В тот день они шли медленнее, поскольку шагать с тяжестями было для обоих непривычно. Каким бы спортивным ни выглядел Дерри, он тоже с трудом передвигал ноги, сгибаясь под двойным грузом.
Вечер начался спокойно; молодые путники разложили свои одеяла, приготовили скудный ужин и только уселись у костра, как внезапно темная тень вновь появилась на тропе у них за спиной. На сей раз она приблизилась шагов на десять и отстояла от лагеря приблизительно на сорок футов.
– Ты его видишь? – хрипло спросил у своего спутника Клэптон. – Видишь его?
– Да, – неестественно спокойным тоном ответил Дерри. – Стоит на дороге и пялится в нашу сторону.
– Что ему надо? Что? – твердил Клэптон.
– Если ему что-то будет надо, он подойдет ближе и скажет, – заметил Дерри. – Давай ужинать.
Клэптон швырнул вилку себе под ноги.
– Не могу я есть, когда на меня пялится какой-то немой дикарь! – вскричал он. – Это невыносимо!.. Что здесь творится? Что так перепугало наших проводников? Какого дьявола они сбежали?
– Они суеверны, – сказал Дерри. – Но мы с тобой – люди другой закалки. Нас не так-то просто напугать какой-то ерундой.
– Ты называешь это ерундой? – вспылил Клэптон.
Дерри пожал плечами:
– Ну а что это, по-твоему? Стоит какой-то человек, не двигается – и молчит. Если бы он был вооружен, тогда стоило бы задуматься над его целями.
– А может быть, он… дьявол? – шепотом проговорил Клэптон. Видно было, что слова эти дались ему с трудом: тяжело было раскрывать свои потаенные страхи даже перед старым другом, пришедшим в его жизнь из детства.
Дерри бестактно расхохотался.
– Какой еще дьявол? – вопросил он. – Что за ерунда! Ксавьер, дружище, возьми себя в руки и поешь как следует перед сном. Завтра предстоит долгий переход, нам обоим потребуются силы.
– Не знаю, как засну, – проворчал Клэптон.
– Нормально заснешь, – заверил его Дерри. – Как спят все физически уставшие люди.
– Не знаю, – повторил Клэптон.
– Я покараулю, – обещал Дерри.
– Возьми пистолет.
– Ладно, если так тебе спокойнее, я возьму пистолет.
Только после этого Клэптон улегся и закрыл глаза. Убедившись в том, что товарищ его погрузился в сон, Дерри преспокойно развалился рядом и тоже захрапел. Он даже не потрудился выяснить, удалился ли таинственный старик.
Утро наступило без всяких непредвиденных событий: взошло солнце, загадочная и зловещая тень давно исчезла с дороги, костер, аккуратно разведенный накануне, так же аккуратно погас, – можно было выступать в путь. Оба товарища доели оставшийся с вечера ужин, разложили вещи по рюкзакам и зашагали по тропе выше на гору. Собственно, она представляла собой давно угасший вулкан, и его разверзнутые и остывшие недра таили в себе неслыханные богатства, которые и были основной целью этих искателей.
День оказался каким-то бесконечно долгим. Дорога, по которой ступали друзья, буквально приковывала их ноги к себе при каждом шаге. Казалось, ступни их были железом, а узкая, петляющая все выше и выше дорога состояла из магнита – таким тяжелым был здесь путь.
И все же они поднялись еще выше и разбили лагерь незадолго до заката – на такой высоте солнце исчезало позднее. Еды почти не осталось, и Дерри размышлял о том, что завтра нужно будет подняться еще до рассвета и попробовать подстрелить какую-нибудь птицу, иначе им не прожить следующие несколько дней. Клэптон докуривал последний оставшийся у него кусок сигары и размышлял исключительно о табаке. За минувший день он настолько утомился, что удерживать в голове какие-то иные, более трудные мысли был просто не в состоянии.
Медленно повернул он голову, с абсолютной точностью угадывая направление застывшего взгляда Клэптона. Старик стоял там. Теперь он подошел к ним еще ближе и находился на расстоянии не более чем в шестнадцать с половиной футов. Даже несмотря на темноту, легко можно было разглядеть черты его лица, покрытого глубокими морщинами, его характерный для аборигенов мясистый нос, впавшие глаза, закрытые сморщенными веками, его густые, белые волосы, похожие на шерсть мятой звериной шкуры.
– Кто ты такой? – завизжал, не помня себя, Клэптон. – Кто ты? Откуда ты идешь? Почему подходишь к нам все ближе и ближе? Проклятье, да что тебе надо, старый червяк?
– Хватит, успокойся, – сказал Дерри. – Он же ничего нам не делает.
– Это лишь временно он такой тихий!.. – взвизгнул Клэптон. – А там, глядишь, убедится в том, что мы для него безопасны и ничего дурного ему не сделаем, подберется среди ночи к нам вплотную и задушит. Я читал, что здесь питаются человеками, если никакой другой пищи найти не могут.
– Коли на то пошло, это касается не только здешних обитателей, – проворчал Дерри, но развивать тему не стал.
Клэптон вскочил на ноги и выхватил из кармана пистолет.
– Ты!.. – завопил он, глядя прямо в лицо неподвижному аборигену. – Убирайся вон, слышишь? Убирайся – или я в тебя выстрелю! – Он пошевелил пистолетом. – Знаешь, что это за штука? Видел такие?
– Господь с тобой, дружище, – проговорил Дерри. – Да что ты, в самом деле? Здешние жители уж точно знают, что такое огнестрельное оружие, и если дед не уходит при виде твоего пистолета, значит, у него нет никаких…
И в это мгновение прогремел выстрел.
Дерри поднялся, не веря собственным глазам.
– Да что ты делаешь, друг мой? – закричал он на Клэптона. – Ты же убил старика!
– Свидетелей все равно нет, – сквозь зубы процедил Клэптон. – Ты ведь не будешь никому рассказывать?..
Дерри медленно двинулся в сторону рухнувшего деда. Тот лежал лицом вниз и не шевелился, прямой как палка, с раскинутыми влево и вправо тощими черными руками. Все еще покачивая головой, Дерри опустился на колени рядом с ним и перевернул труп на спину.
– Ты не будешь никому рассказывать, – повторил Клэптон и вторую пулю выпустил в своего товарища.
Не издав ни единого звука, Дерри повалился рядом с аборигеном-покойником. Отличный охотник, Клэптон попал прямо ему в сердце.
– Никто ничего не расскажет, – в третий раз сказал Клэптон и, по-прежнему держа пистолет наготове, подошел к неподвижным телам. Мельком он глянул на Дерри, чье лицо даже не изменилось – такой внезапной и мгновенной оказалась его гибель, – и наклонился над жутким старцем.
В тот же миг Клэптон испустил дикий, ни на что не похожий вопль.
Старик, преследовавший его экспедицию, был, вне всякого сомнения, мертв – но умер он не сегодня от меткого выстрела, он умер много десятилетий назад. Его тело иссохло, плоть приросла к костям, его лицо представляло собой череп, обтянутый кожей. Глаза его были крепко сомкнуты, веки с давно выпавшими ресницами намертво приросли ко впавшим щекам. Рот провалился, зубов не было и в помине. Это был мертвец, следовавший за экспедицией – по причине, которая навсегда останется неведомой.
Из текстов, сохранившихся в архиве Дерби Коннора Эллингтона
Маяк и бездна
Стоит ли говорить о том, что в буквальном смысле настигло тебя в тот момент, когда ты считал себя счастливцем, одолевшим все жизненные трудности и обеспечившим себе спокойные годы долгой и благополучной старости? Полагаю, есть смысл вернуться к самому началу истории, которая перевернула всю мою жизнь с ног на голову и превратила меня в то, чем я являюсь в настоящий момент… О том, какая судьба настигнет меня в ближайшем будущем, стараюсь не думать, хотя весь мой разум говорит о том, что спасение, по всей вероятности, невозможно.
Мое имя Джошуа Гилберт. В возрасте тридцати с небольшим лет я унаследовал неплохое состояние от своего дяди, о существовании которого едва знал, поскольку он был намного старше моего отца и жил где-то в глубинке, откуда не изволил посылать родственникам никаких известий. Отец как-то рассказывал, что его старший брат, рожденный от другой матери, первой жены отца (та женщина умерла лет за десять до того, как наш дед женился вторично), – человек странный, и это самое мягкое определение его характера. Дядюшка предпочитал не общаться с другими людьми, благо весьма неплохое наследство позволяло ему держаться в стороне от любых поисков работы и ни от кого не зависеть. Но обычные люди так уж устроены: рано или поздно они пытаются познакомиться с соседом, зайти к нему в гости и выяснить, чем он занимается, поэтому нелюдимый и замкнутый мой дядюшка постоянно менял место жительства и в конце концов обосновался где-то в районе Барнстейбла, в отдаленном селении на самом берегу океана. Об этом мы, впрочем, узнали только после его смерти от какой-то болезни, когда к нам пришло письмо, сообщавшее о том, что я объявлен его наследником.
Надо признаться, я колебался, стоит ли принимать подобное наследие. Какое-то отдаленное чувство нашептывало мне, что, возможно, это принесет мне не только благости, но и некоторое загадочное страдание, о сути которого я сейчас даже не подозреваю. Однако в конце концов так называемый здравый смысл обывателя взял верх, да и близкие мои не понимали, откуда взялось мое колебание, поэтому после некоторых размышлений я все-таки принял наследство и таким образом получил небольшую усадьбу в отдаленном месте, куда вовсе не обязан был перебираться.
Я превратил эту усадьбу в гостиницу и отдал ее в распоряжение управляющему, который присылал мне четыре раза в год отчеты и денежную выручку. Если он что-то и присваивал (под видом бесконечных ремонтов и замены ковров – ведь с океана дует влажный ветер, и ковры часто приходят в негодность, как он писал) – я не обращал на это внимания. У меня не было ни малейшего желания ехать в глушь и выяснять, насколько соответствовали истине все эти подробные сообщения.
Вместо того я занялся живописью, которая всегда меня интересовала. Я взял уроки у нескольких мастеров, некоторое время искал собственный стиль в искусстве и в конце концов, как утверждали в своих статьях критики, весьма преуспел. В любом случае мой образ жизни полностью меня устраивал.