Дежурная сестра вызвала Евгению. Держась за перильца, она стояла на верхней ступеньке крыльца. Илье показалось, что за эти ночь и утро он как-то съежился, стал ниже ростом. Ни муж, ни банкир из него не вышли, а вот разиней он стал первосортным…
— Ну что? — спросила Женя и достала из нагрудного кармашка папироску.
— Сон, как говорят, в руку… — Илья протянул ей зажженную спичку.
— Не шути! — Она дунула и погасила спичку.
— Какие там шутки! Выть хочется…
— Погоди! Что за ерунда! — Она быстро сошла с крыльца и схватила его за руку. — Как это могло случиться?
— Так и случилось… Если бы вчера проверил кассу… — Он взял у нее из рук папиросу и затянулся, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.
— Что бы тогда изменилось?
— Все-таки по горячим следам… — Жадно затянувшись, он вернул ей папиросу.
— Может, просчитался?
— Возможно…
— Ну что ты за мямля, господи! Ты же знаешь, кому выдавал деньги?
— Конечно, знаю. — Илья вспомнил, как взбесил его Купоросный, с какой злорадной, презрительной улыбочкой он клал в карманы пачки денег.
Оба долго и напряженно молчали.
— Ну что ты молчишь? — Она поднесла к губам папиросу. — А ведь все из-за твоей дурацкой ревности…
Не таких слов он ждал от нее.
— Погоди, не вешай голову! — желая поправить неловкость, сказала Женя.
Но Илья уже не слушал ее.
«Быстрее на почту! Деньги там… Конечно, он недополучил! Последние дни кассиры посмеивались над его рассеянностью, а вчера взяли да и подшутили…»
Предчувствие было настолько убедительным и сильным, что он ни на минуту не сомневался в благополучном исходе. С каждым шагом он внушал себе, что через несколько минут будет непременно держать деньги в руках.
— С полным встречаю! Здравствуйте!
Веселый, задорный голос Оли Башмаковой заставил вздрогнуть его.
— Здравствуйте, Ольга Евсеевна! — Обрадованный встречей, ответил он громко.
— Пусть Евсеевна… Когда вот так, первый раз назвали меня мои карапузы, я едва не прослезилась у всех на виду. Величают, как большую, а сейчас, озорники, Овсевной зовут… Я не обижаюсь. Хотела я стать возле плетешка и обрызгать вас водой, чтобы нос от нашего дома не отворачивали, чтобы не забывали. А вы изменились. Что с вами? Как живется у Фенюшки?
— Как живу? — Он хотел улыбнуться, но чувствовал, что улыбка получается жалкой. Нельзя было перед такими глазами ни лгать, ни лукавить. — Плохо живу, Оля…
— Плохо? Я ведь не из любопытства спрашиваю.
— Знаю. А у меня, понимаете, Оля… — Не сознавая, что делает, он вдруг рассказал ей о своей беде.
— Господи! — Она сняла с плеч коромысло и поставила ведра на землю.
Солнечный луч упал и окунулся в ведрах с водой, и она засияла радужным светом.
— И много денег?
— Тысяча.
— Тысяча! Это мое двухлетнее жалованье! — Оля быстро нагнулась, схватив кусок сухой глины, швырнула ею в кота. — Ух, злодей спиридоновский, совсем одичал без хозяина. Цыплят у матери таскает… Тыща! — Оля отряхнула руки. — Надо что-то придумать!
— Продам велосипед, баян, — сказал Илья.
— Баян? Баян продавать нельзя. Что вы! Лучше возьмите у меня все мои деньги. Нам, учителям, шкрабам, как нас называют, вперед заплатили за все лето. Правда, возьмите, Илья Иванович!
Она смотрела на него искренне и добро. От такого взгляда в горле защипало…
— А потом, знаете, что я еще думаю…
— Что?
— Найдутся ваши деньги.
— Почему вы так решили?
— Сердце подсказывает… А мы сегодня вас вспоминали, — не глядя на него, продолжала она.
— Добром или худом?
— Жалели…
— Не люблю, когда меня жалеют…
— Про вашу жену судачили… Только вы не сердитесь. Может, все это сплетни? Вы сами родились в станице, в нашем лампасном сословии, и знаете, какой у нас, у казачек, язык и телеграф беспроволочный… Как получите свою тыщу, заходите к нам с магарычом. Вместе с женой. И баян прихватите!
— С баяном можно, а вот жена…
— Мое дело пригласить. Прощайте!
Он хотел помочь ей нацепить на крючки ведра, но Оля сделала все сама, аккуратно и сноровисто.
«Как же я там, на Волге, не сумел разглядеть это чудесное жемчужное зернышко?»
С этой запоздалой мыслью и верой в удачу он вошел в помещение почты.
— Что вы, голубчик! — сказала кассирша, когда Илья изложил ей суть дела. Она посмотрела на него с искренним сожалением. — Вы же хорошо знаете, что ежедневно к концу дня мы сверяем все остатки, подсчитываем до единой копеечки!
Илья вышел. Как ни странно, после встречи с Олей Башмаковой он уже не чувствовал себя таким убитым — ее уверенность передалась и ему. Он все еще на что-то надеялся. Шел по переулку и с веселой в душе иронией подсчитывал свои сбережения, выручку от продажи баяна и велосипеда.
Переулок был глухой, безлюдный. Недаром мальчишки избрали его местом для поединка. Как и вчера, на покрытом пылью подорожнике вытянулась пестрая от плетня тень, по-прежнему из травы пустоглазо выглядывал остов бараньей головы. На листьях еще теплились капли утренней росы, тут же в ямке, вдавленной босой мальчишечьей ступней, лежала в розовой опояске, припорошенная пылью пачка денег. Когда Илья поднял ее, бумага еще хранила ночную прохладу.
19
Лето прошло незаметно, подоспела осень, оповещая свой приход каленым, пожелтевшим листом, скучно увядшей в огороде ботвой, тревожным грачиным криком и сухим, зловещим у плетней бурьяном.
…При элеваторе, на станции Шиханская, в расчетной кассе Союзколхозбанка сидел счетовод Изот Кандалов, бывший конторщик с золотого прииска, и вел расчеты за сданный крестьянами и колхозами хлеб. Порядок был установлен следующий: приемщик на элеваторе, взвесив зерно, определял пулькой кондицию, влажность, сортность и выписывал квитанцию. Хлебосдатчик шел с нею в расчетную кассу, получал наличными или же обменивал на другую, специального образца квитанцию, где указывалось, что сумма зачисляется в погашение ссуды. Районная контора банка все выплаченные суммы записывала на счет областной конторы, а те, в свою очередь, дебетовали Союзхлеб.
Такой централизованный расчет, связанный с выплатой крупных наличных сумм, был сложным, громоздким. В начале каждого месяца, а уж раз в квартал обязательно, Илья вынужден был выезжать в область для сверки взаимных расчетов. Нудная и никому не нужная была эта работа. Проще простого можно было обмениваться выписками из лицевых счетов, что и делалось впоследствии, когда бухгалтерский учет был переведен на карточную систему. Кроме поездки в область, нередко приходилось выезжать на места для проверки деятельности расчетных касс, находящихся в больших населенных пунктах обширного района.
Там сидели работники не очень грамотные, попадались и нечестные люди, чаще пьяницы из категории бывших купеческих приказчиков. Таким оказался Изот Кандалов.
Однажды Илья получил от Савелия телеграмму:
«Шиханская Сельхозбанк Никифорову.
Срочно выезжайте элеватор. Заболел Кандалов. Касса опечатана.
Сельпо имело на станции свою торговую точку, где «отоваривали», а вернее, отпускали хлебосдатчикам имеющие большой спрос товары.
Выезжать надо было в тот же день, а на чем? Легковые машины тогда еще и во сне не снились. Лошади имелись в волисполкоме и в полеводсоюзе, но ими постоянно пользовались многочисленные уполномоченные. Пришлось обращаться к Евсею Башмакову. Илья застал его во дворе дома. Он в раздумье ходил вокруг старых, рассохшихся саней.
— К зиме, что ли, Евсей Назарович, готовитесь?
— Старую рухлядь пробую починить… Видно, уж отъездились мои раскатистые… Копылы расшатались, подреза истерлись. — Евсей пнул сапогом заскрипевший от ветхости полоз.
— У меня к вам просьба, Евсей Назарович. Не подвезете ли вы меня на станцию? — Илья объяснил причину своего визита.
— Мы, конешно, можем уважить. Нам это за милую душу… — Евсей попробовал пальцем острие топора, сдвинул на лоб в крупных морщинах облезлый, когда-то покрытый лаком козырек гвардейской фуражки и потянул из кармана старых, залатанных шаровар такой же старый на шнурке кисет.
— Нам-то што! — разминая на ладони корешки самосада, продолжал он. — Проехать на станцию для нас с Рыжкой одна радость, только вот есть одна маленькая загвоздочка…
— Какая же?
— Не в похвальбу вам скажу, Иваныч, ездить с тобой мне прямо-таки лафа! Подрядился бы и век тебя возил, хошь на Айдырлю, хошь в Таналык… Только времечко подошло такое… — Евсей с трудом подбирал слова. Никифоров знал, что он сейчас свернет на политику, торговлю и может затянуть разговор до бесконечности.
— Вы покороче, Евсей Назарович!
— Да ить коротко оно только до погоста… На днях, тоже накоротке, встрел меня приятель ваш по комсомолии, Витька Важенин. Уважительно так поздоровался, обличье такое сурьезное напустил на себя, вид сделал, будто не помнит, как я его маленького сек за набег на мою бахчу. Остановил и говорит: «Что ж, дядя Евсей, дырку, что ли, тебе в ноздре сделать да колечко вздеть, чтобы на веревочке в колхоз повести». На извоз мой намекнул частный. Я сказал ему, что отсталый я алимент и ничего со мной не поделаешь. «А мы, — говорит, — с тобой ничего делать и не будем, а пришлем окладной лист…» Вот она, не токмо загвоздка, а целый гвоздь! Ну, скажи на милость, какой из меня промышленник, коли на овес коню не могу промыслить. Окладным грозит… А дело вовсе и не в этом.
— А в чем же?
— Не может того случая забыть. Витька-то теперя в верховодах, собрания в клубе открывает, речи всякие произносит. А как меня увидит, так зачешется у него местечко, на котором в седле сидят… Даже и отец его другой раз говорит мне: «Мало, Евсей, ты ему тогда всыпал…» Нос воротить начинает. Хорошо ему так баить, сам окладные выписывает. А мне, кабы знать, я бы тогда и талинки не сломил. Хрен с ними и с дынями!
Пришлось заверить Евсея Назаровича, что не пришлют ему окладного листа, потому что доходы его самые малые и обложению не подлежат.