– Нет. Она ваша зазноба?
– Она замужняя дама, и у нее двое детей.
– О, ну и что! Франсиско сбежал с женой Сильвано, у которой четверо детей. Они забрали все его деньги, одного из детей и украли его лодку.
– Замолчи!
– Она что, понимает?
– Да тише же!
– А те двое, что льнут друг к другу, женаты?
– Конечно нет, – рассмеялся Робер.
– Конечно нет, – повторила Марьекита с серьезным утвердительным кивком.
Солнце было уже высоко и начинало припекать. Эдне казалось, что порывистый бриз наполняет палящим зноем поры на ее лице и руках. Робер держал над ней свой зонтик. Когда пошли лагом, паруса туго натянулись: их переполнял ветер. Старый месье Фариваль, глядя на паруса, над чем-то саркастически посмеивался, а Бодле себе под нос честил старика на чем свет стоит.
Плывя через залив на Шеньер-Каминаду, Эдна чувствовала себя так, словно ее сорвало с некоего прочного якоря, у которого прошлой ночью, когда рядом бродил таинственный дух, ослабла и лопнула цепь, и теперь она вольна ставить паруса и плыть куда заблагорассудится. Робер без умолку болтал с нею, он больше не замечал Марьекиту. В бамбуковой корзинке у девушки лежали креветки. Они были покрыты испанским мхом[25]. Марьекита с раздражением примяла мох и сердито пробормотала что-то себе под нос.
– Поедем завтра на Гранд-Терр?[26] – шепотом спросил Робер у Эдны.
– Что мы будем там делать?
– Поднимемся на холм к старому форту, будем смотреть на вертких золотых змеек и наблюдать за греющимися на солнце ящерицами.
Эдна устремила взгляд в сторону Гранд-Терра и подумала, что хотела бы побыть там наедине с Робером. Вместе с ним сидеть на солнце, слушать рев океана и следить за ящерицами, снующими среди руин старого форта.
– А через день или два можно сплавать в Байю-Брюлов, – продолжал молодой человек.
– Что будем делать там?
– Что угодно… Бросать рыбам наживку.
– Нет, вернемся на Гранд-Терр. Оставьте рыбу в покое.
– Поедем, куда пожелаете, – кивнул Робер. – Я попрошу Тони прийти и помочь мне залатать и оснастить мою лодку. Нам не понадобится ни Бодле, ни кто-то еще. Не побоитесь пиро́ги?
– О нет.
– Тогда я покатаю вас как-нибудь вечером, при луне, в пиро́ге. Быть может, ваш Дух залива шепнет вам, на каком из этих островов спрятаны сокровища, и даже укажет точное место.
– И мы в одночасье станем богачами! – засмеялась Эдна. – Я бы отдала все это пиратское золото и все сокровища, которые мы откопаем, вам. Думаю, вы знаете, как их потратить. Пиратское золото – не та вещь, которую можно отложить про запас или употребить с пользой. Его можно только транжирить и пускать по ветру, любуясь тем, как улетают золотые крупицы.
– Мы поделили бы сокровища и промотали их вместе, – сказал Робер, и лицо его зарделось.
Вся компания поднялась к прелестной маленькой готической церкви Лурдской Богоматери, чьи коричнево-желтые стены искрились в солнечных лучах. Лишь Бодле остался возиться с лодкой да Марьекита ушла со своей корзинкой креветок, метнув на Робера недовольно-укоризненный, как у ребенка, взгляд.
На церковной службе Эдну охватили чувство подавленности и оцепенение. У нее начала болеть голова, и огни на алтаре закачались перед глазами.
В другое время она, возможно, сделала бы усилие и взяла себя в руки, но ныне ее единственной мыслью было вырваться из удушливой атмосферы церкви и очутиться на свежем воздухе. Она поднялась и, пробормотав извинения, перешагнула через ноги Робера. Старый месье Фариваль встрепенулся, охваченный любопытством, привстал, но, увидев, что Робер последовал за миссис Понтелье, снова опустился на место. Взволнованным шепотом он задал вопрос даме в черном, но женщина, не отрывавшая глаз от страниц своего бархатного молитвенника, его не заметила и не ответила.
– У меня закружилась голова, и меня почти сморило, – пожаловалась Эдна, бессознательно поднося руки к голове и сдвигая назад соломенную шляпу. – Я уже не могла присутствовать на службе.
Они стояли на улице в тени церкви. Робер был сама заботливость.
– Было глупо вообще думать о том, чтобы сюда ехать, тем более оставаться. Идемте к мадам Антуан, там вы сможете отдохнуть. – Он взял Эдну за руку и повел прочь, беспокойно и неотрывно глядя ей в лицо.
Как тихо было вокруг, лишь голос моря шелестел за тростниками, росшими в соленых водах. Среди апельсиновых деревьев мирно расположилась длинная вереница маленьких, серых, потрепанных штормами домишек. Наверное, на этом плоском, сонном островке всегда воскресенье, думала Эдна.
Они остановились и, перегнувшись через забор из леса-плавника, попросили воды. Юноша, акадиец[27] с нежным лицом, черпал ведром воду из цистерны, представлявшей собой не что иное, как врытый в землю ржавый буй с отверстием с одной стороны. Вода, которую юноша подал им в жестяном ведерке, не была холодной, но остудила разгоряченное лицо Эдны и хоть немного освежила ее.
