Хрупкость ее тщедушной фигурки указывала на нехватку полезного и разнообразного питания. Печальный, беспокойный взгляд серых глаз накладывал едва заметный отпечаток и на черты лица, тонкие и изящные. Вместо шляпки ее густые светло-каштановые волосы покрывала барежевая вуаль. На ней были грубый белый хлопчатобумажный корсаж и синяя ситцевая юбка, лишь наполовину закрывавшая потрепанные туфли.
На коленях девушка бережно держала увязанные в красный носовой платок яйца.
Уже дважды во двор в поисках священника заходил красивый рослый молодой человек, заглядывавший к ней на веранду. В первый раз они обменялись сдержанным приветствием незнакомых друг с другом людей, и только во второй, видя, что священник до сих пор не вернулся, молодой человек не решился сразу уйти. Вместо этого молодой человек встал на ступеньке и, прищурив карие глаза, устремил взгляд за реку, на запад, где на солнце наползала тусклая мгла.
– Похоже, снова польет, – неторопливо и равнодушно промолвил он.
– У нас дождей было достаточно, – отозвалась девушка тем же тоном.
– Проредить хлопок не получится, – продолжал он.
– И на Бон-Дьё, – подхватила его собеседница.
– Так вы живете на Бон-Дьё, donc[139]? – спросил молодой человек, впервые посмотрев на нее.
– Да, рядом с Нид д’Ибутом, месье.
Инстинктивная вежливость удержала его от дальнейших расспросов. Однако он опустился на ступеньку, очевидно решив дожидаться священника здесь. И больше ничего не говорил, лишь пристально изучал ступени, веранду и ближайший опорный столб, время от времени вытаскивая из его подгнившего основания маленькие кусочки рассохшейся древесины.
Вскоре стук боковой калитки, сообщавшейся с церковным двором, возвестил о возвращении хозяина. Отец Антуан торопливо прошел по садовой дорожке, лавируя между высокими и пышными розовыми кустами, которые росли по обе стороны от нее, уже благоухая распустившимися цветами. Длинная развевающаяся сутана и пилеолус[140], прочно сидевший на голове, добавляли этому низенькому средних лет человеку роста. Сперва он заметил лишь молодого человека, который при его приближении поднялся.
– Ну, Азенор, как же так?! – весело воскликнул священник по-французски, протягивая юноше руку. – Я ждал вас всю неделю.
– Да, месье. Но мне было ясно, чего вы от меня хотите, и я заканчивал двери для нового дома Гро-Леона. – С этими словами Азенор отступил назад, жестом и взглядом показывая, что здесь присутствует некто, имеющий больше прав на первоочередное внимание отца Антуана.
– А, Лали, – сказал священник, поднявшись на веранду и обнаружив за лианами девушку. – Неужели ты ждешь здесь с тех пор, как исповедовалась? Верно, целый час!
– Да, месье.
– Лучше бы навестила кого-нибудь из деревенских, дитя мое.
– Я в деревне ни с кем не знакома, – покачала головой Лали.
Разговаривая с девушкой, священник придвинул стул и уселся рядом с ней, непринужденно уперев руки в колени. Он пожелал знать, как обстоят дела на байю.
– И как поживает бабушка? – спросил отец Антуан. – По своему обыкновению, злится и брюзжит? И так, – задумчиво добавил он, – уже десять лет! Я только вчера говорил Бютрану (ты ведь знаешь Бютрана, он работает у Ле Бло на Бон-Дьё): «Эта мадам Зидор, как у нее дела, Бютран? Кажется, Бог забыл ее здесь, на земле». – «Дело не в этом, преподобный отец, – ответил Бютран, – ведь она не нужна ни Богу, ни дьяволу!» – И отец Антуан расхохотался с благодушной откровенностью, которая лишала его весьма колкие замечания какой бы то ни было злобности.
Лали, когда он говорил о ее бабушке, не возражала ему, лишь плотно сжимала губы и нервно теребила красный платок.
– Я пришла спросить, месье Антуан, – заговорила она тише, чем было необходимо, поскольку Азенор еще в начале ее разговора со священником отошел в дальний конец веранды, – не черкнете ли вы несколько строк месье Шартрану из лавки. Мне хочется иметь на Пасху новые туфли и чулки, и я принесла яйца, чтобы обменять их на вещи. Месье Шартран говорит, что да, он согласен, если будет уверен, что я стану носить яйца каждую неделю, пока не расплачусь за обувь.
Отец Антуан с добродушным безразличием написал ручательство, о котором просила девушка. Он был слишком хорошо знаком с нуждой, чтобы сочувствовать бедняжке, которая могла расплатиться за туфли к Пасхе лишь яйцами.
Затем Лали сразу же ушла, обменявшись рукопожатиями со священником и покосившись на Азенора, который, услышав, что она встала, повернулся и, встретившись с ее печальным взглядом, кивнул ей. Сквозь лианы он наблюдал за тем, как девушка пересекает деревенскую улицу.
– Как получилось, что вы не знаете Лали, Азенор? Вы часто должны были видеть, как она проходит мимо вашего дома. Он стоит на ее пути к Бон-Дьё.
– Нет, я ее не знаю и никогда не видел, – ответил молодой человек, садясь – после того, как сел священник, и рассеянно разглядывая лавку на противоположной стороне улицы, куда только что вошла Лали.
