– Умоляю вас, – повторял он. – Не вглядывайтесь в эту скалу! Это приведет к самым страшным последствиям… Вы ведь не знаете, как умер ваш родственник?
– Он вел замкнутый образ жизни, – ответил я тихо и почувствовал, как острые пальцы постепенно разжимаются и отпускают мои плечи. – Нам мало что известно о последних его годах. Да и о более ранних – тоже. Я оказался единственным его наследником. Впрочем, не понимаю, зачем об этом рассказывать.
Он опустил руки, втянул голову в плечи – теперь он просто замер, сутулый, бесконечно утомленный, с покрасневшими глазами. Я стоял перед ним, и в эти мгновения он как будто был полностью вписан в картину, находившуюся за его спиной и служившую как бы фоном его худой, изогнутой фигуре.
– Доброй ночи, – кратко бросил я и направился к лестнице.
Я поднимался не оборачиваясь, однако и так до моего слуха постоянно доносились повторяющиеся монотонные заклинания, произносимые едва слышным голосом моего странного собеседника:
– Не смотрите на нее!.. Не смотрите на нее!..
Укладываясь в постель, я был твердо уверен в том, что этот более чем странный разговор с несомненно свихнувшимся художником останется во вчерашнем дне и больше я обо всех услышанных от него странностях вспоминать не буду. Однако, когда ранним утром я открыл глаза, вместе со мной пробудилось и глубокое, сильное, неодолимое желание увидеть ту самую скалу и проверить всё то, о чем я услышал накануне. Более того, я был уверен в том, что это непременно произойдет, что к скале меня действительно влечет сама судьба. Возможно, возле скалы я постигну нечто такое, о чем ранее вовсе не подозревал и что имеет огромное значение, некий не приходивший доселе мне на ум смысл вселенского бытия. Теперь для меня не существовало сомнений: приближающаяся встреча с чем-то неведомым неизбежна. Судьба надвигается на меня – а Мэтью Болдуин был ее посланцем, призванным сообщить мне о том, что меня ожидает.
Как и коммивояжер Барнз, я покинул гостиницу рано утром. Впрочем, в отличие от Барнза я заплатил владельцу этого прекрасного места за ночлег и хороший ужин и сообщил о том, что направляюсь в Дэнем Спрингс, где у меня имеется собственность.
– Неужто вам принадлежит местная гостиница? – поинтересовался хозяин, подмигивая. – Я слыхал о ней… Вчера вы провели вечер с мистером Болдуином, так я уж решил, что он вам о ней рассказывал. Мистер Болдуин, прямо скажем, человек странный, но вовсе не злой и по-своему очень талантливый. Вы же видели нарисованную им картину? Я уж предлагал ему писать портреты здешних посетителей и продавать их по 15 долларов за штуку, но он отказывается. Говорит, что может причинить им несчастье. Он рассуждал с вами о несчастьях, которые таятся в картинах? – Хозяин покачал головой. – Вот бедняга. Что он там пережил, в вашем Дэнем Спрингсе, понятия не имею… должно быть, нечто страшное. Вам-то бояться нечего, раз вы хозяин того отеля.
Честно говоря, я уже начал сильно сомневаться в том, что меня не ожидает какая-то неведомая опасность, но, как уже говорилось, сомнений в необходимости поездки у меня не возникало, более того – уверенность крепла с каждой минутой.
Попрощавшись с хозяином гостиницы, я продолжил путь в сторону Барнстейбла, и через два часа меня уже вез поезд, в котором ехали хмурые мужчины в темной одежде, двое рыбаков, издающих характерный рыбий запах, и две пожилые женщины в теплых пальто, пошитых из дешевой, прочной ткани. Они поджимали губы и хмуро поглядывали на окружающих.
Я добрался до Дэнем Спрингса ближе к вечеру. Поселение с первого же взгляда производило удручающее впечатление – как люди могли жить здесь с рождения и до самой смерти? Отдельно стоящие дома, разбросанные в беспорядке и на большом расстоянии друг от друга, преимущественно двухэтажные, неопределенного – грязновато-серого – цвета мелькали тут и там. Между ними видны были деревья, но и они не отличались пышностью: ветви росли только в восточную сторону, а с западной их словно бы напрочь сдул морской ветер. Два раза я видел, как пробегает тощая, облезлая собака. Все здесь было серым и пропитанным соленым, жгущим глаза морским ветром. Казалось, даже если бы стояла солнечная теплая погода, здесь все было бы по-прежнему покрыто бесконечными холодными и влажными сумерками.
Но вот явилась гостиница – моя собственность, мое наследство, память о моем родственнике. Это здание резко выделялось среди местных строений: во-первых, оно было трехэтажным, можно сказать – высотным, во-вторых, стены его были выкрашены в необычный для Дэнем Спрингса красный цвет. Пыль, дождь и ветер уничтожили изначальную яркость этой окраски, но все же и в таком состоянии здание сильно контрастировало с окружающими.
Меня встретил невысокий толстенький человек лет пятидесяти; он сразу назвал себя: Дерек Гудман, управляющий.
– У нас свободно несколько весьма комфортабельных помещений, – сообщил он. – Какое желаете – с видом на Дэнем Спрингс или с видом на море? И то и другое по-своему хорошо, но настроение они создают разное.
Я с удовольствием пожал его мягкую, гладкую на ощупь руку.
– Я Джошуа Гилберт, – представился я. – Мы с вами долго состояли в переписке, и вот наконец я прибыл, чтобы можно было познакомиться лично.
Он немного напрягся, и я поспешил его успокоить.
– Меня абсолютно устраивает ваше управление этой гостиницей, – заверил я его. – Всё, ради чего я прибыл, – это желание удовлетворить любопытство. Помимо всего прочего, мне стоит хотя бы немного узнать о моем покойном дядюшке, которого я никогда не видел. Каким он был человеком, как представлял себе спокойную старость, какие картины раскрывались перед ним в последние годы – да и какой образ жизни он вел. У меня есть предположение, – добавил я, позволив себе, быть может, лишнюю искренность, – что я унаследовал определенное сходство с ним, поэтому для меня столь важной может оказаться эта поездка.
– Понимаю, – кивнул Дерек Гудман. – Весьма и весьма достойная причина для столь дальнего и трудного путешествия.
Он довольно быстро пришел в себя и сделался приветливым и говорливым. Очевидно, какие-то хитрости в том, как он вел здешние дела, все-таки имелись, и менее всего ему хотелось бы, чтобы законный владелец гостиницы об этом проведал. Но меня это действительно не занимало: основной смысл моей жизни находился совершенно в иной области.
– Что ж, мистер Кевин Гилберт… – заговорил Гудман. – Даже не знаю, с чего и начать. Он прибыл сюда приблизительно за пять лет до своей кончины и некоторое время ходил по улицам и вглядывался в дома, в лица людей, ощупывал деревья, стены, заборы… В первые несколько часов мы даже сочли, что он слепой, так много значения придавал он прикосновениям. Однако позднее мы убедились в том, что у него отличное зрение – мало кто способен был видеть настолько хорошо, как он. Еще одна странность – в эти первые дни никто не знал, где он ночует. По ночам он просто исчезал, как будто растворялся в темноте, но утром появлялся вновь, спокойный и отдохнувший.
– Возможно, он ночевал где-то в лесу? – предположил я. – Здесь же много необитаемых мест, где можно скрыться и провести ночь.
– Возможно, – сухо согласился Гудман, но я видел, что он придерживается иного мнения. – Так или иначе, на четвертый день мистер Гилберт подошел к этому зданию – тогда оно было двухэтажным и значительно менее просторным – и предложил его владельцу хорошую сумму. Деньги при нем имелись в наличии, он попросту нес их в большой сумке. А? Как вам такое понравится? Сделка совершилась за несколько часов, и мистер Гилберт оказался владельцем дома. Через несколько дней он совершил поездку в Барнстейбл, откуда привез множество строительного материала. В это трудно поверить, но следующие несколько лет он только тем и занимался, что достраивал этот дом. Он работал сам, собственными руками, не допуская сюда посторонних.
– А что же местные жители? – не выдержал я. – Ведь мой дядюшка был уже не молод… Так и смотрели, как пожилой джентльмен таскает тяжелые доски и колотит молотком?
– Уж поверьте, дорогой мой мистер Гилберт-младший, мистер Гилберт-старший не раз получал от нас самые искренние и бескорыстные предложения помощи, но всякий раз отказывался, причем в довольно решительной, если не сказать – грубой форме. В конце концов мы перестали ему навязываться. Было очевидно, что эти работы производятся им не столько ради какой-то выгоды, сколько ради того, чтобы исцелить некие душевные невзгоды. – Он покачал головой – медленно и степенно, как бы показывая, что слишком хорошо знает жизнь и все ее тяжкие испытания, тайные и явные. – По вечерам, закончив работу, он поднимался на воздвигнутый им третий этаж, закуривал трубку – она хранится у нас на особой полке при входе в гостиницу, вы сможете посмотреть и даже прикоснуться, – и смотрел на море. С крыши этого здания открывается широчайший вид на бесконечные волны и скалы…
– А как он умер? – спросил я тихим голосом.
Мне не хотелось этого знать, но вместе с тем я понимал, что избегнуть этой темы не получится, и, что называется, смело бросился навстречу опасности.
– Он попросту не проснулся, – ответил Гудман. – Вот и всё. – Он глубоко вздохнул и огляделся по сторонам, словно предполагал увидеть кого-то у себя за спиной. – Жители Дэнем Спрингса привыкли к тому, что поутру отсюда доносятся звуки пилы или молотка, а то с грохотом падает какая-нибудь доска. Но в то утро стояла сплошная тишина. К середине дня поднялось беспокойство. Конечно, у мистера Гилберта-старшего не было явных друзей, людей, с которыми бы он – ну знаете, как это бывает у всех джентльменов – вел степенные вечерние разговоры за бутылкой пива или играл бы в карты на небольшие ставки просто ради развлечения… Однако это не означает, что в городе к нему не имелось доброго отношения, о нет, мистер Гилберт-младший, поверьте! Здесь все знают друг о друге множество подробностей и при случае готовы стать другом даже не близкому соседу. Итак, к полудню возникли странные предчувствия, а после обеда сюда направилось несколько человек во главе с миссис Кэрри, которая руководит женским хором в нашей церкви. Все вместе они поднялись на третий этаж и там обнаружили мистера Гилберта мертвым. Он сидел в кресле на крыше, совершенно неподвижный, свесив голову на грудь, и солнце озаряло его тело, как бы пытаясь скрасить его в последние минуты…