Домик мадам Антуан находился в дальнем конце деревни. Она приветствовала их со всем местным гостеприимством, словно открыла дверь, чтобы впустить солнечный свет. Это была тучная женщина с тяжелой, неуклюжей походкой. Она не говорила по-английски, но когда Робер дал ей понять, что сопровождающей его даме нехорошо и она желает отдохнуть, мадам Антуан приложила все усилия, чтобы Эдна чувствовала себя как дома и свободно располагала хозяйкой.
В доме было безукоризненно чисто, а большая белоснежная кровать с балдахином так и манила к себе. Она помещалась в маленькой боковой комнате, окна которой выходили на узкую травянистую лужайку, доходившую до навеса, где килем вверх лежала сломанная лодка.
Мадам Антуан к мессе не ходила. Ее сын Тони пошел в церковь, но она предполагала, что он скоро вернется, и пригласила Робера сесть и подождать его. Однако тот вышел, уселся за дверью и закурил. В просторной передней комнате мадам Антуан занималась приготовлением обеда. Она отваривала в огромном камине кефаль над красными углями.
Эдна, оставшись в маленькой боковой спальне одна, сняла с себя бо́льшую часть одежды. Затем вымыла в стоявшем между окнами тазу лицо, шею и руки. Сбросила туфли и чулки и растянулась в самом центре высокой белой постели. Какой роскошью показался отдых на этой чужой старомодной кровати с приятным деревенским ароматом лавра, исходившим от простыней и матраса! Эдна потянулась, расправляя сильные члены, которые слегка ныли. Несколько раз пропустила пальцы сквозь распущенные волосы. Подняла перед собой округлые руки, осмотрела их и растерла сперва одну, потом другую, внимательно разглядывая красивую, упругую поверхность своей плоти, будто впервые видела ее. Потом непринужденно сцепила руки над головой и в этой позе начала погружаться в сон.
Сначала Эдна лишь дремала, сонно прислушиваясь к происходящему вокруг. До нее доносилась тяжелая, шаркающая поступь мадам Антуан, расхаживавшей туда-сюда по посыпанному песком полу. Под окнами квохтали куры, выискивая в траве крупинки гравия. Затем послышались голоса Робера и Тони, беседовавших под навесом. Эдна не шевелилась. Застыли даже оцепеневшие грузные веки на сонных глазах. Голоса всё звучали: протяжный акадийский говор Тони и быстрая, мягкая, плавная французская речь Робера. Эдна не слишком хорошо понимала по-французски, если только не обращались к ней напрямую, и голоса молодых людей сливались с другими дремотными, приглушенными звуками, убаюкивая ее.
Она проснулась с убеждением, что спала долго и крепко. Голоса под навесом затихли. Из соседней комнаты больше не слышались шаги мадам Антуан. Даже куры ушли копаться в земле и квохтать куда-то в другое место. Кровать была накрыта москитной сеткой, которую, войдя, опустила старая хозяйка, пока миссис Понтелье спала. Эдна неторопливо встала с постели и, заглянув в щель между занавесями на окне, по косым солнечным лучам поняла, что день уже клонится к вечеру. Робер по-прежнему сидел под навесом, в тени, прислонившись к покосившемуся килю перевернутой лодки. Он читал книгу. Тони рядом уже не было. Эдна задалась вопросом, куда подевалась остальная компания. Умываясь над маленьким тазом, стоявшим между окнами, она бросила два-три взгляда на Робера.
Мадам Антуан положила на стул несколько груботканых чистых полотенец и поставила рядом коробочку poudre de riz[28]. Эдна слегка припудрила нос и щеки, внимательно рассматривая себя в маленьком кривом зеркальце, висевшем на стене над тазом. Глаза у нее были ясные и совсем не сонные, лицо разрумянилось.
Завершив туалет, Эдна вышла в соседнюю комнату. Она была ужасно голодна. Там никого не оказалось. Однако стоявший у стены стол была застелен скатертью и накрыт на одну персону. Рядом с тарелкой лежала коричневая буханка с хрустящей корочкой и стояла бутылка вина. Эдна крепкими белыми зубами откусила прямо от буханки. Налила в бокал немного вина и залпом осушила его. Затем тихонько выскользнула за дверь и, сорвав с низко свисающей ветки апельсин, кинула им в Робера, не знавшего, что она проснулась и встала.
Все его лицо озарилось, когда он увидел ее и подошел к ней под апельсиновое дерево.
– Сколько лет я спала? – спросила Эдна. – Кажется, остров совершенно изменился. Должно быть, уже народилась новая раса, как пережитки прошлого остались только мы с вами. Сколько веков назад умерли мадам Антуан и Тони? И когда исчезли с лица земли наши люди с Гранд-Айла?
Робер фамильярно поправил оборку у нее на плече.
– Вы проспали ровно сто лет, – ответил он. – Меня оставили здесь охранять ваш сон, и вот уже сотню лет я сижу под навесом и читаю книгу. Единственное зло, которого я не сумел предотвратить, – это засохшая жареная птица.
– Даже если она превратилась в камень, я все равно ее съем, – заверила Эдна, заходя с ним в дом. – Но в самом деле, куда делись месье Фариваль и остальные?