Робер помог Эдне устроиться в гамаке, подвешенном перед дверью ее комнаты между стойкой крыльца и стволом дерева.
– Вы останетесь здесь и дождетесь мистера Понтелье? – спросил он.
– Да, я останусь здесь. Спокойной ночи.
– Принести вам подушку?
– Здесь была подушка. – Женщина в темноте ощупывала гамак.
– Она, верно, испачкалась. Дети валяли ее повсюду.
– Неважно.
Отыскав подушку, Эдна подложила ее под голову и с глубоким вздохом облегчения вытянулась в гамаке. Ей не были свойственны барственность или чрезмерная изнеженность. Она не слишком любила лежать в гамаке, и когда это делала, то без кошачьей тяги к сладострастной праздности, а из стремления к благотворному покою, который, казалось, овладевал всем ее телом.
– Мне побыть с вами до прихода мистера Понтелье? – спросил Робер, усаживаясь сбоку на ступеньку и берясь за веревку для гамака, привязанную к стойке крыльца.
– Если желаете. Не раскачивайте гамак. Вы не принесете мне белую шаль, которую я оставила в Доме на подоконнике?
– Вы замерзли?
– Нет, но скоро замерзну.
– Скоро? – рассмеялся Робер. – Вам известно, который теперь час? Вы что, собираетесь остаться здесь надолго?
– Не знаю. Так вы принесете шаль?
– Конечно принесу, – ответил молодой человек, вставая.
Он направился к Дому по траве. Эдна наблюдала, как его фигура мелькает в полосах лунного света. Уже перевалило за полночь. Было очень тихо.
Когда Робер вернулся с шалью, миссис Понтелье взяла ее в руки. Накидывать шаль на плечи она не стала.
– Вы сказали, что я должен остаться до прихода мистера Понтелье?
– Я сказала: можете остаться, если желаете.
Молодой человек снова сел и свернул сигарету, которую выкурил в безмолвии. Миссис Понтелье тоже ничего не говорила. Никакие слова не могли оказаться более значительными, чем эти минуты тишины, или более насыщенными впервые пробудившейся пульсацией желания.
Когда послышались приближающиеся голоса купальщиков, Робер пожелал миссис Понтелье доброй ночи. Та не ответила. Молодой человек решил, что она уснула. И когда он ушел, Эдна опять наблюдала, как его фигура мелькает в полосах лунного света.
– Что ты здесь делаешь, Эдна? – удивился муж, обнаружив ее лежащей в гамаке. – Я думал, что найду тебя уже в постели. – Он вернулся вместе с мадам Лебрен и оставил ту у Дома.
Жена не ответила.
– Ты спишь? – спросил мистер Понтелье, наклоняясь поближе, чтобы рассмотреть ее.
– Нет. – Когда Эдна взглянула на него, глаза ее ярко и напряженно блистали, ничуть не подернутые сонной пеленой.
– Тебе известно, что уже второй час? Идем! – Мистер Понтелье поднялся на крыльцо и вошел в комнату. – Эдна! – позвал он изнутри несколько минут спустя.
– Не жди меня, – отозвалась женщина.
Мистер Понтелье высунул голову в дверь.
– Ты там простудишься, – раздраженно проворчал он. – Что за блажь? Почему ты не заходишь?
– Здесь не холодно, и у меня есть шаль.
– Тебя сожрут москиты.
– Здесь нет москитов.
Миссис Понтелье слышала, как муж ходит по комнате; каждый звук свидетельствовал о его нетерпении и досаде. В другое время она явилась бы по его требованию. Эдна по привычке подчинилась бы его желанию – не из податливости или покорности его повелениям, а так же бездумно, как мы ходим, двигаемся, сидим, стоим, следуем по ежедневной жизненной колее, доставшейся нам в удел.
– Эдна, дорогая, ты скоро? – снова осведомился Леонс, на сей раз ласково, с просительной ноткой.
– Нет, я собираюсь остаться здесь.
– Это больше чем блажь! – взорвался он. – Я не могу позволить тебе остаться там на всю ночь. Ты должна немедленно вернуться в дом!
Извиваясь всем телом, женщина поудобнее устроилась в гамаке. Она ощутила, как в ней воспламенилась ее воля, упорная и строптивая. В этот момент Эдна могла лишь артачиться и сопротивляться. Она спросила себя, говорил ли с ней муж подобным образом раньше и слушалась ли она его приказов. Разумеется, слушалась, она это помнила. Но не могла понять, зачем или как должна была подчиняться.
– Леонс, ложись спать, – проговорила Эдна. – Я намерена остаться здесь. В дом я идти не хочу и не собираюсь. Не говори со мной больше так, я не стану тебе отвечать.
Мистер Понтелье, уже переодевшийся ко сну, накинул поверх какую-то одежду. Затем, открыв бутылку вина, небольшой отборный запас которого хранил в своем личном буфете, осушил бокал и, выйдя на галерею, предложил вино жене. Та отказалась. Мужчина придвинул к себе кресло-качалку, уселся в него, закинув ноги в шлепанцах на перила, и стал дымить сигарой. Он выкурил две сигары, после чего ушел в дом и выпил еще один бокал вина. Миссис Понтелье вторично отказалась от предложенного бокала. Мистер Понтелье снова сел, закинув ноги на перила, и через подобающие промежутки времени выкурил еще несколько сигар.
