После похорон матери девчонок на время взяли к себе сестры Ивана Никифоровича.
Илюшка пока оставался дома под крылышком тетушки Анны. Она хоть и не могла заменить ему мать, но в ее заботах он очень нуждался. Насте было не до сирот. На ее плечи легли все домашние дела, да и свои двое малышей отнимали время. Вскоре Илюшку взял к себе учеником делопроизводителя Алеша Амирханов и этим круто повернул его судьбу. Приближался голодный 1921 год. Уже с осени Настя перестала замешивать калачи и лишь по воскресеньям выпекала тоненькие шанежки, а потом исчезли и они. Если раньше она раскатывала для лапши большие — во весь стол — сочни из белой, просеянной на мелком сите муки, то теперь брала одну-две пригоршни простого размола, брызгала водичкой, растирала пальцами и бросала в кипящий котел. К середине зимы люди стали пухнуть с голоду, а к весне столько поумирало, что даже некому было рыть могилы. Мертвых складывали в бывший пожарный сарай. Прекратились спектакли, свернулась работа комсомольской ячейки. Ванюшка Серебряков, чтобы не умереть с голоду, уехал куда-то в Ташкент. Похоронив отца и дядю Алексея, умерших от сыпняка, в тот же край отправился и Санька Глебов с матерью. Волисполком в Петровке был упразднен. Алешу Амирханова перевели в уезд.
Захирела станица. Землю истощили сухие ветры, высохли все мелкие горные ручьи. Коров, которых не успели съесть, чтобы хоть как-то сохранить до весны, кормили снятой с крыш соломой, подвешивали к перекладинам на веревках.
Неслыханно тяжкое наступило время в эти два последних неурожайных года.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
1921 год унес много жизней. Как только весной чуть смягчилась, оттаяла земля, петровцы выкопали рядом с общим кладбищем большую продолговатую яму и захоронили в этой братской могиле русских и татар — земляков своих.
Положив перед собой список умерших за зиму односельчан, Илюшка по указанию Алеши записывал фамилии покойников в толстую книгу с загадочным названием «АКТЫ ГРАЖДАНСКОГО СОСТОЯНИЯ». Записал он туда и свою любимую тетку Аннушку, и отца Алексея Амирханова — Николая Алексеевича.
Вечерами Алексей все чаще брал с собой в исполком Илюшку и учил, как нужно вести делопроизводство. Илюшка старался все запомнить и усвоить. Кроме регистрации поступающих бумаг — чему всегда учат в первую голову, — он научился вести протоколы заседаний, выписывать окладные листы по налогам, составлять разные нехитрые бумаги и справки.
— Учись, Илюша, учись. Придет время, меня сменишь, — говорил Алеша.
— Ну что вы, Алексей Николаевич…
— А почему бы и нет? Поедешь учиться. А главное, больше читай. Заведи тетрадку, записывай туда все, что прочитал, о чем книга, что больше всего понравилось.
Однажды январской ночью Алексей прислал за Ильей исполкомовского сторожа.
— Скорея иди. Заболел Олексей Миколаич, — сказал сторож.
Застегивая на ходу полушубок, Илюшка выбежал на улицу. Мороз стоял лютый.
Алексея Николаевича он застал в постели. Он полулежал на подушках и гулко кашлял в платок, зажатый в костистый кулак.
— Ленин умер, — сказал Алексей. Глаза его блестели сухо и жарко.
— Что же теперь будет? — испуганно спросил Илья, мысленно дивясь тому, что не может представить Ленина неживым.
Илья вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха и к горлу подкатывается горький ком. Они посмотрели друг на друга и без слов поняли, что думают сейчас об одном и том же — о беспощадности и неумолимости смерти.
— Покурить бы, — сказал Алеша.
— Вам же, Алексей Николаевич, нельзя.
— Мне скоро, пожалуй, все будет можно… Ты, гляди, не проговорись моим домашним… Знают только фельдшер Тювильдин да ты, мой дружок. А как, наверное, не хотелось Владимиру Ильичу уходить из нашего нового, прекрасного мира? Сколько он не успел еще сделать! Теперь вы, молодые, должны довести его дело до конца. А чтобы лучше понять все, что у нас происходит, надо изучать труды Владимира Ильича Ленина. У него ты всегда найдешь ответ на любой самый сложный вопрос.
Алексей видел, как Илья тянулся к знаниям, но осмыслить все ему было трудно и сложно — не хватало образования. И он старался оказать ему посильную помощь. Алексей часто приглашал Илью к себе домой. Они наскоро ужинали и садились за книги. Желание знать больше у Алексея с Ильей было взаимным и фанатичным.
Работы Ленина читали вслух. Илья часто спотыкался на непонятных словах, делал неправильные ударения. Алексей терпеливо поправлял его, заставлял рассказывать прочитанное, объяснял непонятные места. По его совету Илюша вел конспекты прочитанных работ.
Все лучше и глубже он понимал окружающее.
— Труды Владимира Ильича надо знать. Только тогда из тебя выйдет хороший советский работник, — говорил ему Алексей Амирханов.
Илюша любил Алексея. От него исходило то самое человеческое тепло, которого со смертью матери так не хватало. Да и петровцы, за исключением богатой казачьей верхушки, уважали секретаря волисполкома. Многие, кто остался в живых, были обязаны ему — единственному в станице молодому коммунисту. Еще до распутья он добился в уезде, чтобы в Петровскую завезли пшеницу на семена, просо и кукурузу для голодающих.
После гибельных суховейных лет на уральскую степь хлынули, словно по заказу, обильные дожди. Поднялись хлеба в человеческий рост. На улицах запахло свежеиспеченным хлебом. На поправку пошли казачьи дворы. Замычали за обновленными плетнями коровы, заблеяли овцы.
Сразу же после первого урожайного года зять Степан где-то закупил по дешевке телят. Не прошло и трех лет, как эти бычки превратились в крупных волов.
Ни к чему не лежала душа лишь у Илюшкиного отца. Старший, Михаил, отделился еще до голодных лет, а младший, Илья, в исполком ходит да в комсомольскую ячейку. Все чаще Иван Никифорович жаловался зятю Степану на Илью:
— Хворает Алешка. Видел я на собрании, как он кашлял в платочек… Илья за лекарствами для него аж в самый уезд гонял. Хороший Алексей парень, и с отцом его мы жили душа в душу, а вот сына он у меня отнял, от бога отлучил. В хозяйстве работает через пень-колоду, больше за книжками просиживает. Говорит, что жалованье ему назначили двадцать рублей. Сапоги себе справил, френч по моде, гармонь купил. Безграмотных буквам учить вздумал с Федькой Петровым. Тоже мне безусые учителя выискались. А в станичной сборной, что ни день, то пляски под гармонь. Опять комедии начали разыгрывать. До работы ли тут, до назьму ли в хлеве?
— Воли вы ему много дали, папаша, — замечал Степан. — Подрос, только нашего, казачьего, в нем ничего не осталось…
— Ну это ты зря, Степа, — отвечал Иван Никифорович, стараясь снять с души тяжкие мысли о сыне. — Илья, конешно, слов нет, другим стал: с мачехой обходительный, называет ее на «вы», не то что Варвара. А сладу нет с ним…
Степан отмалчивался. Он больше думал о том, как бы поскорей достроить новый дом да еще пары две телят прикупить и пустить в нагул. Дети пошли один за другим — четыре сына родились после голодных лет.
В 1925 году волисполком был переведен в большое торговое село Покровское. Переехал туда и Алеша. Он все чаще стал кашлять, в доме у них запахло креозотом.
В следующем году, зимой, Илья был взят на допризывную подготовку, которую проводили командиры кавалерийского эскадрона территориальных войск. Пройдя ее, Илья по рекомендации Алексея Николаевича был назначен секретарем Петровского поселкового Совета. От отца он ушел и поселился в доме Пелагеи Малаховой.
Жизнь в станице постепенно налаживалась. Сельхозмашины, полученные из кредитного товарищества, быстро помогли восстановить пришедшее было в упадок хозяйство. Возродилась и начала расти кооперация, увеличивался приток пайщиков. Чем быстрее богатела станица, тем труднее стало работать комсомольцам — Илье и его другу Феде Петрову. Вновь принятый Иван Молодцов заседания посещал украдкой. Приняли в комсомол и Саню Амирханова — бойкого, смышленого парнишку. Но он был еще совсем молод и учился в средней городской школе.
Трудно было комсомольцам потому, что в то время кооперацией в станице заправляли братья Полубояровы — Сергей в потребиловке, а Пашка, с которым Илюшка и семья Прохоровых баталились за вишню, теперь верховодил в кредитном товариществе. Председателем поселкового Совета избрали Николая Горшочкова. Он хоть и ходил арестовывать Дутова, но до смерти боялся зажиточных бородачей, в особенности Полубояровых.
— Не связывайся ты с Полубояровым, — говорил он Илюшке, — эти кержаки кого хошь в бараний рог согнут…
Когда приезжал из города Алексей Амирханов, он говорил иначе:
— Полубояровым никакой пощады! Два братца заправляют кооперацией. А где другие? Вспомни, Илья, как мы с тобой прорабатывали материалы Десятого съезда РКП(б). Решение нашей партии о замене продразверстки натуральным налогом, о борьбе с оппозицией, о единстве партии. Это надо знать каждому комсомольцу. На этом съезде Владимир Ильич Ленин говорил, что сближение рабочего класса с крестьянством спасло революцию. Но соглашение это в силу своей классовой разнородности непрочно. А с казачеством, будем говорить прямо — это я добавлю от себя, — дела обстоят и того хуже. Гражданская война выкинула за границу два миллиона эмигрантов, в числе их несколько сот тысяч казаков. Там есть и наши станичники, братец Полубояровых тоже есть. Живут они в Маньчжурии и пока не собираются складывать оружия. Мало того — у меня есть сведения, что сибирский кадетский корпус переброшен из Шанхая в Югославию и объединен там с донскими кадетами под эгидой барона Врангеля. Вывод: готовят офицерские кадры, и, разумеется, не для того, чтобы маршировать в лампасах перед недобитыми генералами, а для борьбы с Советской властью. Сейчас мировая буржуазия, а вместе с нею и вся зарубежная белогвардейщина не перестают распространять про нас самую несусветную ложь о том, что Советская власть недолговечна, что двадцать шесть тысяч казаков во главе с атаманом Семеновым двигаются по Сибири, восстают большими массами и кубанские казаки, что кавалерия Буденного перешла на сторону бунтовщиков.