— В завтрашний день заглянуть — это хорошо, но лучше без лампасов, — проговорил Илья, хотя самому до смерти хотелось стать военным. А тут еще Санька в буденовке, со шпорами…
— Красивая была одежда на казаках, что бы там ни говорили. Мавлюм, когда приехал с фронта весь в крестах, лампасы, будто бы ленты с голубого небушка выкроены, и глаза из-под чуба ласковые-преласковые. А как на скрипке заиграл, тут и конец тебе, дева казацкая… Татарин ли, башкир ли, сердце не разбирает — в купели ты крещен аль мулла в мечети на тебя полой бешмета помахал… Колька весь в отца, как две капли воды… Вот и наговорилась я с тобой, душеньку отвела. Не чужие мы. Правда, ведь?
— Правда, Аннушка! — быстро откликнулся Илья, испытывая острую жалость к ее нелегкой судьбе и к себе. Он сегодня, как никогда, нуждался в добром друге — участливом, проникновенном. В Аннушке он видел мать Кольки Халилова, будущего агронома, а может, и военного, может, секретаря — пускай маленького, как он сегодня, а может быть, и большого, как Ефим Бабич. Ведь ради таких Колек и Ванек сейчас перелопачивалась, заново ворошилась вся жизнь России. И, как бы ни беленилась Пелагея Васильевна, ни скрипели зубами Полубояровы, жизнь будет принадлежать им — Колькам и Ванькам.
2
Давно Илья не просыпался так поздно. Лежа на непривычно мягкой постели, не поднимая головы от подушки, он думал о предстоящих делах. Знал примерно, с чего начнет рабочий день и чем кончит. Больших и малых дел было множество, и надо было их решать честно, добросовестно. Так приучил его Ефим Бабич, когда он приезжал в 1927 году с председателем волисполкома Алешей Амирхановым.
— Есть мелочи, но нет маленьких дел! — говорил тогда Ефим Павлович. — Советская власть делает новые шаги. Мы можем шагать быстро, иногда и не в ногу, но поспевать надо. Идет заседание правления кредитного товарищества, потребительской кооперации, пуховой артели, ты должен там быть, знать, о чем идет разговор, влиять на сущность принимаемого решения. Не зовут — заставь позвать. Сам не сможешь пойти — товарища пошли, комсомольца, беспартийного активиста, того, кому ты доверяешь. Уважения добейся! Ты представитель Советской власти, Ленинского комсомола, большевистской партии. Разумеется, от торговца пуховыми платками, от прасолов, кулаков ты этого не дождешься, да и не надо тебе милости. Станешь поступать и решать дела по справедливости, народ поймет и пойдет за тобой. Рано или поздно, но пойдет. Колебание мелких хозяйчиков — явление временное, неустойчивое. Гигантское значение приобретает для нас кооперирование России. Так говорил Владимир Ильич Ленин. В кооперации должны сидеть люди, преданные Советской власти, а не лавочники. И ты должен все знать о кооперативных делах.
Илья быстро встал, оделся, ополоснул под рукомойником лицо.
Аннушки дома не было.
В кухне прибрано. Закрытое железной заслонкой чело русской печки дышало теплом, горячим хлебом. На столе — горшок молока, большой ломоть калача, три яйца. Сегодня выходной, и ему не надо никуда идти. На улице дождя как не бывало. Во все окна светило солнце. Позавтракав, Илья прошел в горницу с твердым намерением распаковать книги и дочитать статью Ленина о кооперации. Под окном возникла чья-то высокая тень.
— Дома? — В окно заглянул Горшочков.
— Заходи, — Илья кивнул на дверь, чувствуя, как гаснет в нем теплившаяся с утра радость.
— С переселением, значит? — Горшочков стащил с продолговатой, как дыня, головы черную папаху и покосился на плохо прибранную постель.
— Значит, с переселением, — хмуро ответил Илья.
— Как спалось на новом месте? — Рукавом серого пиджака, сшитого из армейской шинели, Горшочков прижимал под мышкой желтую, с красными тесемками папку.
— Отлично спал.
— Один или вдвоем? — Председатель подмигнул и ехидно улыбнулся.
— Брось дурака валять, Горшочков!
— Что я тебе клоун какой аль председатель? — обиделся Горшочков.
— Аннушка, товарищ председатель, жена большевика, командира Красной Армии, подло убитого белогвардейской сволочью! Запомни, Горшочков, да и другим скажи — кто ее обидит, рога посбиваю!
— Значит, успели обнюхаться…
— Перестань, Николай Матвеевич, прошу тебя! — крикнул Илья.
Они так спорили, что не слышали, как в сенцах громыхнула щеколда и в распахнутую дверь, задев косяк верхним острием буденовки, вошел Саня Глебов. Он стащил на ходу пуховые перчатки и обнял оторопевшего Илью молча, без слов. Потом поздоровался с Горшочковым, почтительно назвал его по имени-отчеству.
— Председатель?
— Так точно! — ответил Горшочков.
— Хорошо! С таким секретарем, как Илья, можно служить, можно! Живо оба в дом моей невесты. На маленький запой по нашему казачьему обычаю. Пошли, друзья! Через час мы с Машей едем на станцию! Эх, какая у меня будет жена! Илюшка, друг ты мой корноухий! — Санька опять было взял Илью за плечи, но тот тихо отстранил его.
— Спасибо, Саня, за приглашение. Не могу.
— Почему?! Ты что, Илюшка? Может, не хочешь? — Санька был немножко навеселе.
— Не могу, Саня. Видишь же?
