– Мне все равно, говори что хочешь. Только присмотри за Нономом. Я сварила рис и приберегла для него.
– Не беспокойся, – ответила тетушка Минти. – У меня есть кое-что для моего мальчика. Я собираюсь это приготовить.
Лолотта видела, что, приближаясь, тетушка Минти что-то спрятала, и заставила ее показать, что это. Оказалось, она принесла огромную курицу.
– С каких это пор ты держишь браму[128], а? – недоверчиво осведомилась Лолотта.
– Господи, до чего ж ты любопытная! Тебя послушать, так любая птица с оперением на лапах – брама. Это всего лишь старая курица…
– И все-таки ты не должна готовить эту курицу Ноному. В моем доме ты ее варить не будешь.
Тетушка Минти, не обращая внимания на эти слова, направилась к хижине, громогласно вопрошая, где ее мальчик, и Лолотта с грохотом выехала со двора.
Она знала, что, несмотря на ее запрет, курица будет приготовлена и съедена. Может, даже она сама по возвращении отведает кусочек, если голод ее принудит.
– Я ни за что не стану такой пройдохой, – пробормотала она, на глазах у нее выступили слезы и одна за другой покатились по щекам.
– Она действительно похожа на браму, тетушка Минт, – заметил маленький щуплый Жак, наблюдая за тем, как женщина ощипывает жирную птицу.
– Сколько тебе лет? – спокойно поинтересовалась в ответ негритянка.
– Я и сам не знаю.
– Если ты даже этого не знаешь, лучше тебе помалкивать, парень.
Наступила тишина, нарушаемая лишь монотонным напевом, который женщина выводила, работая.
Вновь подал голос Жак:
– Она и впрямь смахивает на браму из тех, что держит мадам Дюплан, тетушка Минт.
– Там, откуда я приехала еще до войны…
– В Кентуке, тетушка Минт?
– В Кентуке.
– Там все иначе, чем здесь, тетушка Минт?
– Ты совершенно прав, малыш, там все иначе. В Кентуке, когда мальчик произносит слова «курица брама», мы берем, затыкаем ему рот, связываем руки за спиной и заставляем стоять и смотреть, как люди едят куриный суп.
Жак зажал ладонью рот, но, опасаясь, что он не слишком надежно запечатал свои уста, мальчуган благоразумно улизнул, чтобы отправиться к Ноному, сесть рядом с ним и со всем возможным терпением дожидаться предстоящего пира.
И что это было за лакомство! Огромная кастрюля жирного супа – золотисто-желтого, сдобренного рассыпчатым рисом, предусмотрительно убранным Лолоттой на полку. Казалось, с каждым его глотком в вены вливалась свежая кровь, и глаза голодных детей, которые его ели, загорались новым блеском.
Но это было еще не все. Тот день принес обильные плоды. Отец вернулся домой с искристыми окунем и форелью, которые тетушка Минти аппетитно поджарила на углях, полив сытным куриным жиром.
– Видите ли, – объяснял старый Сильвест, – утром, когда я встал и увидел, что сегодня пасмурно, я сказал себе: «Сильвест, когда ты повезешь этот хлопок, не забудь, что у тебя нет парусины. Может пойти дождь, и хлопок испортится. Отправляйся-ка ты лучше на озеро Ляфирм, где форели что вашего комарья, и добудь детям рыбки». И зачем только Лолотта туда поехала? Ты должна была остановить Лолотту, тетушка Минти, когда увидела, что́ у нее на уме.
– Разве я не пыталась? Разве я не спросила ее: «Что я скажу твоему отцу?» А она мне: «Скажи ему, чтоб пошел и повесился, старый лодырь! В этой семье я за главную!»
– На Лолотту это не похоже, тетушка Минти; ты, должно быть, ее не расслышала; hein, Ноном? – На добродушной физиономии Сильвеста появилась неотразимая комичная мина. Ноном прямо-таки затрясся от смеха.
– Голова у меня уже не болит, – объявил он. – Хочу дождаться Лолотту, чтобы рассказать ей об этом. – И, повернувшись в постели, малыш стал смотреть на уходящую вдаль пыльную дорогу, надеясь увидеть возвращающуюся домой сестру, как и утром, восседающую на хлопковом тюке и погоняющую мулов.
Но за все знойное утро по дороге не проехал ни один человек. Лишь в полдень показался широкоплечий молодой негр, скакавший верхом в клубах пыли. Спешившись у двери хижины, он остановился на пороге, лениво привалившись плечом к косяку.
– Вот ты где, – проворчал он, обращаясь к Сильвесту без малейшей почтительности. – Рассиживаешься тут, как в гостях, а масса Джо послал меня узнать, не умер ли ты, часом.
– Джо Дюплан, надо думать, шутит, – сконфуженно усмехнулся Сильвест.
– Возможно, по-твоему, это и шутка, только вот ему совсем не до зубоскальства, ведь одну из его повозок разнесло в щепки, а его лучшая упряжка носится по округе. Вряд ли тебе хочется, чтобы он наложил на тебя штраф, и безо всяких шуток.
– Malédiction![129] – взвыл Сильвест, ошеломленно вскакивая на ноги.
На миг он застыл в нерешительности, после чего, пошатываясь, протиснулся мимо негра и устремился на дорогу. Старик мог бы сесть на стоявшую там лошадь, но он заковылял пешком, и в глазах у него проглядывал такой испуг, точно его внутреннему взору представилась ужасающая картина.
Дорогой, что вела к береговому складу, пользовались редко. Сильвест без труда отыскал следы колес Лолоттиной повозки. Сперва они вели прямо. Но потом начали вихлять, словно мулами правил какой-то безумец, прокладывавший путь по пням и кочкам, сминавший кусты и обдиравший кору с деревьев по обеим сторонам дороги. За каждым новым поворотом Сильвест ожидал увидеть Лолотту, распростертую без чувств на земле, но ее нигде не было. Наконец он добрался до склада – мрачного лесистого участка, спускавшегося к реке и частично расчищенного, чтобы освободить место для изредка оставляемых там грузов. Следы повозки доходили до самого берега и касались воды, где делали резкий, бессмысленный разворот. Однако следов своей дочери Сильвест не нашел и тут.
– Лолотта! – крикнул старик в тишину. – Лолотта, ma fille[130], Лолотта!
Но ответа не было. Он не услышал ни звука, кроме эха собственного голоса и тихого журчания красноватой воды, плескавшейся у его ног. Сильвест посмотрел на воду, сам не свой от душевной боли и мрачных предчувствий.
Лолотта бесследно исчезла, точно земля разверзлась и поглотила ее. Спустя несколько дней все уверились, что она утонула. Решили, что, когда повозка сделала крутой разворот, на что указывали следы колес, девушку, по-видимому, сбросило в воду и унесло быстрым течением.
В дни поисков старый Сильвест от волнения не мог спать. Когда они закончились, им, казалось, овладело глухое отчаяние.
Мадам Дюплан, движимая сочувствием, забрала четырехлетнего Нонома на плантацию Ле-Шенье, где ребенок был поражен красотой и комфортом окружавшей его обстановки. Он продолжал думать, что Лолотта вернется, и ждал ее каждый день, поскольку ему не стали сообщать о печальной утрате.
Двух других мальчиков временно отдали на попечение тетушки Минти, а старый Сильвест начал скитаться по округе как неприкаянный. Тот, кто являлся воплощением праздного довольства и покоя, превратился в беспокойного духа. Проголодавшись, он заглядывал в какую-нибудь скромную негритянскую лачугу и просил еды, в которой ему никогда не отказывали. Горе наделило его достоинством, внушавшим уважение.
Однажды рано утром старик, имевший неопрятный и затравленный вид, предстал перед плантатором.
– Мусье Дюплан, – сказал он, держа шляпу в руке и устремив взгляд в пространство, – я перепробовал все. Силился спокойно сидеть на галерее, бродил, бегал… Все напрасно. Что-то вечно меня подхлестывает. А когда иду на рыбалку, совсем спасу нет. Ради всего святого, мусье Дюплан, дайте мне какую-нибудь работу!
Плантатор тут же выдал ему плуг, и ни один другой плуг на всей плантации не прокладывал борозды так глубоко и быстро. Сильвест приходил в поле первым и уходил последним. Он работал от рассвета до заката и после него, пока ноги и руки не отказывались ему повиноваться.
Люди только диву давались; среди негров пошли шепотки об одержимости демонами.
Когда мистер Дюплан тщательно поразмыслил над таинственным исчезновением Лолотты, то кое до чего додумался. Но плантатор так боялся заронить в сердца тех, кто скорбел о девушке, ложную надежду, что не открыл своих подозрений никому, кроме жены. Он поделился с нею своими мыслями, вернее, упованиями накануне деловой поездки в Новый Орлеан.
Несколько дней спустя, вернувшись, мистер Дюплан отправился в поле, где с неистовым рвением трудился старый Сильвест.
– Сильвест, – тихо проговорил плантатор, немного понаблюдав за его работой, – ты отказался от всякой надежды узнать об участи дочери?
– Я и сам не знаю. Не знаю. Не мешайте мне работать, мусье Дюплан.
– Лично я верю, что девочка жива.
– Вы в это верите? – Обветренное лицо Сильвеста исказила жалобная гримаса.
– Я это точно знаю, – произнес мистер Дюплан как можно спокойнее. – Не волнуйся! Спокойно, приятель! Идем, идем со мной в дом. Там нас ждет кое-кто, кто тоже это знает, кое-кто, кто видел Лолотту.
Плантатор ввел старика в большую прохладную красивую комнату, где витал тонкий аромат цветов. Ставни были полуприкрыты, и потому в ней царил полумрак, однако было не настолько темно, чтобы Сильвест не смог сразу же увидеть Лолотту, сидевшую в большом плетеном кресле.
Лицо ее казалось почти таким же белым, как платье, которое было на ней. Ее опрятные обутые ножки покоились на подушке, коротко состриженные черные волосы уже начинали завиваться на висках маленькими колечками.
– Ай! – громко вскрикнул Сильвест при виде дочери, поднеся руки к своему морщинистому горлу, потом расхохотался как сумасшедший, после чего громко зарыдал.
Опустившись рядом с девушкой на пол, целуя ее колени и пальцы, искавшие его руки, он только всхлипывал. Рядом с Лолоттой стоял маленький Ноном, на щеках которого играл здоровый румянец. Там же находились Вевест и Жак, исполненные благоговейного трепета перед таинственностью и величием происходящего.