— Мы из ревкома. Убери оружие, — тихо, но с внушительной твердостью сказал Мавлюм.
— Ничего не знаю! Мне приказано! — Выставив вперед ствол винтовки, часовой попятился к крыльцу. Кто-то из казаков подставил ему ногу, и юнкер рухнул в сугроб.
— Стрельнуть мог, дура! — Мавлюм выдернул из рук юнкера винтовку. — Мишка, вытащи его и покарауль тут у крыльца, — добавил Мавлюм.
— Ладно. Вставай, друг. Только не шуми, — сказал Михаил.
— Какой я тебе друг! Я бы… — барахтаясь в сугробе, бормотал юнкер.
— А ну помолчи, франт, — предупредил Никифоров.
Подняв часового, он загнал его под навес. Пыхтя и отдуваясь, юнкер стащил с головы папаху и стал отряхивать ею снег с полушубка, с ненавистью поглядывая на казака выпученными глазами. Хлопья снега липли к его взлохмаченным волосам, к молодому, безусому лицу и тут же испарялись.
Дутова, его чернявую, похожую на цыганку подругу, хозяина дома полковника Карабельщикова с сыновьями казаки застали за чаепитием в просторной комнате, освещенной лампами — висячей и настольной.
Высокий, в папахе казак с тонкими вразлет усами, рядом с ним плечистый, черночубый красавец с дерзкими, горящими глазами, в обтянутой полевыми ремнями кожанке и двое рослых казаков с винтовками наперевес возникли в распахнутых настежь дверях, словно тени. Режущий глаза блеск эфесов клинков, висящих на потертых портупеях, косматые папахи, хмурые, настороженные глаза заставили атамана Дутова отодвинуть стакан.
— Паслушайте, господа! — теребя пухлой рукой седенькие усики, полковник Карабельщиков поднялся. Он был небольшого роста, тучный, в белой с вышитым воротником косоворотке. — Пазвольте!
Загремев стульями, вскочили и сыновья, одергивая новенькие зеленые кители.
— Всем сидеть! — громко скомандовал Глебов. — Именем революционного комитета вы арестованы!
— Ты что, урядник Глебов, очумел? — крикнул офицер. Они знали друг друга с детства — еще мальчишками, приезжая из кадетского корпуса на каникулы, вместе с казачатами удили рыбу, купались, бывало, и дрались, как все подростки.
— Так пазвольте, господа, пазвольте! — суетился хозяин дома.
— Спокойно, Александр Иваныч. Присядьте. — Глебов махнул в его сторону зажатым в кулаке наганом. — Это не вас касается, а господина Дутова и вот господ офицеров, — показал он на молодых, очень похожих друг на друга есаулов.
— Они же мои сыновья, понимаете, сыновья! — высоко, звонко выкрикивал отец.
— Если, господин Дутов, у вас есть при себе оружие, прошу на стол, — не обращая внимания на слова хозяина, сказал Мавлюм и почти вплотную подошел к столу.
— Нет! — Взявшись за борта расстегнутого кителя, Дутов резко откинулся на спинку старого венского стула, заскрипевшего под его плотной фигурой. Ярость застыла на его широколобом скуластом лице с густой, неряшливо торчащей на щеках щетиной. Он видел, как вошедшие казаки быстро распорядились его маузером и оружием сопровождавших офицеров, деловито навешивая кобуры на себя.
— Образумьтесь, урядник Глебов! По какому праву? — Голос Дутова звучал глухо. Он по-азиатски щурил откровенно злые, колючие глаза. В его облике было что-то от монгола, и в то же время он походил на кряжистого, закоренелого старообрядца.
— По праву революции! А остальное вам напомнит военно-полевой суд.
— Вы хотите предать своего атамана суду? — сказала женщина и попросила у есаула папироску.
— Вас, тетка, тоже… — ответил Мавлюм, улыбаясь яркими, чернеющими при свете глазами.
— Мы не имеем чести вас знать! — прервал его Дутов и, схватив наполненную водкой рюмку, опрокинул ее в волосатый рот.
— Зато мы тебя очень хорошо знаем! Может, расскажешь в губревкоме, как рабочих в Оренбурге расстреливал, большевиков казнил? Или ты забыл, атаман?
Дутов насупился. Кровь отлила от его нахмуренного, вспотевшего лба. Серые глаза помутнели.
Тишина была напряженной, звенящей, как январский мороз. Только в переставшем шуметь самоваре что-то гулко пощелкивало. Вдруг открылась дверь, и, лавируя между казачьими полушубками и шинелями, появился Санька Глебов с повисшим на лбу ухом от шапки. Подняв руку в желтой дубленке, он поманил дядю пальцем.
— Ты чего тут? — шагнув к племяннику, спросил Глебов-старший.
— Отец прислал, — тяжело дыша, ответил Санька.
— Зачем? Говори!
Санька покосился на Дутова.
— Выйдем! — Дядя взял Саньку за руку и вышел с ним на кухню. — Ну, что сказал тебе отец?
— Полубояровы, Митрий Фролов, Овсянниковы с попом заодно, сходку собирают. Енька Фролов, Пашка Полубояров верхами сели, весь Большой курмыш обскакали и всем нагайками в ставни постучали. Сборная уж битком набита. Полным-полно казаков. Так галдят, то и гляди, стекла мерзлые повылетают…
— Ты короче, короче! — тормошил его дядя.
— Короче? Отец велел тебе и Мавлюму скорее приходить!
