— Присоединилась возле Орла! — со смехом подхватил Илья. — Это товарищ Ленин говорил! Как можно забыть такое?.. Помню, как мы тогда хохотали с вами!
— Сейчас, дорогой мой, не до смеха. Полубояровы и их приспешники ждут, когда над станицей снова взовьется белый флаг. А пока они тепленько укрылись нашим красным кооперативным знаменем. Вот что страшно. Повторяю: никакой пощады им! Будь здоров как они ловко используют лозунг нашей партии о свободной торговле. Открыто спекулируют хлебом, скотом, пухом, шленкой, пуховыми платками, ажурными шалями. А платки и шали должны идти на экспорт. Нам нужно золото, чтобы купить машины, которых у нас еще нет. Присмотритесь, чем они торгуют в кооперации? Ведь завозят черт знает какую дрянь! Изгонять их надо из кооперации, и чем скорее, тем лучше.
— Что-то надо придумать, — пожимал плечами Илья, жалея, что Алексея Николаевича перевели в район.
— Придумать… Почему комсомольцы не организовали выпуск стенной газеты? Говорю тебе, что у этих толстобаших кооператоров не все идет тихо и гладко! Не все!
На собрании ячейки обсудили вопрос о стенной газете. Подражая журналу «Крокодил», газету назвали «Бегемот». Как бы ни были наивны первые заметки в стенгазете, но они все же делали свое доброе дело. Полубояровы мало пока завозили нужных товаров — дешевых сатинов, ситцев, зато ерунды всякой, вроде плохих детских игрушек, гнилой веревки, помады, высохшего, твердого, как галька, чернослива, был завал. Всеобщую насмешку вызывали небольшие слоники, вылепленные кустарями из глины, смешанной с соломой. Голова слона крепилась на металлическом стержне и свободно раскачивалась. Игрушка была сделана примитивно, грубо, а стоила дорого. Вислоухие слоники стояли в магазине на длинных полках и уныло мотали аляповатыми башками. Вот о них-то и написал Илья свою первую заметку. Заканчивалась она так:
«Выстроились слоники в один ряд, глядя на цену, хлопают большими глиняными ушами. А покупатели, тоже покачивая головами, ждут, когда председатель Полубояров вместо соломенных слонов завезет дешевого сатина и ситчика…»
— Эту заметку можно и в уездную газету послать, — сказал Алексей Амирханов. К тому времени он уже работал в Зарецком исполкоме.
К великому удивлению и радости комсомольцев, заметка действительно была напечатана в газете и почти без всяких изменений.
Однажды в поселковый Совет вошел высокий парень во всем кожаном — в тужурке с косыми карманами, в модной по тому времени кожаной с козырьком шапке, с большим, из рыжей кожи, портфелем. Сняв коричневые, из мягкого хрома перчатки, переводил быстрый взгляд живых, веселых светло-серых глаз то на Горшочкова, то на Илью.
— Вы Никифоров? — спросил он, указывая на него пальцем.
— Он самый, — смущенно ответил Илья. Он принял гостя за одного из уездных уполномоченных, которые часто приезжали покупать скот, козий пух, перемерять обширные казачьи земли, морить саранчу. — А вы, извините…
— Василий Кудашев, писатель из Москвы, сотрудник «Крестьянской газеты». А сейчас еще и корреспондент вашей оренбургской газеты «Смычка».
Пожав Илье руку, он решительно протянул ее Горшочкову.
— А вы председатель Совета, если не ошибаюсь?
— В точку попали, — кивнул Горшочков. — С какими к нам новостями?
— По газетным и молодежным делам. Ну и еще немножко по литературным…
— Это как понимать? — спросил Горшочков.
— Езжу вот по селам и станицам, раскладываю людей по сортам, вслушиваюсь в казачью чекменную мудрость, мотаю на ус…
— А у самого усов-то и нет! — Горшочков тронул свои рыжеватые, словно опаленные, усишки и засмеялся.
— Ничего, отпустим… А вы казак?
— Сын казачий, — усмехнулся председатель и подумал, какими мандатами могут располагать вот такие писатели.
— Это еще хорошо, что сын…
Словно прочитав его мысли, Василий Кудашев развернул перед председателем удостоверение «Смычки» на фирменном печатном бланке, а перед Ильей положил на стол второе удостоверение — в корочках, да еще с позолотой на обложке: «КРЕСТЬЯНСКАЯ ГАЗЕТА».
— Сначала, товарищ Никифоров, поговорим о молодежных и комсомольских делах. Я заведую в газете именно этим отделом. Где бы нам приютиться?
— Да располагайтесь тут! Я как раз уходить собираюсь! — сказал Горшочков.
Коротко расспросив, сколько в станице комсомольцев, какая ведется работа, гость неожиданно положил на стол знакомую уездную газету и, разглядывая Илью в упор, спросил:
— Вы писали эту заметку?
Илья смущенно наклонил голову.
— Значит, ваша. Давно пишете?
Узнав, что это первый в жизни опыт, гость удивился.
— Мне предложили быть сельским корреспондентом газеты «Орские известия». Не знаю, как быть.
— Вы хорошо о себе заявили. Конечно, надо соглашаться. Пишите и нам, в областную газету «Смычка».