– Она внучка этой мадам Изидор…
– Что? Мадам Зидор, которую прошлой зимой прогнали с острова?
– Да-да. Вы ведь знаете, говорят, старуха воровала дрова и другие вещи (не знаю, правда ли это) и из чистой зловредности уничтожала чужое имущество.
– А сейчас она живет на Бон-Дьё?
– Да, на землях Ле Бло, в какой-то жалкой развалюхе. Понимаете, ее пустили туда задаром: все негры в имении отказались там жить.
– Но это ведь не та старая заброшенная лачуга возле болота, в которой некогда обитал Мишон?
– Да, та самая.
– И девушка живет там с этой старой негодяйкой?! – изумился молодой человек.
– Вот именно негодяйкой, Азенор. А чего можно ждать от женщины, которая никогда не переступает порог Божьего дома и даже пыталась запретить это внучке? Но я отправился к ней. И сказал: «Послушайте-ка, мадам Зидор…» – вы же знаете, что с подобной публикой я не церемонюсь, – «…если вам угодно, вы можете обрекать на вечные муки свою душу – подобным правом обладаем мы все, однако никто из нас не вправе рисковать спасением ближнего. Отныне и впредь я хочу видеть Лали на мессе по воскресеньям, а не то вы у меня получите». И я потряс у нее перед носом тростью. С тех пор девушка не пропустила ни одного воскресенья. Но ясно ведь, что она голодает. Вы видели, какая она оборванная, какие изношенные у нее туфли? Она сейчас у Шартрана, выменивает принесенные ею яйца на новые туфли, бедняжка! Нет никаких сомнений в том, что с нею плохо обращаются. Бютран говорит, что, по его мнению, мадам Зидор даже бьет внучку. Не знаю, правда ли это, потому что никакая сила не может заставить Лали сказать хоть слово против бабушки.
Рассказ священника заставил Азенора, человека доброго и чувствительного, побледнеть от сострадания. А когда он услышал последнюю фразу, то содрогнулся, точно жестокий удар обрушился на него самого.
Однако о Лали мужчины больше не говорили, потому что отец Антуан привлек внимание молодого человека к плотницким работам, которые хотел ему поручить. Когда они обсудили этот вопрос во всех подробностях, Азенор сел на коня и ускакал.
Умчавшись галопом, вскоре он был уже за пределами деревни. Ему предстояло преодолеть полмили вдоль реки, а затем выехать на дорогу, в середине которой на живописном невысоком холме и находилось его жилище.
Когда Азенор достиг дороги, он увидел далеко впереди фигуру Лали. Он почему-то так и знал, что увидит ее там, и стал снова наблюдать за нею, как наблюдал недавно сквозь лианы на веранде у отца Антуана. Ему было интересно, повернет ли Лали голову в сторону его дома, проходя мимо? Но она этого не сделала. Откуда ей было знать, что это его жилище? Когда Азенор сам добрался до своего дома, он не въехал во двор, а неподвижно застыл на дороге, не сводя глаз с девичьей фигуры. Отсюда не было видно, насколько беден ее наряд. Их разделяло большое расстояние, и она казалась тоненькой и изящной, как стебелек цветка. Азенор оставался на дороге до тех пор, пока девушка не дошла до поворота и не скрылась в лесу.
Когда пасхальным утром Азенор на цыпочках вошел в церковь, месса еще не началась. Он не занял место среди прихожан, а поместился возле кропильницы и стал наблюдать за входящими людьми.
Почти все проходившие мимо него девушки нарядились в белый мулл[141], крапчатую кисею или в худшем случае свеженакрахмаленный муслин. Они разубрали себя пестрыми лентами и украсили свои шляпки цветами. У некоторых имелись веера и батистовые носовые платки. Большинство надели перчатки и благоухали poudre de riz[142] и дорогой туалетной водой. И каждая несла в руках маленькую яркую корзиночку с пасхальными яйцами.
И лишь одна явилась с пустыми руками, если не считать потрепанного молитвенника. Это была Лали с вуалью на голове, в синей юбке из набивного ситца и корсаже, которые были на ней накануне.
Когда девушка приблизилась, Азенор окунул руку в чашу со святой водой и протянул к Лали пальцы, хотя ему и в голову не пришло сделать это для других. Она, слегка подавшись вперед, коснулась его руки кончиками пальцев; потом, преклонив колени перед Святыми Дарами, отошла в сторону. Молодой человек не был уверен, что Лали его узнала. Она не посмотрела ему в глаза, иначе он бы это почувствовал.
Азенор досадовал на проходивших мимо молодых женщин из-за цветов и лент, которых не было у Лали. Самому ему было все равно, но он боялся, что девушка огорчена, и пристально наблюдал за ней, чтобы убедиться в этом.
Однако стало ясно, что Лали это безразлично. Когда она села, на лице ее появилось то же умиротворенное выражение, что и вчера, когда она сидела в большом кресле отца Антуана. Казалось, ей здесь хорошо. Иногда она поднимала взгляд на маленькие разноцветные стеклышки, сквозь которые струились лучи пасхального солнца, потом на горящие свечи, похожие на звезды, или на задрапированные фигуры Иосифа и Марии по бокам от центральной дарохранительницы, заключавшей в себе тело воскресшего Христа. Но точно так же ей нравилось наблюдать за юными девушками, воплощавшими весеннюю свежесть, или вдыхать наполнявший храм чувственный аромат цветов и благовоний.