызывала перед ее духовным взором образ возлюбленного и одновременно внушала ей ощущение несбыточности.
Минуты текли незаметно, и чувство доброго приятельства, подобно некой таинственной нити, накрепко связывало этих людей друг с другом, объединяя и сплачивая их шутками и смехом.
Первым освободился от приятных чар месье Ратиньоль. В десять часов он принес извинения и удалился. Дома его ждала мадам Ратиньоль. Она была bien souffrante[58], и ее переполнял смутный страх, рассеять который могло лишь присутствие мужа.
Вместе с месье Ратиньолем поднялась мадемуазель Райс, и он предложил проводить ее до трамвая. Мадемуазель вволю налакомилась и отведала прекрасных, богатых вин, от которых у нее, должно быть, закружилась голова, так как, выходя из-за стола, она отвесила всем вежливый поклон. Музыкантша поцеловала Эдну в плечо и прошептала:
– Bonne nuit, ma reine; soyez sage[59].
Вставая, вернее, сползая со своих подушек, мадемуазель слегка покачнулась, и месье Ратиньоль, галантно подхватив под руку, ее увел.
Миссис Хайкемп плела венок из желтых и красных роз. Закончив, она непринужденно возложила его на черные кудри Виктора. Тот откинулся на спинку роскошного кресла, смотря на свет сквозь бокал с шампанским. Будто по мановению волшебной палочки, венок из роз превратил его в воплощение восточной красоты. Щеки его были цвета давленого винограда, темные глаза светились томным огнем.
– Sapristi![60] – воскликнул Аробен.
Но миссис Хайкемп добавила к картине еще один штрих. Она сняла со спинки своего кресла белый шелковый шарф, который был у нее на плечах в начале вечера, и, накинув его на юношу, задрапировала изящными складками, чтобы скрыть обычный черный фрак. Виктор, по-видимому, не возражал против ее манипуляций, лишь улыбался, мерцая белыми зубами, и продолжал, прищурившись, смотреть сквозь бокал шампанского на свет.
– О! Уметь живописать красками, а не словами! – воскликнула мисс Мэйблант, погружаясь при взгляде на юношу в экстатические грезы.
– «Изображение Желания резное, кроваво-красное, на фоне золотом»[61], – вполголоса пробормотал Гувернай.
Под действием вина болтливость Виктора уступила место безмолвию. Казалось, он с головой ушел в мечты и созерцал приятные видения в янтарных пузырьках.
– Спойте, – попросила миссис Хайкемп. – Не хотите нам спеть?
– Оставьте его в покое, – сказал Аробен.
– Он позирует, – предположил мистер Мерримен. – Не мешайте ему.
– По-моему, его парализовало, – рассмеялась миссис Мерримен.
Склонившись над креслом Виктора, она взяла у него из рук бокал и поднесла к его губам. Тот медленно выпил шампанское, и, когда бокал был осушен, миссис Мерримен поставила его на стол и вытерла юноше губы своим полупрозрачным носовым платочком.
– Да, я спою вам, – произнес Виктор, поворачиваясь к миссис Хайкемп.
Он сцепил руки за головой и, уставившись в потолок, начал что-то напевать, пробуя голос, словно музыкант, настраивающий инструмент. После чего, устремив взгляд на Эдну, запел:
– Ah, si tu savais!
– Замолчите! – крикнула она. – Не пойте этого. Я не желаю, чтобы вы это пели!
Она импульсивно, не глядя, поставила свой бокал на стол, и тот, ударившись о графин, разбился. Вино забрызгало ноги Аробену, несколько капель попали на черное платье миссис Хайкемп. Виктор утратил всякое представление об учтивости или же решил, что хозяйка дома говорит не всерьез, потому что рассмеялся и продолжал:
– Ah! Si tu savais ce que tes yeux me dissent…[62]
– О! Не надо! Не надо! – воскликнула Эдна, отодвинула стул, встала и, подойдя к Виктору со спины, зажала ему рот рукой.
Он поцеловал мягкую ладонь, прижатую к его губам.
– Нет-нет, не буду, миссис Понтелье. Я не понял, что вы всерьез. – Юноша устремил на нее нежный взгляд, его губы касались ее ладони точно ласковое жало.
Эдна сняла с головы юноши венок из роз и швырнула его через всю комнату.
– Ну, Виктор, довольно позировать, – проговорила она. – Отдайте миссис Хайкемп ее шарф.
Миссис Хайкемп собственноручно проворно размотала и сняла с него шарф. Мисс Мэйблант и мистеру Гувернаю внезапно пришло на ум, что пора откланиваться. А мистер и миссис Мерримен дивились, что уже так поздно.
Прежде чем попрощаться с Виктором, миссис Хайкемп пригласила юношу навестить ее дочь, которая, без сомнения, будет счастлива встретиться с ним, поболтать по-французски, спеть несколько французских песенок. Виктор выразил желание и намерение при первой же возможности нанести визит мисс Хайкемп. Он осведомился у Аробена, не по пути ли им. Аробену было не по пути.
Мандолинисты уже успели ускользнуть. Широкую красивую улицу давно окутывала глубокая тишина. Голоса расходящихся гостей Эдны нарушили своим диссонансом мирную гармонию ночи.