Илья растерянно кивал головой. Он рад был этой встрече с живым писателем…
— Сейчас, на исходе 1928 года, вторжение в дела кооперации — одна из главных задач селькоров. Как саранча расплодились торговцы, купцы, купчишки. Купаясь в сладкой и сытой жизни, они с лихвой используют новую экономическую политику, разлагающе действуют на кооперацию. Нэпманы гуляют широко, раздольно, тешат своего на время воскресшего буржуазного бесенка. В этой ленивой прелести пребывают и некоторые кооператоры. В настоящее время суть дела заключается в том, в чьих руках находится кооперация. Ты затронул самую острую тему — классовую. Мы не должны им позволить испакостить кооперацию. Эта тема как раз для твоей будущей селькоровской закалки. Ленина читаешь? — неожиданно спросил Кудашев.
Илья рассказал, как в течение трех лет с ним занимался по истории и обществоведению Алексей Амирханов, как заставлял его читать и конспектировать труды Владимира Ильича Ленина, в частности, материалы X съезда партии, о профсоюзах, работу «Развитие капитализма в России» и все, что написано им о кооперации.
— Надо обязательно проработать статью Ленина «Новая экономическая политика и задачи политпросветов» и письмо «О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики». Эти работы я тебе дам сейчас. Идет борьба с нашими политическими противниками. Борьба эта жесточайшая, смертельная. И в этот период ответственная задача ложится на плечи работников печати.
Гость не говорил, а сыпал словами, как горячими углями. Илья смотрел на него с восторгом и завистью.
Вечером после молодежного собрания в клубе Кудашев с Ильей уединились в избе-читальне. Писатель расспрашивал, что Илья читал из художественной литературы, какие ему писатели нравятся. Кроме классиков, Илья назвал «Бруски» Панферова, «Комиссары» Либединского, «Перегной» своей землячки Сейфуллиной и одну из самых любимых книг — «Железный поток» Серафимовича.
— А «Тихий Дон» Михаила Шолохова ты читал? — Кудашев не сводил с Ильи светлых, ласково заблестевших глаз.
Илья рассказал, как он привез экземпляр «Роман-газеты» из района. Запойно прочитал сам, а потом собрал в клуб молодежь и стал читать вслух. В первый вечер ребята пришли потому, что были объявлены после чтения танцы. На второй день так слушали, что и о танцах позабыли. На третий — в клубе не было ни одного свободного места. В последующие дни в клуб стали приходить школьники и взрослые, женщины с детьми и деды с бабками. Всем интересно было слушать про свое казацкое житье.
— На меня «Тихий Дон» подействовал так, что я ходил потрясенный. Потом я перечитывал несколько раз его. Ведь сумел же написать так, что каждая строка хватает за душу. Он такой близкий, доступный и понятный всему народу, особенно казакам.
— Именно народный! — подчеркнуто громко воскликнул Кудашев. — О романе Михаила Шолохова Александр Серафимович говорил: «Автор живет среди своих героев, среди колоритнейших казацких типов. Сам вскормлен на соске из степного молока вольной придонщины, с детства впитал в себя все сгустки извечного народного творчества».
Они долго бродили по берегу Урала. Под толстым слоем льда и снега, как голубая кровь, сочилась чистая уральская вода. Ночь была звездной, прозрачной и радостной, как утреннее пробуждение.
Так жизнь свела Илью с человеком необыкновенного задора и ума, писателем Василием Кудашевым, погибшим в годы Великой Отечественной войны, автором романа «Мужики» и широко известной повести «Куликово поле».
Под влиянием этой встречи и «Тихого Дона» Илья втайне от всех решил писать роман «Голубые лампасы». Но одно дело решить, а другое — написать.
Еще в школе украдкой он писал стишки в честь Маши Ганчиной. Как-то он задумал объясниться с ней в стихах. Написал и решил сначала показать стихи Ванюшке Серебрякову, но в самую последнюю минуту струсил и выпалил, что любит Маню, но не знает, как об этом сказать ей.
— Не можешь, так напиши.
— А что написать? Стишок?
— Можно и стишок. Я бы написал так:
Любовь есть высший дар природы,
А без любви нет смысла жить.
Любовью дышат все народы.
Желаю вас я полюбить.
Стихи, продиктованные Ванюшкой, были написаны на почтовой открытке с голубями. Примерно через полчаса открытка вернулась с той же соседской девчонкой, с какой была послана. На уголке под самым клювом востроносой голубки мелкими буковками было выведено два слова:
«Смех один. М. Г.».
Так Илюшка потерпел свое первое поражение в любви. А потом началось такое, что стало не до «высшего дара».
После серии небольших статей и заметок о спекулянтах и самогонщиках Илья написал статью о жесточайшей эксплуатации женщин-кустарей, которые вязали знаменитые оренбургские пуховые платки. Коз казаки не держали. Пух покупали втридорога у спекулянтов. А спекулянты, в свою очередь, бессовестно обманывали киргизов и казахов, скупая у них пух. Они набирали с собой разной ерунды: цветных ленточек, бус, платков и платочков самых ярких расцветок, залежалых пряников, причудливо раскрашенных пекарями, сушек и кренделей. Все это они везли в Туркестан. Там выгружались на станции Темир и устремлялись в степь, где за эту мелочь нанимали чесальщиков из бедняков-кочевников и тысячами пудов вывозили козий пух по баснословно дешевой цене. Потом на самой центральной улице станицы появлялся босоногий мальчишка верхом на лошади и орал: