Эдна позавтракала в неглиже. Горничная принесла написанное печатными буквами – очаровательными каракулями – письмо от Рауля, в котором он передавал привет, просил прислать ему конфет и сообщал, что этим утром они обнаружили под боком у принадлежащей Лидии большой белой свиньи десять крошечных белых поросяток, лежавших в ряд.
Также пришло письмо от мужа. Он уведомлял Эдну, что рассчитывает вернуться в начале марта, после чего они будут готовиться к поездке за границу, которую он так давно обещал ей и теперь наконец, как ему представляется, способен себе позволить. Леонс считал, что благодаря его недавним спекуляциям на Уолл-стрит они смогут путешествовать как респектабельные люди, ни в чем себе не отказывая.
К своему немалому изумлению, Эдна получила записку от Аробена, написанную им в полночь в клубе. В ней он желал миссис Понтелье доброго утра, выражал надежду, что она хорошо спала, и заверял ее в своей преданности, на каковую, верил он, она хоть немного отвечает взаимностью.
Все эти послания порадовали молодую женщину. Она ответила детям в веселом тоне, пообещав им конфет и поздравив их со счастливым обнаружением поросят. Мужу написала с дружеской уклончивостью – без какого бы то ни было намерения ввести его в заблуждение, только лишь потому, что из ее жизни совершенно исчезло всякое ощущение реальности: Эдна покорилась судьбе и равнодушно ожидала последствий. На записку Аробена она вообще не ответила, бросив ее в топку плиты Селестины.
Несколько часов Эдна с большим воодушевлением работала. Она никого не принимала, кроме торговца картинами, который осведомился, правда ли, что миссис Понтелье уезжает учиться за границу, в Париж. Она ответила, что, возможно, уедет, и торговец договорился с ней насчет нескольких парижских этюдов, которые она должна будет успеть прислать к предпраздничной декабрьской торговле.
Робер в этот день не пришел. Эдна была глубоко разочарована. Он не явился ни назавтра, ни через день. Каждое утро молодая женщина просыпалась с надеждой и каждый вечер впадала в уныние. У нее возникло искушение разыскать его. Но она была далека от того, чтобы поддаться этому порыву, и избегала любой возможности случайно столкнуться с Робером. Она не навещала мадемуазель Райс и обходила стороной дом мадам Лебрен, точно Робер по-прежнему находился в Мексике.
Когда однажды вечером Аробен уговорил ее покататься с ним, Эдна согласилась, и они отправились к озеру, на Шелл-роуд. Его лошади были ретивы и даже слегка неуправляемы. Ей нравились и их резвый аллюр, и дробный, четкий перестук копыт по твердой дороге. Ужинать никуда не заезжали. Аробен не был излишне опрометчив. Однако, вернувшись в маленькую столовую Эдны (было еще сравнительно рано), они поели и выпили.
Было уже поздно, когда Аробен ушел от нее. Видеть Эдну и быть с ней становилось для него чем-то более серьезным, чем мимолетная прихоть. Он обнаружил в ней потаенную чувственность, которая благодаря его тонкому ощущению потребностей ее натуры раскрывалась словно томный, страстный, изысканный цветок.
Этой ночью Эдна заснула без уныния, но следующим утром пробудилась без надежды.
В окрестностях города находился сад – небольшой тенистый уголок с несколькими зелеными столиками под апельсиновыми деревьями. На каменной ступеньке весь день спала на солнце старая кошка, а в кресле у открытого окна часами дремала пожилая mulâtresse[67], пока случайный посетитель не будил ее, стуча по зеленому столику. У нее имелись на продажу молоко и сливочный сыр, а также хлеб с маслом. Никто, кроме нее, не умел варить такой превосходный кофе и жарить курицу с такой изумительной золотисто-коричневой корочкой.
Заведение это было столь непритязательным, что не привлекало светскую публику, и столь тихим, что ускользало от внимания тех, кто искал удовольствий и кутежей. Эдна обнаружила его случайно, когда высокая дощатая калитка как-то раз оказалась приоткрытой. Через щель виднелся маленький зеленый столик, испещренный пятнами солнечного света, который проникал сквозь трепещущую листву над головой. А внутри она нашла клюющую носом mulâtresse, спящую кошку и стакан молока, напомнившего ей то, которое она пробовала в Ибервиле.
С тех пор Эдна часто забредала сюда во время своих прогулок. Иногда она брала с собой книгу и час-другой сидела под деревьями, когда в заведении никого не было. Пару раз спокойно поужинала там в одиночестве, заранее распорядившись дома, чтобы Селестина не готовила ужин. Это было последнее место в городе, где Эдна ожидала встретить кого-то из знакомых.
И все же молодая женщина не удивилась, когда однажды вечером, поглощая скромный ужин, устремив взгляд в открытую книгу и гладя кошку, с которой подружилась, она увидела Робера, входящего через высокую калитку.
– Мне на роду написано встречаться с вами лишь случайно, – заметила Эдна, спихивая кошку с соседнего стула.
Робер был поражен и смущен, почти ошеломлен этой неожиданной встречей.
– Вы часто сюда заходите? – осведомился он.
– Я почти живу здесь, – с улыбкой ответила Эдна.
– Раньше я очень часто заглядывал к Катишь на чашечку хорошего кофе. И впервые здесь с тех пор, как вернулся.
– Она принесет вам тарелку, и вы разделите со мной ужин. Здесь всегда хватает на двоих… даже на троих.
Эдна положила себе при встречах с Робером держаться невозмутимо и с той же сдержанностью, что и он. Она пришла к такому намерению путем сосредоточенных рассуждений, свойственных ей в подавленном настроении. Но прежде, чем лукавое Провидение подтолкнуло его к ней, ее решимость растаяла, как только она увидела молодого человека.
– Почему вы меня избегали, Робер? – спросила Эдна, захлопывая раскрытую книгу, лежавшую на столе.
– Почему вы так прямолинейны, миссис Понтелье? Зачем вынуждаете меня к идиотским отговоркам?! – с неожиданной горячностью воскликнул Робер. – Я полагаю, не стоит говорить, что я был очень занят, болен или заходил к вам, но не застал вас дома. Прошу, удовольствуйтесь любым из этих объяснений.
– Вы – воплощение эгоизма. Вы стараетесь уберечься от чего-то, не знаю от чего, но руководствуетесь себялюбивыми мотивами и, щадя себя, нисколько не считаетесь с тем, что́ я думаю или как воспринимаю ваше пренебрежение и безразличие. Полагаю, именно это вы называете неженственным, однако у меня вошло в привычку говорить напрямую. Мне все равно, и, если вам угодно, можете считать меня неженственной.
– Нет; я лишь считаю вас жестокой, как уже говорил на днях. Возможно, это неумышленная жестокость, но вы, кажется, вынуждаете меня к откровениям, которые ни к чему не приведут. Вы будто заставляете меня обнажать рану только для того, чтобы полюбоваться на нее, не имея ни намерения, ни возможности ее исцелить.
– Я порчу вам ужин, Робер: вы не проглотили ни кусочка. Не обращайте внимания на мои слова.
– Я зашел лишь ради чашки кофе. – Одухотворенное лицо Робера совершенно исказилось от волнения.
– Разве не чудесное местечко? – заметила Эдна. – Я очень рада, что о нем никто, в сущности, не знает. Здесь так спокойно, так уютно. Вы заметили, какая тут тишина? Улица очень далеко, и от трамвая приходится порядочно идти пешком. Однако я не против пеших прогулок. Мне всегда жаль женщин, которые не любят ходить пешком: они упускают такое множество чудесных маленьких явлений жизни. Мы, женщины, вообще слишком мало знаем о жизни. Кофе у Катишь всегда горячий. Не знаю, как ей это удается здесь, на свежем воздухе. У Селестины кофе остывает, пока его несут из кухни в столовую. Три кусочка! Как вы можете пить такой сладкий? Возьмите к отбивной немного кресс-салата, он такой острый и хрустящий. Еще одно преимущество: тут, на улице, можно курить за чашкой кофе. Теперь, в городе, вы не собираетесь курить?
– Чуть позже, – ответил Робер, кладя на стол сигару.
– Кто вам ее подарил? – засмеялась Эдна.
– Я сам купил. Наверное, становлюсь безрассудным: я приобрел целую коробку.
Эдна была полна решимости больше не вести себя прямолинейно и не смущать своего собеседника.
Кошка одарила Робера своим доверием и, пока тот курил сигару, прыгнула к нему на колени. Он погладил ее шелковистую шерстку и похвалил ее. Кинул взгляд на лежащую на столе книгу, которую, как выяснилось, уже читал, и сказал, чем она кончается, чтобы, по его словам, избавить миссис Понтелье от необходимости корпеть над страницами.
Молодой человек снова проводил Эдну до дома. Они добрались до маленькой «голубятни» только после наступления темноты. Эдна не стала приглашать его зайти, за что он был благодарен ей, поскольку это позволило ему остаться без необходимости сочинять неловкую причину. Он помог миссис Понтелье зажечь лампу, а затем она ушла в свою комнату, чтобы снять шляпку и ополоснуть лицо и руки.
Когда она вернулась, Робер не изучал фотографии и журналы, как в прошлый раз. Он сидел в тени, прислонившись головой к спинке кресла, словно погруженный в мечты. Эдна на мгновение задержалась у стола, приводя в порядок книги. Затем пересекла комнату и подошла к молодому человеку. Оперлась на подлокотник его кресла и позвала его по имени.
– Робер, вы спите?
– Нет, – ответил тот, глядя на нее снизу вверх.
Эдна наклонилась и поцеловала его мягким, спокойным, ласковым поцелуем, сладострастное жало которого пронизало все существо Робера, и отошла. Молодой человек последовал за ней и заключил ее в объятия, просто притянув к себе. Она поднесла руку к его лицу и прижалась щекой к его щеке. Это движение было полно любви и нежности. Робер снова отыскал ее губы. Затем усадил ее на диван рядом с собой и взял ее ладонь в свои ладони.
– Теперь вы понимаете, – произнес он, – с чем я боролся с прошлого лета на Гранд-Айле, понимаете, что оттолкнуло меня и снова заставило вернуться.
– Почему вы с этим боролись? – спросила Эдна. Лицо ее мягко светилось.
– Почему? Да потому, что вы несвободны. Вы замужем за Леонсом Понтелье. Я все равно полюбил бы вас, будь вы его женой или чьей-то еще, но пока я находился вдали от вас и держался на расстоянии, я мог хранить это в тайне от вас.