– Все хорошо? – осведомился Аробен, после ухода других гостей оставшийся с Эдной наедине.
– Все хорошо, – эхом повторила женщина и встала, потягиваясь и ощущая потребность расслабить мускулы после долгого сидения.
– Что дальше?
– Все слуги ушли. Сразу после музыкантов. Я их уволила. Дом будет заперт, я упорхну в «голубятню», а утром пришлю Селестину, чтобы она прибралась тут.
Аробен огляделся и начал гасить огни.
– А наверху? – спросил он.
– Думаю, там порядок. Разве что одно-два окна не закрыты. Нам лучше проверить, вы можете взять свечу и посмотреть. И принесите мне мою пелерину и шляпку с изножья кровати в средней комнате.
Молодой человек поднялся наверх со свечой, а Эдна стала закрывать двери и окна. Ей очень не хотелось запирать комнату, полную табачного дыма и винных паров. Аробен отыскал, принес вниз и помог ей надеть пелерину и шляпку.
Когда были закрыты все засовы и потушен свет, они вышли из парадной двери и Аробен запер ее. Потом помог Эдне спуститься с крыльца.
– Не хотите ветку жасмина? – спросил он, мимоходом обрывая с куста несколько цветков.
– Нет, я ничего не хочу. – Эдна казалась подавленной и не расположенной к разговорам.
Одной рукой придерживая свой атласный шлейф, другой она взяла Аробена под руку, которую он ей предложил. Опустила взгляд и увидела совсем рядом, на фоне своего мерцающего желтого платья, темные очертания его ноги, отмерявшей шаг за шагом. Где-то вдали раздался паровозный свисток, звонили полуночные колокола. За время своего недолгого пути они никого не встретили.
«Голубятня» находилась за запертыми воротами и узким, несколько запущенным цветником. На фасаде размещались небольшое крыльцо, продолговатое окно и входная дверь. Дверь вела прямо в гостиную, бокового входа не было. В глубине двора находилась каморка для прислуги, в которой с удобством устроилась старая Селестина.
Эдна оставила в доме тускло горящую лампу. Ей удалось придать комнате обжитой и уютный вид. На столе лежали книги, рядом стоял шезлонг. Пол был покрыт свежими циновками, поверх которых лежали один-два ковра, на стенах висело несколько со вкусом подобранных картин. Однако гостиная оказалась полна цветов. Для Эдны это был сюрприз. Цветы прислал Аробен и велел Селестине в отсутствие хозяйки украсить ими комнату. К гостиной примыкала спальня, по другую сторону небольшого коридорчика располагались столовая и кухня.
Эдна села. Было видно, что ей не по себе.
– Вы устали? – спросил молодой человек.
– Да, а еще мне холодно и я несчастна. У меня такое чувство, будто меня завели, как пружину, но слишком туго, и внутри меня что-то лопнуло.
Она положила голову на свою обнаженную руку, покоившуюся на столе.
– Вам необходимо отдохнуть, – сказал Аробен, – и побыть в тишине. Я удаляюсь и оставляю вас в покое.
– Да, – согласилась Эдна.
Алсе приблизился и мягкими, гипнотическими движениями стал гладить ее по волосам. Его прикосновения приносили ей определенное физическое расслабление. Если бы он продолжал водить ладонью по ее волосам, она спокойно могла бы уснуть прямо тут.
Аробен убрал волосы с ее шеи.
– Надеюсь, утром вы почувствуете себя лучше и счастливее, – проговорил он. – За последние несколько дней вы слишком перетрудились. Ужин стал последней каплей. Можно было вполне обойтись без него.
– Да, – признала Эдна, – это было глупо.
– Нет, вечер был восхитительный, но он совершенно изнурил вас.
Рука молодого человека спустилась к ее прекрасным плечам, ощущая, как откликается на его прикосновения ее тело. Он сел рядом с Эдной и легонько поцеловал ее в плечо.
– Я думала, вы уже уходите, – неверным голосом промолвила она.
– Я уйду – после того как пожелаю вам доброй ночи.
– Доброй ночи, – пробормотала Эдна.
Аробен ничего не ответил, продолжая ласкать ее. Он пожелал ей доброй ночи лишь после того, как она уступила его нежным, обольстительным мольбам.
Когда мистер Понтелье узнал о намерении жены покинуть дом и поселиться в другом месте, он немедленно написал ей письмо с безоговорочным неодобрением и протестом.
Она привела причины, которые мистер Понтелье не желал признавать убедительными. Он выражал надежду, что Эдна не поддалась опрометчивому порыву, и умолял ее первым делом, прежде всего остального, задуматься о том, что скажут люди. Вынося это предостережение, он отнюдь не намекал на скандал, ему бы и в голову не пришло предполагать подобное в связи с именем своей супруги или собственным именем. Он печется лишь о своей финансовой репутации. Могут пойти разговоры, будто Понтелье столкнулись с трудностями и вынуждены сокращать расходы на ménage[63]. Это способно нанести его деловым планам неисчислимый ущерб.
Однако, памятуя о том, что в последнее время Эдна стала чудить, и предвидя, что она безотлагательно приступит к осуществлению своего импульсивного решения, мистер Понтелье оценил ситуацию с присущим ему проворством и распорядился ею с прославившими его деловой сметкой и ловкостью.
С той же почтой, которая доставила Эдне порицающее письмо мужа, последний отправил одному известному архитектору указания (и весьма подробные) относительно переделок в доме, которые он давно задумывал и теперь пожелал осуществить за время своей отлучки.
Для перевозки мебели, ковров, картин – короче говоря, всего движимого имущества – на склады хранения наняли опытных и надежных упаковщиков и грузчиков. И в невероятно короткие сроки дом Понтелье был передан в распоряжение мастеров. Им предстояло заняться устройством небольшого будуара, фресковой росписью и настелить паркетные полы в тех комнатах, которые еще не подверглись этому усовершенствованию.
Кроме того, в одной из ежедневных газет появилась краткая заметка о том, что мистер и миссис Понтелье планируют провести лето за границей, а в их прелестном особняке на Эспланад-стрит производится дорогостоящая переделка и он не будет готов к заселению до их возвращения. Мистеру Понтелье удалось сохранить лицо!
Эдна восхищалась этим искусным маневром и избегала любого повода препятствовать его намерениям. Когда трактовка ситуации, предложенная мистером Понтелье, была принята на веру, его супругу явно удовлетворил подобный оборот.
В «голубятне» Эдне понравилось. Здесь сразу же установилась уютная домашняя атмосфера, и сама молодая женщина вносила в нее очарование, которое дом отражал неким теплым сиянием. У Эдны создалось ощущение, что она спустилась по социальной лестнице и в то же самое время поднялась по духовной. Каждый новый шаг к освобождению от обязательств прибавлял ей сил и способствовал росту самостоятельной личности. Она начала смотреть на все собственными глазами, видеть и постигать глубинные подводные течения жизни. И теперь, когда к ней взывала ее собственная душа, больше не довольствовалась «опорой на убеждения».
Вскоре, точнее через несколько дней, Эдна уехала в Ибервиль, где провела неделю с детьми. Стояли чудесные февральские деньки, и в воздухе уже витало предощущение лета.
Каким счастьем было вновь увидеть сыновей! Эдна прослезилась от радости, когда вокруг нее обвились их маленькие ручонки, а к ее пылающим щекам прижались упругие, румяные щечки. Она всматривалась в их личики жадными, ненасытными глазами. И сколько же историй им нужно было рассказать матери! О свиньях, коровах, мулах! О том, как они ездили на мельницу за Глюглю, рыбачили на озере с дядей Джеспером, собирали пекановые орехи с оравой черных ребятишек Лидии и возили на их тележке солому. Возить настоящую солому для настоящего костра старой хромой Сьюзи оказалось в тысячу раз веселее, чем катать тележку с крашеными кубиками по тротуару на Эспланад-стрит!
Эдна ходила с ними смотреть на свиней и коров, на чернокожих, грузивших тростник, трясти пекановые деревья и удить на озере рыбу. Она прожила с мальчиками целую неделю, целиком отдаваясь им, вбирая в себя их юное бытие и наполняясь им. Когда она рассказывала сыновьям о том, что дом на Эспланад-стрит битком набит рабочими, которые стучат молотками, вбивают гвозди, пилят и грохочут, дети слушали затаив дыхание. Они хотели знать, где теперь их кровати, что сталось с их лошадкой-качалкой, где спит Джо и куда девались Эллен и кухарка. Но, самое главное, горели желанием увидеть маленький домик за углом. Есть ли там место для игр? Живут ли по соседству какие-нибудь мальчики? Пессимистично настроенный Рауль был убежден, что рядом обитают только девчонки. А где они будут спать, где будет спать папа? Мать сообщила им, что феи все устроят как надо.
Старая мадам была осчастливлена визитом невестки и осыпа́ла ее самыми заботливыми знаками внимания. Она с радостью узнала, что в доме на Эспланад-стрит затеяны большие переделки. Это давало ей возможность и предлог задержать у себя внуков на неопределенный срок.
Покидая сыновей, Эдна испытывала тоску и щемящую боль. Она увозила в своей памяти звуки их голосов и прикосновения щечек. Всю обратную дорогу дети незримо пребывали с нею, точно воспоминание о чудесной песне. Но по возвращении в город эта песня больше не отзывалась эхом в ее душе. Она снова была одна.
Иногда случалось, что Эдна, придя навестить мадемуазель Райс, не заставала маленькую музыкантшу дома, поскольку та давала урок или выходила за какой-нибудь мелкой хозяйственной покупкой. Ключ мадемуазель всегда оставляла в потайном месте у входа, известном Эдне. Если она отсутствовала, Эдна, как правило, заходила внутрь и дожидалась ее возвращения.
Однажды вечером молодая женщина постучалась к мадемуазель Райс, и ответа не последовало. Поэтому она, как обычно, отперла дверь и вошла. Квартира, как она и предполагала, оказалась пуста. Днем у Эдны было довольно много дел, и к приятельнице она наведалась в поисках отдыха и пристанища, а также для того, чтобы поговорить о Робере.