— Слышал. Ты стреляй их тут, паразитов. Я тебе, если хочешь, кольт дам двенадцатизарядный… Жалко, у меня времени мало, а то бы мы вместе потрясли захребетников. Значит, не можешь? Нет? Тогда будь здоров. В гости приезжай в Актюбинск. У меня ух какой зверюга конь! Такие даже твоему деду не снились!
Санька попрощался и шумно вышел.
— Лихой! — восхитился Горшочков. — Весь в дядьку Алексея. Какого казака тифняк скрутил!..
Приход Сани Глебова на время охладил спорщиков.
— Куда твоя разлюбезная утопала?
— Слушай, Горшочков, я тебя просил…
— Ну что такого я сказал? Ешь с голоду, а люби смолоду… — Горшочков замотал башкой, постриженной ежиком. — Ведь она, Анюта, так умеет хвостиком повертеть…
— Брось, Горшочков!
— Да ить она… «тебя уж выманила», — хотел добавить Горшочков, но, видя, как сузились темные глаза Ильи, удержался.
— Что она?
— Бес она, твоя Нюшка. Ты ее протащил в члены правления пуховой артели… А еще одну статейку напишешь, на клиросе петь выдвинешь…
— Туда она сама не пойдет. А вот в председатели пуховязальной артели мы ее выдвинем, на курсы пошлем.
— Ну и валяйте. В председатели Совета можете двигать. Уступлю ей все мои папки. Кстати, тут вчерась торговец опять приперся. В Совет не явился, втихую шаромыга действует. Я инструкцию захватил насчет этих лимитных цен на платки. Я в этих делах, как баран в аптеке. Может, Нюшке своей покажешь. Она раскумекает что почем. Язык у нее, как наш большой колокол.
— И покажу! — Илье надоел этот глупый разговор.
— Чуть не первая выскакивает на собраниях и начинает учить уму-разуму казаков, которые…
— Которые царю-батюшке служили. Это ты хочешь сказать? — прервал его Илья.
— Ты меня царским кляпом не тычь. Все служили… А теперича «окна бьем, ворота мажем, атаману кукиш кажем»… Еще раз распишут воротца, авторитет твой в назьме вывалят. Смело тебе, Никифоров, говорю.
— Спасибо, Николай Матвеевич, за то, что печешься за мой авторитет. Только я не хочу, чтобы он был сладеньким, как вот это молочко…
— Ну и хрен с тобой! Шагай со своей Нюшкой под ручку. Гляди, оба останетесь с пустыми котомками. Вон, кажись, мчится твоя делегаточка. Ну, я пошел. Папку тебе оставляю. Помаракуй над этой инструкцией, может, чо и придумаешь… Ты мастер на придумки…
— Нет, постой, Горшочков, хозяйку подожди!
— Мне с ней детей не крестить…
— Скажешь ей все, что мне наговорил. Критику наведешь…
— Ну, Иваныч, ты что… — Нос председателя вытянулся.
— Как ты мне говорил, а?
— С тобой совсем другой коленкор, а с ней свяжись только!
— А ты не вяжись, а приглядись к ней получше, председатель…
— Это уж давай ты…
В избу вбежала Аннушка и прямо с порога:
— Ох, Илюшка, какие у меня новости! — Увидев председателя, тут же умолкла и так посмотрела, словно мерку сняла, сыпнула, как горохом: — Николай Матвеич, гостенечек дорогой, чо, родненький, стоишь-то, аль присесть брезгуешь?
— Да уж уходить собрался, — промямлил Николай Матвеевич. Задетый ее словами, он старался не глядеть, как она, сбросив с круглых, покатых плеч старенькую, из выношенного плюша кацавейку, засучив рукава розоватой кофты, подставила под рукомойник белые, проворные, закапанные веснушками руки.
Схватив полотенце, вытерла их, подскочила к печке, загремела заслонкой.
— Тыковку кинула испечь. Боюсь, чтобы не сгорела. Хочешь, председатель, тыковки?
— Нашла чем потчевать… — Только сейчас Горшочков перестал пялить глаза на эту черт знает какую ловкую, складную бабенку…
— Что за новости, Нюра? — спросил Илья, просматривая в папке бумаги.
— Новости такие, что у меня дух захватило. Одну выложу, а друга будет у меня в секрете. — Аннушка метнула победный взгляд на Илью, потом перевела его на председателя. — Хорошо, что вы тут оба вместе. Все заодно и решите. Рубила я у Полубояровых капусту. К ним вчерась торговец приехал, навез уйму пуху и шленки. Вовсю платки скупает, дает кустаркам такие цены, что они гуртом к нему валят. Наши некоторые артельщицы тоже туда прошмыгнули. Пух взяли у нас, а платочки туда тащат…
— Я-то зачем сюда явился? — Горшочков приосанился и даже большим пальцем по рыжим усикам чиркнул.
— Погоди, Николай Матвеевич. Кто оповещает кустарок? — спросил Илья.
— Уж, конечно, не нанимает мальчишек, чтобы орали: «Несите белы, серы!» У них свои тайные гонцы на оба конца… Приводят баб через задний скотный двор, где мы как раз кочаны кромсали. Ведь бабам одной-двум шепни, а там уж хабар сам побежит.
— Что будем делать, председатель? — спросил Илья.
— Сообща надо…
— Сообща так сообща… Возьмем понятых, составим акт и торговца со всем его товаром в поселковый Совет, — проговорил Илья. Он давно ждал такого подходящего случая, но спекулянты как-то все вывертывались. Лошадей резвых имели.
— Хорошо, приведем в Совет, а потом что?