На элеватор прибыли вместе со счетоводом Рукавишниковым.
Опухшего, небритого Кандалова привела жена — худенькая, в помятой соломенной шляпе женщина с кроткими серыми глазами. Пока проверяли документы и кассу, Кандалов, не выпуская из волосатого рта потухшей папиросы, молчал, угрюмо следил за желтыми костяшками счетов, быстро мелькающими под пальцами Рукавишникова. Наконец после всех подсчетов утвердилась цифра в 24 рубля 68 копеек. Это была недостача, которую сейчас же и погасила жена Кандалова.
Илья вышел на улицу. Близился вечер, померк блеск тихого осеннего дня, потускнели домишки, и лишь на высокой четырехугольной трубе элеватора еще лепилось неяркое солнечное пятнышко. Над приземистыми хатенками с глинобитными крышами таинственно возвышались обветшалые постройки старой золотоносной, теперь заброшенной шахты, где когда-то работал отец Савелия Буланова. Не верилось, что здесь пудами брали жильное золото.
Савелий поджидал Илью в своей сельповской лавке.
— Проходи! Проходи! — крикнул он. Подсобка при магазине, где сидел за кухонным столиком Савелий, была совсем маленькой — вмещала, кроме стола, железную солдатскую кровать, накрытую желтым одеялом. Помещение это служило и конторкой и спальней заведующего.
— Ну, как расстался с Изоткой? — спросил Савелий.
— Мирно…
— Кто это у вас додумался доверить такому забулдыге казенные деньги?
— В анкете не сказано, что он забулдыга и пьяница…
— Надо было не в анкету заглядывать, а знающих людей спросить. Нам он давно уж известен. В свое время спиртом на прииске промышлял. А вообще, ну его к черту, этого пьяницу. Тут мы сами начинаем полыхать со своей потребиловкой…
— Что значит полыхать?
— Кооператор, сам понимаешь, должен быть не Федька с редькой, а с башкой на плечах… Есть она и у меня, кое-чему научился за лето. Как тебе известно, заготовили мы с весны, то есть купили на ваши банковские денежки, поболее пятисот голов рогатого скота и пустили его в горы на жировку. Трава там медовая, пчелки пудами нектар собирают. Благодать для любой заморенной за зиму коровенки. Несколько дней тому назад получаю от волисполкома и райпотребсоюза распоряжение: пригнать скот и передать представителям Союзмяса. Конечно, можно было бы еще не торопиться с передачей, попасти месячишко. Быки и коровы прибавили бы в весе, но приказ есть приказ. Скотину велено гнать своим ходом в Уртазым. Это километров за сорок. С гуртом послал своего заместителя Александра Спиридоновича Губина — человека знающего, башковитого. Он все закупки вел и за нагулом следил, выгоны присматривал, сговаривал пастухов. А раз он покупал и холил скотинку, ему и продавать. Отправил я Спиридоныча и вроде бы успокоился, хотя у самого душа болит, ругал себя, что сам не поехал. Мало ли что!.. Так оно и вышло. Прочитай, какую он прислал сегодня телеграмму.
«Айдырля. Буланову.
Представители Союзмяса приеме скота безобразничают, хотят на глазах нас облапошить, занижают упитанность, нечестно уменьшают вес. Моей прикидке такая ихняя махинация принесет нам агромадный убыток. Все летит прахом, денег своих такой ситуации не выберем. Телеграфьте как быть.
Я сначала всполошился, хотел седлать коня и айда туда сам. Но подумал и решил, что в таких случаях спешить не надо. Обидно — все лето скот привольно гулял, так нажировался, что на шерсти вода не держится. Мы с бухгалтером подсчитывали, какой примерно доход получим, а тут придется ссуду погашать паевыми взносами. Так не пойдет!
Савелий скомкал телеграмму.
В подсобку вошел губастый, длинноносый парень в белой, не первой свежести куртке, поставил на стол распечатанную банку консервов, достал с полки большой каравай ржаного хлеба и разрезал пополам.
— Ты, Иван, с этим не лезь, — кивая на закуску, сказал Савелий. — Я тебе сто раз говорил, вино не ставь. Сколько мне надо, я пью дома… и не по всякому бешеному случаю.
