Чтобы скорее покончить с делами, Илья в этот вечер попросил мать накормить его ужином пораньше, чтобы отвести на выгон коней.
Он отвел лошадей, заковал их в железные путы и быстро вернулся. Спать в сенях было еще холодно. Молодежи и маленьким постелили в большой горнице.. Когда Илюша вошел в полутемную комнату, Анюта уже лежала и что-то делала со своими длинными косами. На ее лицо падала полоска света от горящей в сенях лампы. В горнице вкусно пахло калачами и укропом. Разувшись, Илюшка на цыпочках подошел к Аннушке, положил голову на подушку и прижался к ее плечу. Она не отодвинулась, спокойно спросила:
— Ты почему не за столом?
— Я давно уже поел…
Перебирая на груди прядки темной косы, Аннушка дышала тихо и ровно. Илюшке хотелось расшевелить ее чем-нибудь, растревожить и сказать самые главные слова, которые бы разом, запросто решили все дело. Он мгновенно придумал их и без всякой передышки выпалил:
— Давай будем делать, как все… По-взаправдышному тоись…
— Тоись как? — быстро спросила Аннушка, и ему почудилось, что она перестала дышать.
— Как муж и жена…
Она бесконечно долго молчала, а Илюха давил затылком подушку и горел, как на костре.
— Ой, как нехорошо… Я же большая, а ты… А ты совсем мальчишка и говоришь мне такое… Нехорошо!
До Илюшки смутно доходил ее отрывистый шепот.
Из второй горницы, где все ужинали, слышны были голоса и звон посуды.
— Иди на свое место, — сказала Аннушка.
Илюша деревяшкой лежал на кошме и боялся пошевелиться.
— Айда, ступай, а то сейчас ваши придут, — снова проговорила она и тут же, протяжно вздохнув, добавила: — Ведь надо же сморозить такое!..
Что тогда «сморозил», Илюша понял позднее. С тех пор Аннушка перестала быть ласковой и как бы не замечала его. А ведь, бывало, тихим зимним вечером, когда по крыше дома гулял ветер и мороз зацеловывал окошки, она поднимала голову, заговаривала с кем-нибудь и обязательно взглядывала на него, улыбалась… Не раз он видел, как в глазах ее плясали веселые, одному ему предназначенные искорки, и чувствовал себя так легко, точно вот-вот взлетит выше крыши… А теперь Аннушка не смотрела на него, не улыбалась…
15
Брат Миша находился в действующей армии, и Никифоровы первый раз выехали на сенокос без него.
Сложился отец в супряге с казаком Семеном Прохоровым. У него было двое сыновей — Иван лет семнадцати и Санька годом или двумя постарше Ильи. У Никифоровых на сенокосе работали отец, Настя, Саня и Илюшка. По наделу покосы им достались в местечке Карим чапкан, где по косогорам и долинам ковыль прорастал пыреем, лошадиной кисляткой и другим хорошим разнотравьем.
Это была славная пора детства. Отец заметно подобрел, не так часто бранился, то ли Насти стеснялся и Прохоровых, то ли война приструнила маленько… Лето было ненастное. Дожди подолгу не давали работать. Младшие мальчики быстро сдружились. В свободное время они лазили по горам и собирали дикую вишню. Однажды верхом на конях они перевалили через большую, совсем незнакомую гору, спустились в долину, заросшую вишневыми деревьями, сплошь усыпанными крупной и спелой ягодой. Наевшись досыта, Илюшка с Санькой Прохоровым набрали по полной фуражке — напоказ. Место, куда они забрались, называлось Баткак, что в переводе с татарского означает грязь. Здесь вся земля принадлежала казакам Полубояровым. Это была их вечная собственность, полученная от царя за какие-то особые заслуги.
Вернувшись на стан, ребята гордо вывернули свои пропитанные вишневым соком фуражки и все до ягодки высыпали на рядно. Решено было, что завтра, захватив все порожние ведра и чайники, они поведут женщин в эту сказочную долину.
Семен разбудил всех на рассвете. Утро было сырое, прохладное. В долинах гнездился промозглый туман. На место прибыли рано, но, к удивлению, их кто-то уже опередил. В глубине меж зарослей мелькали белые платки женщин, а внизу, под косогором, стояла телега с приподнятыми кверху оглоблями.
Не теряя времени, вишни стали рвать прямо с самого края. Их тут было столько, что глаза разбегались.
Настя с Саней приладили ведра спереди, и вскоре первые ягодки звонко застучали по днищам.
— А мокротища! — протяжно пропела Саня.
— Ради такого дела и промокнуть можно. Ягод-то, ягод-то! — удивлялась Настя. Она брала вишню ловко, споро. Ребята же — одну в чайник, другую в рот. Только Саня, чтобы не отстать от Насти, старалась не есть…
Прошло совсем немного времени, и перед ними, как из-под земли, вырос верховой. Это был один из полубояровских внуков, Пашка. Под ним была большая рыжая лошадь без седла.
— Чего приперлись? — высоко задирая лошади голову, крикнул он.
— Тебя не спросились, — ответил Иван Прохоров. Они с Пашкой были одногодки. Только Ваня высокий, стройный, а Пашка точно обрубышек, с косматым на виске чубишком.
— А вот мы с тебя так спросим, что будешь гнать до самого стану не оглядываясь. Земля-то наша!
— Земля пусть будет ваша, а ягодки божьи, — смиренным голосом произнесла Саня. — Всем хватит!
— Сказано — наши угодья и никому не велено их вытаптывать.
— Это же ягоды, а не бахча! — возразил Иван.
— Бахча не бахча, не велено — и все! — напирая на Ивана грудью своего коня, кричал Пашка.
— Ты что, ошалел, парень! — возмутился Иван. — А ну-ка, убирайся с конем!
— Это вы убирайтесь с нашей земли! — размахивая нагайкой, кричал Пашка.
— Ты еще и нагайкой махать!.. — Иван был вдвое сильнее Пашки. Поймав конские поводья, он вывел лошадь из ягодника и добродушно пригрозил: — Не уедешь добром, стащу с коня, вырву плеть и такую нарисую на твоей ж… азбуку, что не скоро верхом сядешь…
— Ну ладно, ладно… Ты меня, Ваня, еще вспомнишь… — Полубояров хлестнул нагайкой лошадь, поднял ее на дыбки и ускакал.
— Зачем же так-то? — забеспокоилась Саня.
— А что мне с ним, детишков крестить?
— А вдруг он опять прискачет?
— Ну и пусть…
— Возьмет да киргызов своих приведет, — не унималась Саня.
Она слышала, что Полубояровы косят траву за Уралом вместе с киргизами.
Все посмеивались, но Саня оказалась права. Не успела тучка перевалить за гору, как на косогоре показались всадники. Видно было, как за их спинами раздувались рубахи. Впереди чернела борода Пашкиного отца, Ерофея, за ним скакали Пашка, Жумагул — страшный вислоусый киргиз, постоянно живший у Полубояровых, и еще один работник.
Размахивая нагайками, они обступили женщин и Ивана, напирая грудью коней, погнали их к телеге. Илья с Санькой Прохоровым успели спрятаться в ягоднике. Пока верховые шумели и угрожали, мальчишки ползком выбрались на плоскогорье, сели на коней, спрятанных в колке, и помчались на стан.
— Ах, живоглоты проклятые! — распалился Семен Иваныч — он велел поймать ему Лысманку, а сам нырнул в балаган и тотчас же выскочил оттуда с ружьем.
При виде оружия у Илюхи екнуло сердце. «Значит, с пальбой придется выручать пленников», — подумал он.
Однако выручать не пришлось. Всех троих встретили неподалеку от ягодника. Верховые отобрали у них вишню и прогнали.
— Вот поеду и так разделаю этого Ерошку! — храбрился Семен Иванович.
— Не связывайтесь, дядя Семен, — сказала Настя.
— Еще как свяжусь! А ну, Ванька, айда со мной. — Семен Иванович тронул коня и поскакал к торчавшим в ягоднике оглоблям. Иван вместе с Ильей на одной лошади помчались вдогонку.
Ни Ерофея, ни работников там уже не было. Одни бабы собирали вишню. С ними был и Пашка. Его спутанный конь пасся на косогоре.
— Да я за такое живоглотство!.. — рассерженно закричал Семен.
— Ты чего тут яришься? — спросила грудастая тетка с опущенным на глаза платком. Это была одна из многочисленных снох Полубояровых, знаменитая Дуня-ругательница, каких свет не родил.
— За что у наших девчонок последнюю ягоду вытряхнули! Да я вас, эдаких-то…
— А ну замолчи, блохатый! — крикнула Дуня и начала сыпать разными словечками.
Семен Иванович подскакал к телеге, дернул за край и высыпал вишню в ягодник, густо поросший бобовником.
Дуня завизжала. Гремя ведрами, бабы кинулись к телеге и начали собирать рассыпанные вишни. Да разве соберешь ее в густой траве?..
Семен Иванович отъехал немного, спешился и стал крутить цигарку. Настя с Саней подошли к краешку и принялись рвать ягоды, прислушиваясь к бабьему визгу и к Дунькиной ругани.
Вдруг Настя выпрямилась.
— А ну ее к шуту, эту ягоду. Пошли на стан, — сказала она.
— Собирайте, чего там! — крикнул Семен Иванович.
— Все равно не дадут. Вон Пашка опять на хутор поскакал.
— И правда, айдате лучше домой, а то они нас выпороть обещались, — вспомнила Саня. У нее был жалкий вид: кофтенка намокла и прилипла к плечам, юбка висела кулем. Илюшке даже жалко стало Саню-тетеху, да и драки он тоже побаивался.
— Домой так домой, — Семен Иванович вскочил на коня.
Едва они поднялись на вершину Баткакской горы, как на взгорье с улюлюканьем и свистом по ту сторону дола выскочила целая орава верховых.
— Мамаевцы! Крохоборы! — крикнул Семен Иванович.
— Чувашские пустобрехи! — ответно заорали мамаевцы. Они кидались всякими словами. Неизвестно, как насчет Прохоровых, но в жилах Илюшкиной семьи, наверное, бродила такая кровь, недаром их дразнили «чувашами».
— А ну, подъезжайте поближе, староверы некрещеные, из узды лыком тащенные, я всажу вам по дробинке! — Семен Иванович бабахнул вверх. Лошади вздрогнули и прижали уши. Саня, хлюстая мокрой юбчонкой, помчалась на гору. Выстрел остановил мамаевцев. Полаялись еще маленько, да и разъехались.
16
Одним из любимых праздников — кроме рождества и пасхи — была масленица. Широкая, русская, как принято о ней говорить. О масленице написано немало книг, нарисовано великое множество картин.
Настоящая русская масленица в широком смысле этого слова была большим, раздольным традиционным праздником — отдыхом от постоянных трудов и забот перед длинными, суровыми, великопостными днями. В станице она не отличалась диким и буйным разгулом, как в престольные праздники. Водки почти не пили, предпочитали бражку, приготовленную домашним способом в последний, так называемый прощеный день, спиртное ставилось на стол в самых малых дозах. После скоромного ужина дети подходили к отцу или деду, размашисто крестились, становясь на колени, кланялись в ноги: