– Ну, пришел в себя? – осведомился Джейден.
– Что вам надо, дядюшка? – выговорил я с трудом. – Вы же не ради меня сюда явились?
– Дай денег, – сказал Джейден грубо. – Я ради этого пришел.
– Хорошо, – произнес я с трудом. – Сейчас приду в себя и выпишу…
– Э, стоп, – оборвал меня дядюшка. – По-твоему, мне стоит наведаться в банк и получить там сумму? Не валяй дурака, малыш. Дашь наличными.
Я достаточно пришел в себя, чтобы задать встречный вопрос:
– А в магазин, значит, вам явиться можно?
– Повсюду, куда ты суешься с деньгами, тебе будут рады, – ответил Джейден. – Похоже, мне человечья жизнь известна куда лучше, чем тебе.
Я ничего не ответил, но про себя вынужден был признать его полную правоту. Какие-то вещи в «человечьей жизни» оставались для меня просто невозможными – не исключено, что в силу прирожденной брезгливости.
– Но я бы хотел получить ответ на один вопрос, – выговорил я, преодолевая какое-то странное, противящееся чувство. Возможно, это Джейден насылал на меня страх продолжать с ним беседу и заглядывать куда-то в «тайны», которые он не желал со мной обсуждать. Но все-таки я спросил: – Кем была ваша мать, супруга моего дедушки? О ней по непонятной мне причине совершенно ничего не известно.
Джейден мгновенно насторожился.
– Для чего тебе знать?
– Знать семейную историю – разве для такого нужны какие-то оправдания? – возразил я.
Джейден долго жевал губами, потом вскочил, схватил со стола какую-то тетрадь с изорванными обложками и швырнул ее мне под ноги.
– Читай, коли нашлась охота! Читай, грамотный человечек! Набивай свои мозги разной ерундой! – прошипел он. Шипение перешло в какой-то невероятный по своей громкости и тонкости визг; острая боль пронзила мои уши. Я повалился на пол и ударился головой.
От падения меня всего встряхнуло… и я открыл глаза.
Сон ли, бред ли – однако дядя Джейден исчез. Никаких следов его пребывания в комнате я не обнаружил… кроме одной тетради, свалившейся со стола. Впрочем, ее мог уронить и я, когда лихорадочно перебирал накопившиеся там бумаги.
Я наклонился, морщась от головной боли, и поднял тетрадку. Несколько страниц внутри нее оказались вырваны, а у двух-трех отсутствовали половины (по увиденному мне показалось, впрочем, что оторвали эти половины страниц не ради сокрытия от возможного читателя написанное, но просто чтобы набить табаком).
Я вернулся в кресло и раскрыл листы. Это оказался дневник, исписанный неровным, зачастую даже нечитаемым почерком.
Дневник Гвинет Флэннаган
«Гвинет Флэннаган, – было подписано на самой первой странице. То было имя дедушкиной супруги. – Пятый год после свадьбы. Наконец я ощутила близость потомства. Господь услышал мои молитвы и послал мне ребенка! Теперь я буду полноценной супругой, а не обычной спутницей…»
Дальше пара страниц была вырвана, а затем внезапно слова полились с ее пера потоком. Я видел кляксы, видел места, где перо буквально рвало бумагу и затем ломалось само; женщина как будто обезумела.
«…Мой живот растет невероятно, это немыслимо, так не должно быть! Я боюсь показываться доктору, боюсь того, что он может сказать… Что это, что это, что это?!! Супруг мой молчит. Я боюсь задавать вопросы и ему. Был ли он рожден матерью из такого же огромного живота? Или, быть может, мой живот нормального размера? Ведь прежде у меня никогда не было детей, не было младших братьев и сестер – можно сказать, я ровным счетом ничего не знаю о еще не родившихся младенцах, шевелящихся внутри тела своей матери… Но откуда такое… Нет, оно невероятно, оно мучительно, оно не стихает ни на мгновение…»
«Еще одна бессонная ночь. Даже если я умру, кажется, самая смерть принесет моей душе лишь облегчение».
«Я лежала в спальне на втором этаже и смотрела в потолок. Мои губы распухли, так сильно я искусала их. Внизу хлопнула дверь. Это был неожиданный звук, который внезапно привел меня в сознание. Я словно бы вернулась из царства непрестанной боли и крикнула супругу: “Кто приходил?” Он ничего не ответил; выглянув в окно, я поняла, что приходил врач. Мой муж не пустил его осматривать меня, а ведь уже все в городе знают, что я ожидаю ребенка и что состояние мое определенно не из самых легких. Почему он так поступил? До сих пор супруг мой относился ко мне с очень большой любовью».
«Вчера муж поднялся в мою комнату, держа в руках кувшин. Я не сразу поняла, для чего он это делает. Он держался со мной так, как и раньше: с молчаливой заботой, с ласковым прикосновением. Как будто я была каким-то любимым его животным, бессловесным, но способным оценить хозяйскую доброту. Я стиснула зубы, решив доказать ему, что он ошибается, но он, как выяснилось, умел видеть меня насквозь.
