Илья понимал, насколько может быть предвзятым его мнение, и тем не менее сказал то, что думал:
— Работник он никудышный, а человечишка еще хуже.
— Чем он плох?
Вопрос озадачил. Какие он мог привести примеры, кроме интуитивной, личной неприязни?
— Мне трудно ответить… — сказал Илья после небольшой паузы.
— То-то и оно, брат, — Андрей Лукьянович загадочно усмехнулся.
«Наверное, знает о нашей с Купоросом стычке? — подумал Илья. — В такой деревне, как станица Шиханская, тайны долго не держатся».
— Между прочим, замечаю я, что ты последние дни ходишь, как опоенная лошадь…
— Нездоровится…
— В твоем возрасте всякие недуги проходят быстро. — Андрей Лукьянович опять усмехнулся.
Прошло несколько дней. Илья по-прежнему тосковал и наконец не выдержал: напарился в бане, побрился, обрызгался одеколоном, надел все чистое, праздничное и отправился в больницу повидать Женю и объясниться с ней. Намерение не сбылось — после дежурства она ушла домой.
Вечером Илья несколько раз прошелся вдоль знакомого палисада, поглядывая на ее окна. Ему казалось, что, если он сейчас не войдет и не скажет все, что решил, — будет катастрофа…
Зная секреты запоров Федосьи Васильевны, он открыл сени и без стука вошел сначала в переднюю, а затем и в комнату Евгении. Она стояла у стола и гладила.
— Здравствуй, Женя!
— Здравствуй. Раздевайся и проходи. — Она встретила его так, будто между ними ничего не произошло.
— Ты извини, что я не постучался.
— А я ждала тебя…
— Ждала? — Илья подошел к ней, взял за руку. — Ты меня ждала?
— Представь себе… — Она закусила нижнюю губу и резко запрокинула голову. Он видел, как дрогнули ее ресницы.
— Женя!.. — Голос его звучал слабо, неуверенно. — Мне так хотелось тебя видеть. Почти каждый вечер я бродил вокруг твоего дома.
— Ну и зашел бы! — Она сжала его ладонь и поцеловала в щеку.
— Ты хоть думала обо мне немножко?
— Конечно.
— Что ты думала?
— Какой ты упрямый, настырный…
Кровь била ему в виски, щека горела.
— Такой уж уродился…
Обласканный ею, Илья решительно заговорил о женитьбе.
— Какой смысл мучить друг друга, Женя?
— Господи! Не знаю, кто кого мучает…
— Я не могу больше без тебя.
— Все так говорят…
— Этого я еще не говорил никому, тебе первой.
Илья рассказал ей о детстве, об Аннушке, не утаив ничего.
— Ты у нее только жил, и между вами ничего не было?
— Я же тебе сказал, что Аннушка, как сестра мне…
— Как сестра… — Женя поставила утюг на конфорку от самовара, села против Ильи на скамейку. — Я верю тебе, Илюша. Человек ты упрямый, знаю, что не отступишься. Значит, тому и быть. — Женя протянула ему мягкие, теплые руки…
Илья невольно вспомнил мать. Сейчас она порадовалась бы вместе с ним, сняла бы с Федосьиной божницы икону и по старому обычаю напутствовала бы словом своим. Пожалел, что не будет у них того торжества, на которое обычно приходило полстаницы.
Женя отнесла на кухню утюг и вернулась с тарелкой сдобных пряников.
— Это мама прислала. — Она поставила тарелку на стол. — У меня еще вино есть. Целая бутылка.
Пили из маленьких рюмочек, закусывали пряниками.
— Тебе придется перебираться ко мне. Я не люблю твою старуху.
— Что ты! Она очень добрая!
— Нет. У нее злые глаза…
— Ну хорошо. Завтра же я перееду.
Комната, где они сидели и пили кагор, была тускло освещена небольшой керосиновой лампой. На подоконниках стояли цветы. Знакомая кровать со свисающим цветным пологом, с острыми углами высоко взбитых подушек. Илье нравилось здесь.
Вдруг в передней что-то мягко шлепнулось об пол.
— Это кошка прыгнула с печи. Значит, хозяйка идет.
И правда, вскоре звякнула в сенцах щеколда, заскрипели половицы.
— Минутку… — Женя торопливо застегнула халат и скрылась за дверью. Она долго не возвращалась.
— Все хорошо, дорогой! — Женя пришла оживленная, нагнулась к нему и прижалась разгоряченной щекой. Никогда еще она не была такой нежной и ласковой.
— Налей рюмку вина, я угощу Федосью Васильевну.
Она снова ушла. Через перегородку слышался их приглушенный разговор, но слов нельзя было разобрать. Чуть позже в освещенном луной окне мелькнула закутанная в шаль женская тень.
— Ушла… — сказала Женя, подошла к столу и взяла с тарелки рассыпчатый пряник.
— О чем вы шептались? Ты ей все сказала?
— Да. Сказала, что выхожу замуж и что ты переедешь сюда.
— Ты чем-то расстроена?
— Сама не знаю… Это естественно…
Женя подошла к Илье, обняла за плечи.
— Поди погуляй во дворе минут пять. — От запаха ее волос закружилась голова. — Не вздыхай тяжело, не отдадим далеко! — Она вдруг весело рассмеялась. — Ну иди, поздно уж…
Илья вышел на улицу. На него с завистью смотрели густо рассыпанные звезды. Он вдохнул полную грудь чистого студеного воздуха, вытащил из кобуры браунинг, нажал курок. Грянул выстрел. В хлеву беспокойно заметалась корова, всполошились на насесте сонные куры.
Когда он вошел в комнату, огня уже не было.
— Кто-то стрелял? — встревоженным голосом спросила Женя.
— Это я.
— Зачем?
— В честь нашей свадьбы…
В тот год рано наступила весна. Теплый ветер с востока разогнал сырые весенние туманы, апрель начисто съел остатки почерневших у плетней сугробов, и май потянул из благоухающей земли молодую, сочную травку.
…Первый раз за все время пребывания у Башмаковых Илья не ночевал дома.
— А мы уж и не знали, что думать, — ворчала тетя Лиза. — Евсей тоже с пашни вернулся поздно. Работал. Ужин в печке перепрел. Хлебал мой работничек один-одинешенек…
— Какая там работа! — Свесив ноги в белых чулках, Евсей сидел на печи, ругался: — Приехали мы с кумом, а моего поля и след простыл. Даже бобовник и тот с корнями перепахали…
— Так тебе же отвели загон в другом месте, — сказала жена.
— Отвели… Там залежь пятилетней давности. На своем Рыжке, да на кумовом Савраске разве поднимешь такую твердь?
— Вот и шел бы в артель…
— Ты меня, заноза, не трогай! Не тронь, говорю, казака! Рассуди ты нас, Илья Иваныч…
— Нашел судью! — усмехнулась хозяйка. — Наш Иваныч, поди, всю ночь у Фенькиной постоялки курятник стерег…
— Его дело молодое, где побывал, там и нету… Гонит она меня в артель! А пошла бы да послушала, как они в первой борозде матюгаются. Гужи лопаются, аль ярмо пополам — один орет: «Твое дерьмо!», а другой: «Нет твое!» Ждешь, говорит, такой-сякой, когда и колхоз, как твой гуж, лопнет?!
— Не лопнет! Четыреста пар быков объединили, да коней с молодняком в два раза больше. И ишо вот как машины получат… А ты сиди на печке и болтай ногами, десятины две выболтаешь…
— Не береди душу, баба, тут и так скребышит, мышь тебе в голенище! — Евсей помял в кисете табак и стал рвать газету для козьей ножки.
— Сегодня я ухожу к Федосье, — сказал Илья.
Тетя Лиза от неожиданности устало присела на скамью, стащила с головы платок, подержала его в руках, потом снова накинула.
— С законным браком, что ли?
— Да, тетя Лиза. — Илье почему-то было стыдно перед стариками. Он ушел в горницу и стал собирать вещи. Открыл чемодан, положил в футляр баян, взялся было за постель.
— Да не так! — Евсей отстранил его и принялся за дело сам. — Отвезу на Рыжке, раз такое дело.
Вошла тетя Лиза, но к вещам не притронулась, а влезла на табуретку и зажгла лампадку.
— Чего ты, мать? — спросил Евсей.
— Забыл, какой сегодня день?
— При таком кувыркании позабудешь не только день — имечко свое…
— Воскресный, и горка красная.
— Выходит, наш Илья Иваныч кстати обзавелся хозяйкой. Красивую ты, брат, заграбастал девку!
— Не с лица воду пить… — сказала тетка Елизавета.
Илья знал, что она недолюбливает Женю. «Форсу много, да и ребятишек принимает не больно ловко», — говорила она как-то, почерпнув эти новости из обычной деревенской болтовни.
— Не по себе ты, парень, ломоть отрезал.
— Не слушай ты ее! Она ведь у меня вроде степной вороны, вечно каркает…
— Зато ты больно хорош, орел… — не осталась она в долгу.
— Почему вы так считаете, Елизавета Тимофеевна? — Беспощадность тетки Елизаветы убивала Илью.
— Добрый ты, вон вроде нашего телка, незнамо куда тычешься мордой…
— Тебе бы, Лизка, колдуньей быть, мышь тебе за пазуху. Ну рази можно кусать так живого человека? Давно ли сама чуть не пылинки с него сдувала, шанежки помаслянее подкидывала, кокурки на сливочках… Аль уж тебе самой молоденький приглянулся? — Евсей подмигнул Илье и засмеялся.
— Ладно, мели, Емеля. — Хозяйка стояла на табуретке и протирала тряпкой темную от копоти икону божьей матери с младенцем.
— Чем корить парня, взяла бы да благословила иконкой заместо матери.
— Как его благословлять, когда он за всю зиму и лба не перекрестил…
— Мало ли что… Ты думаешь, я с большим усердием поклоны бью?
— Известно, всю жисть крестишься, как на балалайке тренькаешь…
Илья привык слышать эти перебранки, но сейчас злые слова хозяйки не давали ему покоя. Чем ей не показалась Евгения, которая стала для него дороже жизни? Она и заходила-то к нему всего два раза. Хозяйка приняла ее ревниво и неприветливо.
— Злая старуха и грязнуля к тому же, — уходя, сказала Женя.
Она была не права — дом Башмаковых был чистым, а хозяйка добра, справедлива, работяща. Без устали гнула она спину возле прокопченной печки, гремела то ухватами, то кочергой. Все хозяйство было на ней.
Не по душе тетке Елизавете был переезд Ильи. Он видел, как печально смотрит она на его сборы. Успели привыкнуть друг к другу и жили одной семьей.
Никто не заметил, как в дверях горницы появилась невысокая девушка в короткой, из зеленого плюша курточке, с желтым пузатым баульчиком в руках.
— Заядлым единоличникам наше с кисточкой! — звонко крикнула она с порога и помахала снятой с курчавой головы серой мужской кепкой с большим козырьком.