на солнечном свету. Хватаясь за стену, я поднялся на ноги и заглянул за раскрытую дверь.
Там никого не было. Ни мешка, ни тела.
– Дядя Джейден! – позвал я пустоту, и пустота отозвалась безмолвием – быть может, даже более глухим, чем обычно.
Я тряхнул головой, избавляясь от остатков своих странных сновидений, и вернулся внутрь сарая. С некоторой опаской я покосился на угол, где при первом моем появлении обнаружился тот самый мешок, – там оказалось пусто. Я выдохнул воздух и ощутил, как входит облегчение в каждую клетку моего тела: глаза лучше видели, уши лучше слышали, сердце билось ровно, легкие втягивали больше воздуха, чем обычно. Стремительным шагом я приблизился к сундуку и торопливо начал вынимать пачки бумаг и складывать их в тележку. Странное дело – их оказалось меньше, чем запомнилось вчера. Может быть, основной объем занимали здесь те два пиджака, что сразу бросились мне в глаза. Я рассмотрел их внимательнее. То, что накануне представилось как буквы, в спешке выведенные на ткани (вероятнее всего, кровью), сегодня предстало просто в виде пятен жидкой грязи. Возможно, люди, одетые в эту одежду, попали под дождь и поскользнулись на размякшей дороге… Тем не менее я забрал с собой и эту одежду, памятуя о том, что бывали случаи, когда так называемые ученые принимали древний, еще не изученный способ написания за обыкновенный узор.
Мой путь обратно оказался проще, нежели путь туда: завершать дело всегда легче, чем начинать его. Я оказался дома около половины четвертого вечера. Меня охватил голод, к тому же я сильно разволновался и потерял немало сил. Совокупность этих причин направила меня к ресторанчику, который находился в двух кварталах от унаследованного мной жилища. Меня обслуживали почтительно и если поглядывали с любопытством, то лишь издалека. Кроме того, я заметил, как трое здешних завсегдатаев при виде меня начали шептаться, сближаясь головами. Позднее я заведу с ними знакомство, решил я, но пока что мне попросту некогда. Я скорее закончил обед, расплатился, прикупил несколько тщательно упакованных бутербродов, чтобы не пришлось заботиться об ужине, и покинул заведение.
Бумаги завалили весь стол, и я внимательно осматривал листок за листком, вчитываясь в буквы и в ряде случаев пытаясь понять, какая часть газеты так заинтересовала дедушку.
Если бы за мной сейчас наблюдал кто-нибудь посторонний, ему могло бы показаться, что это я второпях перепутал листы, навалив их как попало, однако на самом деле все обстояло далеко не так. Бумаги в дедовском «архиве» изначально были брошены в сундук в совершенно произвольном порядке. Складывалось такое впечатление, будто дед убирал их туда в спешке, словно торопился ликвидировать некие важные свидетельства, могущие нанести ущерб его репутации.
Впрочем, это лишь мои домыслы. Есть ведь и другое, более простое объяснение: все эти письменные свидетельства деду попросту в один прекрасный миг надоели, и он избавился от всего, что утратило для него какую-либо ценность. Почему он не потрудился сжигать их в печи – другой вопрос; полагаю, все дело в самом обычном человеческом нежелании обременять себя лишними трудами. В самом деле, если вы хоть раз в жизни пытались сжечь тетрадь или книгу, то знаете, насколько трудно это сделать. Книгу приходится рвать, выдергивая из нее страницу за страницей; пачка бумаги удивительным образом умеет сберегать свою целостность и обгорает только по краям. Поэтому гораздо проще бывает отнести нежелательные рукописи куда-нибудь в сарай и там вывалить в сундук.
В этом ли было дело, в чем-либо другом – сейчас уже нет никакого смысла доискиваться. Если дед прятал от кого-то странные письменные свидетельства, рано или поздно я об этом узнаю.
Разбирая бумаги, я обнаружил еще одну мятую страницу, которая, несомненно, относилась к прочитанной мною вчера истории о мистере Эллингтоне и его трансформировавшейся возлюбленной. Но поскольку я уже был в курсе финала этого происшествия – реального или вымышленного, – то лишь положил свеженайденные записи туда же, где уже хранились предшествующие, и подобрал для них надлежащее место.
Внезапно я увидел листок, на котором мелькнуло уже знакомое имя – Кристиан Уэст. Это было письмо, как мне показалось; по крайней мере, листок был исписан от руки – тонким убористым почерком. Впрочем, когда я разобрал первые несколько строк, стало понятно, что передо мной – нечто вроде документального рассказа, основанного на реальных событиях. И судя по почерку, писал его именно мой дед… Почему он не отправил это литературное творение в какую-либо газету? Не в том ли причина, что Кристиан Уэст был обнаружен мертвым – и дед опасался попасть в сходную ситуацию, если статья будет опубликована и подлинная история гибели редактора «Утреннего ответа» сделается всеобщим достоянием?
Мои пальцы подрагивали, когда я раскладывал перед собой эти старые, местами забрызганные упавшими каплями (слез? чая?) листки…
Смеющийся во тьме
(так называлось это произведение)
Кристиан Уэст никогда не имел оснований жаловаться на собственное бытие: он явился на свет в благополучной семье, где главным достоинством человека считались умственное развитие и спокойная, немного отрешенная благосклонность к окружающим. Члены семьи Уэст, быть может, и не бросались защищать от опасностей и спасать от ужасов жизни первого встречного, не задав ему изначально нескольких необходимых вопросов, ответы на которые, собственно, и определяли дальнейшее принимаемое решение, – но эта же хладнокровная рассудительность и делала их людьми уважаемыми и достойными всяческого доверия общества.
Кристиан, единственный сын многочтимых матери и отца, родился довольно поздно: его матушке уже минуло тридцать, когда она наконец смогла произвести на свет столь желанное дитя. Тем тщательнее производилось его воспитание; он получил наилучшее из возможных образование; ему уже сулили большую карьеру в юридическом мире, однако внезапно он подвергся легкомысленным увлечениям, присущим молодежи его поколения, и объявил о своем решительном намерении сделаться журналистом.
Мать едва не упала в обморок; был вызван доктор, который диагностировал у нее нервное расстройство и прописал спокойное сидение в кресле и употребление слабого, разведенного молоком чая. Что касается отца Кристиана, то он лишь посуровел и в конце концов объявил сыну:
– Каждый мужчина избирает собственный путь. Если этот путь оказывается неверным – что ж, ответ за него придется держать с высоко поднятой головой и крепко сжатыми кулаками. Помни об этом, мой мальчик.
Таким образом Кристиан Уэст получил от родителей разрешение и начал свою работу журналиста. Поначалу он сделался корреспондентом и каждую неделю отправлялся куда-нибудь наблюдать за происходящим и писать об увиденном яркие, волнующие читателей строки. Даже мать в конце концов признала его несомненный талант и в семейных беседах за ужином неоднократно произносила: «Дух захватывает! Ждешь финала! Совладают ли герои с событием, справятся ли – или же сделаются жертвами невероятного происшествия?»
Обыкновенно раз в неделю, по воскресеньям, Кристиан навещал родителей, поэтому в воскресные дни всегда готовился особенный обед, включавший в себя блюда, издавна любимые сыном семейства Уэстов.
Когда Кристиан в очередной раз появился в доме, где прошло его детство, матушка встретила его взволнованная и почти с порога заговорила о только что прочитанной статье. На сей раз статья была посвящена истории пожара одного небольшого здания, где погибли владелица дома и ее служанка. Наиболее шокирующим моментом этого события, вероятно, являлось то обстоятельство, что преступника – точнее, преступницу, молодую особу – удалось схватить на следующий же день, причем неоспоримая улика оказалась сознательно оставлена ею по личной инициативе. Причиной подобного нелепого поступка сделалось… невежество убийцы.
– Статья моя содержит всего лишь правдиво изложенные факты, мама, – улыбался Кристиан, краем глаза улавливая одобрительные кивки отца.
Но матушка решительно возражала:
– О нет, сынок, ты совершенно неправ! Ты утверждаешь такое исключительно из скромности, а на самом деле половина чувств, охватывающих читателя, порождены твоим талантом, твоим умением определенным образом расставлять сведения… Что стоит только эта история о сгоревшем доме и погибших внутри него госпоже вместе с горничной? Читатель будто бы самолично осторожно ступает по пеплу и видит обгоревшие тела несчастных жертв… И какая же психологически выразительная история о самой преступнице! Подумать только, падчерица дамы решилась изобразить собственную гибель во время пожара, для чего оставила прядь отрезанных волос возле самого входа. Она действительно считала, что подобного будет достаточно, чтобы следователи предположили ее присутствие в доме и гибель во время катастрофы! Какая ничтожная наивность!..
– Да уж, – вздохнул Кристиан. – Полиция обнаружила преступницу как раз благодаря этой пряди… Кстати, – спохватился он, – я ведь принес домой котенка.
– Котенка? – удивилась миссис Уэст.
– Да; а что в этом такого? – пожал плечами Кристиан.
– В этом нет ровным счетом ничего необычного, – улыбнулась миссис Уэст, – за исключением того факта, что до сих пор ты был абсолютно равнодушен к кошкам – да и к любым прочим животным.
– Полагаю, сдержанное отношение к иным живым существам, – кашлянув, подал голос мистер Уэст, – является типичным и весьма характерным для нашего семейства качеством. Однако отсутствие шумных эмоциональных вспышек вовсе не означает также отсутствие таких благородных чувств, как сострадание и желание оказать посильную помощь.
– Это просто обычный маленький котенок черного цвета, – повторил Кристиан. – Перепуганный, он забился под корень растущего поблизости дерева и следил за проходящими мимо людьми широко распахнутыми желтыми глазами. Я почувствовал сильное сострадание к этому созданию – в первую очередь потому, что оно, скорее всего, осталось без человеческой заботы и вполне может умереть от голода. Ах, матушка! У кошек и без того недолгая жизнь – так отчего же им не прожить эти отпущенные им судьбою годы по крайней мере беззаботно?