Усевшись рядом, он погладил меня по голове, затем коснулся моего живота, немного нахмурился, после чего произнес: “Полагаю, настала пора”. – “Вы боитесь, что врач снова навестит нас, явившись, однако, в такое время, когда вас не будет дома?” – прошептала я. Он покачал головой и слегка усмехнулся. “Он не придет больше”, – ответил наконец мой супруг. “Почему же?” – “Я сказал ему, что отвез вас в Кингстаун, где соответствующим доктором работает мой родственник, авторитету и познаниям которого мы оба полностью доверяем”. Я скрипнула зубами – полагаю, он услышал этот звук, но никак на него не отреагировал. “В Кингстауне, разумеется, никакого родственника доктора нет?” – спросила я. Он ответил утвердительно, в точности повторив мои слова. Это прозвучало как насмешка, однако когда я пристально взглянула в его лицо, то увидела в его чертах лишь сострадание. “Выпей, – сказал он, протягивая мне кувшин. – Пора настала. Дольше ждать и терпеть нельзя, ты и без того испытываешь страшные страдания. Настала пора закончить с этим”.
Я решила не задавать никаких вопросов. Хуже мне уже не будет, подумала я и жадно припала губами к краю кувшина. Что там было налито? Может быть, яд, который наконец прервет мои мучения и отправит меня на тот свет? Моя смерть не будет самоубийством, насколько я понимала: ведь яд мне подал мужчина, а я лишь повиновалась ему, не задавая никаких вопросов. Жена и не должна задавать мужу вопросы. Вот какие мысли не исчезали из моей головы.
Выпив примерно половину содержимого, я испытала невероятную боль. Живот мой был теперь словно бы вдвойне переполнен, кожа натянулась так, что еще один вздох – и она лопнет. Но муж ласково взял меня за волосы, оттянул мою голову назад, вынудил раскрыть рот и допить содержимое кувшина.
В тот же миг из меня хлынула влага. Боль скрутила мое тело – я начала рожать… нет, не детей: из меня один за другим вываливались какие-то ужасные существа, похожие на насекомых. Они разбегались по всему помещению…»
На какой-то момент я отбросил эту тетрадь, не в силах больше погружаться в женские откровения, которые и при нормальном стечении обстоятельств зачастую звучат так, что хочется укрыться от них в каком-нибудь другом, строгом, сухом, лишенном телесной проблематике мире. Даже раненые офицеры, сдается мне, никогда не испытывали к своему телу такого громадного любопытства. Но моя бабушка (бабушка?!) считала необходимым зафиксировать каждое пережитое ею физическое испытание.
По счастью, именно в этом месте страницы оказались изорваны, так что глаз скользнул по лишенным финала строчкам:
«…прячась под кроват…
…визжа и подпрыгивая…
…не меньше сотн…
…держал меня за ру…
…дожить до тако…»
Последняя исписанная страница дневника заканчивалась так:
«…обыкновенная человеческого обличья девочка. Она лежала рядом со мной на подушке, в то время как ее отец, словно безумный, ползал по комнате на четвереньках, ловил разбегавшихся червяков и засовывал их в тот самый кувшин, в котором он принес для меня это странное зелье.
Я больше не могу здесь оставаться. Хоть моя дочь и родилась нормальным ребенком, забыть о том, каковы были ее бесчисленные братья, я не в состоянии. О том, что это именно братья, сообщил мне мой супруг. Даже эту деталь, эту чудовищную тонкость он не счел необходимым скрыть от меня! Какая-то часть моего сознания признает, что он дал мне этот отвратительный напиток исключительно для того, чтобы как можно скорее избавить меня от невыносимой ноши, – сразу, едва лишь подошло подходящее время и дочь получила достаточно развития для того, чтобы явиться на свет. Но Господи Боже мой! Нет, никогда!.. Я больше не в силах…»
Я выронил листки и застыл на бесконечно долгое время. Тело мое окаменело, пальцы не в состоянии были шевельнуться. История нашего семейства открылась мне в полном своем ужасе. Итак, супруга моего деда сбежала от него. Ее судьба осталась неизвестной: никто не ведает о том, куда лежал ее путь. Надо полагать, она взяла с собой некоторое количество денег, иначе ей было бы не выжить. Но следует признать и тот факт, что дед не предпринимал никаких действий для того, чтобы отыскать ее. Во всяком случае, об этом не осталось ни одного свидетельства. Насколько я понимаю, он лишь сообщил своим знакомым в Саут-Этчесоне, что супруга его скончалась во время родов в том самом Кингстауне, куда дед «отвез» ее к «своему другу-врачу, пользующемуся авторитетом». Что ж, надо полагать, несуществующий этот «друг-врач» получил немало проклятий от сострадательных жителей Саут-Этчесона.
Когда я вновь обрел самообладание, вокруг меня все оказалось залито каким-то странным, неведомо откуда взявшимся светом. Золотые лучи проникали из окна, и накопившаяся на стекле густая пыль, слишком хорошо заметная в эти минуты, превращала их в нежное, мягкое сияние. Несколько минут я только и мог, что безмолвно глядеть в сторону окна, а затем, словно по резкому движению чьей-то неведомой руки, управлявшей происходящим, свет померк. Комната лежала перед моим взглядом полутемная, едва просыпающаяся в эти минуты раннего утра.
Усилием воли я заставил себя подняться и направился в кухню, чтобы приготовить первую чашку крепкого чая. Я использовал ту старую огромную металлическую кружку, из которой некогда пил мой дед. Странным образом теперь и мои пальцы спокойно переносили прикосновение к ее раскаленной ручке – возможно, я унаследовал не только имущество моего предка!