Эдна начала ощущать себя как человек, который постепенно пробуждается ото сна, сладостного, фантастического, несбыточного сна, чтобы снова столкнуться с угнетающей душу реальностью. Ее одолевала физическая потребность во сне. Состояние экстаза, поддерживавшее и поднимавшее ее дух, покинуло ее, сделав беспомощной и покорной той обстановке, которая над ней довлела.
Наступил самый тихий час ночи, предрассветный, когда мир будто затаивает дыхание. Луна висела низко и превратилась в спящем небе из серебряной в медную. Больше не ухала старая сова. Склонив кроны, перестали стонать черные дубы.
Эдна, одеревеневшая от долгого неподвижного лежания в гамаке, встала. Неверным шагом взошла на крыльцо, бессильно ухватившись за стойку перил, прежде чем войти в дом.
– Ты идешь, Леонс? – спросила она, обернувшись к мужу.
– Да, дорогая, – ответил тот, провожая взглядом облачко дыма. – Только докурю сигару.
Она проспала всего несколько часов. Это были беспокойные, лихорадочные часы, растревоженные неясными снами, которые ускользали от нее, оставляя в полупробужденном сознании лишь ощущение чего-то недостижимого. Эдна встала и оделась в прохладе раннего утра. Бодрящий воздух несколько успокоил ее чувства. Однако для восстановления сил и помощи она не обратилась ни к внешним, ни к внутренним источникам. Женщина слепо следовала двигавшему ею побуждению, точно целиком отдалась в чужие руки и сняла со своей души всякую ответственность.
Большинство людей в этот ранний час все еще спали в своих постелях. На ногах были лишь несколько человек, собиравшихся на Шеньер к мессе. Влюбленные, сговорившиеся накануне вечером, уже направлялись к пристани. За ними на небольшом расстоянии следовала дама в черном с воскресным молитвенником в бархатном переплете с золотыми застежками и воскресными серебряными четками. Поднялся и старый месье Фариваль, почти согласный заниматься всем, чем придется. Он надел большую соломенную шляпу и, взяв с подставки в холле зонтик, последовал за дамой в черном, ни разу ее не обогнав.
Маленькая негритянская девочка, что приводила в движение швейную машинку мадам Лебрен, рассеянно и медлительно мела галереи. Эдна послала ее в Дом разбудить Робера.
– Передай ему, что я собираюсь на Шеньер. Лодка готова. Скажи, чтобы поторопился.
Вскоре Робер присоединился к миссис Понтелье. Раньше она никогда не посылала за ним. Никогда о нем не спрашивала. И, кажется, никогда в нем не нуждалась. Эдна как будто не осознавала, что совершает нечто необычное, вызывая его к себе. Робер, по-видимому, также не усмотрел в этом ничего из ряда вон выходящего. Но при виде миссис Понтелье лицо его озарилось тихим светом.
Они вместе отправились на кухню пить кофе. Ожидать сколько-нибудь изысканного обслуживания за недостатком времени не приходилось. Молодые люди стали у окна, и повар подал им кофе и булочки, которыми они подкрепились прямо у подоконника. Эдна сказала, что было вкусно.
Она не позаботилась заранее ни о кофе, ни о чем-либо другом. Робер поведал ей, что часто замечал: ей недостает предусмотрительности.
– Разве мне недостало предусмотрительности подумать о поездке на Шеньер и разбудить вас? – рассмеялась она. – «Разве я один должен обо всем думать?» – говорит Леонс, когда он в дурном настроении. Я его не виню. Он никогда не бывал бы в дурном настроении, если бы не я.
Они пошли коротким путем по песку. Издали виднелась забавная процессия, направлявшаяся к пристани: влюбленные, которые брели плечом к плечу; дама в черном, неуклонно следовавшая за ними; шаг за шагом отстававший старый месье Фариваль и завершавшая шествие босоногая девушка-испанка с красным платком на голове и корзинкой на локте.
Робер знал эту девушку и немного поболтал с ней в лодке. Никто из присутствующих не понял, о чем они говорили. Звали ее Марьекита. У нее было круглое лукавое пикантное личико и красивые черные глаза. Маленькие кисти она сложила на ручке корзинки. Ступни у нее были широкие и грубые. Она не пыталась их прятать. Эдна взглянула на них и заметила между коричневыми пальцами песок и ил.
Бодле ворчал из-за присутствия Марьекиты, якобы занимавшей слишком много места. На самом деле его раздражало присутствие старого месье Фариваля, который воображал, будто как моряк из них двоих он лучше. Однако Бодле не хотел придираться к такому старику, как месье Фариваль, поэтому придирался к Марьеките. Обращаясь к Роберу, девушка вела себя заискивающе. А в следующий момент становилась развязной, вертела головой, строила Роберу глазки и корчила рожи Бодле.
Влюбленные держались в стороне. Они ничего не видели и не слышали. Дама в черном уже в третий раз перебирала четки. Старый месье Фариваль без умолку рассуждал о том, что́ известно об управлении лодкой ему и неизвестно Бодле.
Эдне все это было по душе. Она прошлась взглядом по Марьеките, от безобразных коричневых пальцев на ногах до красивых черных глаз и обратно.
– Почему она так на меня смотрит? – спросила девушка у Робера.
– Может, считает тебя красоткой. Спросить у нее?