— Вот так-то ладно. Молодец, что прибег. — Алексей Глебов быстро подошел к двери, знаками вызвал Мавлюма, объяснил ему создавшееся положение.
— Учуяли, прасолы! Надо нам быстро идти туда. Оставим здесь караул, — пряча наган в кобуру, проговорил Мавлюм.
На улице все крепче и крепче мороз пощипывал щеки. Приплясывая на обледенелых досках крыльца, юнкер оттирал себе уши.
— Мишка, отпусти этого лопоухого в избу. Пусть погреется, — сказал Мавлюм Никифорову. — Караульте хорошенько. Мы в ревком. Я скоро смену пришлю.
…Сходка проходила бурно. Истошно горланя во все глотки, казаки вскакивали с мест, хватали друг дружку за грудки так крепко, что летели оторванные крючки, пуговицы, трещали рукава чекменей, теплушек, полушубков.
Полубояровы, Фроловы, Дементьевы, Шуваловы и прочие зажиточные казаки из Большого курмыша, торговцы, прасолы из Татарского сумели посеять недоверие к действиям ревкома, запугивали петровцев тем, что в Тургайские степи ушел с войском генерал Белов. Увел с собой часть офицеров и юнкеров сподвижник Дутова, полковник Вяткин, на границе Оренбургского края сосредоточил белогвардейские части адмирал Колчак, формирует батальоны смерти полковник Каппель, у моря высаживаются союзные армии англичан и французов с невиданными, ползущими, как черепахи, бронированными танками. Фамилии генералов, новое название вооружения завораживали психику старых казаков. На сходку явились даже те седобородые деды, которые редко слезали зимой с печки. Они так орали и стучали сучкастыми батогами, что молодые фронтовики вынуждены были помалкивать. А верховоды продолжали угрожать, что расправа над атаманом Дутовым черным пятном ляжет не только на станицу, но и на все казачество и возмездие будет самым жестоким и беспощадным.
Большинством голосов сход вынес постановление: отпустить атамана Дутова и его приспешников на все четыре стороны, не подозревая, какой дорогой ценой придется заплатить за это.
Сразу же со сходки исчезли братья Полубояровы, Дементьевы, Шуваловы. Сославшись на решение схода, угрожая ручным пулеметом и гранатами, они сняли караулы, а обрадовавшимся уральцам помогли запрячь лошадей и посоветовали Дутову: не дожидаться утра, а этой же ночью покинуть станицу, зная, что ревкомовцы вопреки постановлению схода могут принять иные меры.
— Выпустили хищника из клетки! — узнав о бегстве Дутова и его свиты, сказал Николай Алексеевич. — Попомните мое слово: теперь война закипит еще жарче, потемнеет Урал от кровушки.
Вещими оказались слова бывалого казака. Много потом атаман Дутов пролил крови русских, татар, башкир, казахов.
Послушать, о чем казаки галдели на сходке, Илюшке так и не удалось. Даже Саньку Глебова, который был у ревкомовцев за посыльного, дежурный с болтавшейся на боку шашкой выставил за дверь.
— Мал еще, мал, — запирая за ним дверь, сказал казак.
Войдя на кухню, Илюха залез на печку, усердно потирая озябшие руки, стал размышлять над происходившими в станице событиями.
Вечером, когда сноха Настя варила лапшу с бараниной, пришел наконец Михаил.
— Ты куда полез, куда? — услышал Илюшка надрывный Настин голос.
— Не я же один… — оправдывался Михаил. — Фронтовики пошли, мои товарищи.
— Тоже придумали, такую шишку, атамана наказного… Да вы что, белены объелись?!
— А ты знаешь, сколько он в Оренбурге крови пролил?
— Господи, когда все это кончится?
— А черт его знает!
— Ты хоть бога-то не хули. Что порешили с атаманом?
— Крику было… одни орут отправить назад, сдать губревкому, а другие против.
— Кто же на сходке-то всех больше куражился? — допытывалась Настя.
— Бородачи.
— А наш?
— Ругал меня, что я ходил атамана брать…
— Тебе больше всех надо… Про детишек забыл…
— Не хнычь! Отпустили же!
— Он вернется и попомнит вам…
Со двора вошел отец, сумрачный, недовольный. Оторопь брала при таком его сердитом виде. Илья подальше отодвинулся за трубу и прилег головой на чьи-то пимы, не видел, но чувствовал, как отец сует варежки в печурку и разматывает кушак.
— Ну што, ерой, перед женой, поди, хвалишься? — спросил отец.
— А чем хвалиться?
— Царя не надо, атаманов тоже в каталажку, а правит пусть Алешка Глебов с Мавлюмкой.
— Ничего, живем же без царя… А Глебов еще получше Туркова. Свой казак и сходки ведет без разных церемоньев…
— Вот вы и удумали своими башками наказного атамана арестовать… Он еще вам покажет кузькину мать…
— Понятно, покажет, раз улепетнуть дали…
Спор бы, наверное, разгорелся и дальше, если бы не пришла мать.
— Опять сцепились? В могилу загоните. Минька, живо беги и наколи дровец сухоньких. Не видишь, чем жена твоя горнушку растапливает? Не дрова, а сырье одно… А ты, отец, ступай и отруби мне мяса на завтра. Ради бога, прошу, перестаньте баталиться. И так уж не жизнь пошла, а разброд какой-то…
Михаил встал и начал искать под лавкой топор. Отец покряхтел маленько и тоже потянул с вешалки полушубок.
— А ты что на печи жаришься? — обращаясь к Илюшке, спросила мать.
— Греюсь…
— Сто раз согрелся… Все