— Но у нас же гость!
— Гость приехал по делу и не к тебе. У вас тут с Изотом была сплошная масленица. Запомни, если еще раз узнаю, что стоял за прилавком выпивши, прощайся с должностью. Счетоводов и бухгалтеров маловато, а карамельки отвешивать и аршином махать пока есть кому… Ступай и занимайся, чем положено. Тут своих дел полон загашник…
Иван ушел.
— Посоветуй, Илья, что делать со скотиной?
— Не знаю, что и сказать…
— Вот видишь, а я-то на тебя рассчитывал… — с досадой проговорил Савелий.
— Лично я в убыток не стал бы сдавать.
— А как бы ты поступил?
— Велел бы Губину твоему потихоньку гнать скот обратно. Пусть жуликоватые представители являются следом и принимают здесь, на месте. Ты пригласишь понятых от сельского Совета, от колхоза. Подбери людей опытных, авторитетных, они-то уж мошенничать не дадут, да и сам ты будешь присутствовать.
— Правильно! И я думал об этом… Только вот потеря в весе! Сорок километров все-таки!
— А зачем гнать сломя голову? Пусть идут медленно, с остановками, пасутся на луговой отаве. А скотопромышленники разве на такое расстояние гоняли свои гурты?
— Верно! Ей-богу, верно! Я и сена возов пять не пожалею! Спасибо, Иваныч. Гора с плеч. Ты в самое яблочко угодил… Именно так я и замыслил, только посоветоваться не с кем было. Хорошо, что ты подвернулся. Спасибо. Помоги составить депешу Спиридонычу, чтобы позвончее, построже была.
Телеграмму отправили.
— Ну а теперь айда ко мне. Едем в Айдырлю. Не вздумай отказываться.
Трястись по кочкам более десятка верст Илье не улыбалось, да и Евгении обещал вечером быть дома.
— Сознаюсь тебе, как другу, — продолжал Савелий. — Я вдрызг разорил свою жену. Отнял у нее два пуховых платка, продал их вместе со старой гармонью, все жалованье вбухал и выписал из Москвы стобасовый баян. Ох и красота! День и ночь играл бы, если бы не эти калькуляции, расценки, сертификаты, столько всяких форсистых слов напридумали, что и порадоваться некогда! Едем, Иваныч, баста! Жену хоть маленько порадуем. Она ведь у меня беременная. Стесняется своей полноты. Больше дома сидит. А своей красавице записку пошли с бородачом, который тебя привез, что Савелий утащил к себе до послезавтра.
Приглашение Савелия было соблазнительным, но всякий раз, когда Илья отлучался из дому, его охватывали тревога и ревность.
Купоросный по-прежнему с откровенно-наглой настойчивостью преследовал Евгению, исподтишка провоцировал Илью. Он распространял о его семейной жизни всякие небылицы, расписывал Виктору Важенину деспотический характер Никифорова и намекнул, что жена его вполне закономерно отдает предпочтение другому…
Как-то Виктор сказал Илье:
— Жалко, что твоя жена не комсомолка… вертит она хвостом возле Гаврилы Купоросного… Поговорил бы ты с ней как следует… А может, вдвоем поговорим? Что она в нем нашла?
Виктор явно заблуждался насчет Купоросного. Прикрываясь добродушной улыбкой, Гаврила ненавидел комсомольцев, драмкружок, самодеятельные спектакли. На это у него были свои причины. Илье и в голову не приходило, что он ухаживает за его женой не потому, что любит…
«Нет, к Савелию я не поеду, лучше домой!» — решил Илья.
— Ладно, если не захочешь оставаться ночевать, запрягу Буланку и в один миг вечером домчу тебя до станицы. А сейчас пошли! Баста!
Спорить с Савелием трудно, да и обижать не хотелось. Любопытно было и новый баян подержать в руках. Илья написал записку и отправил с Евсеем, чтобы раньше понедельника его не ждали.
Чтобы засветло добраться, выехали пораньше. После полудня стало пасмурно. Степь была желтой, неприветливой, лишь сухая осенняя свежесть холодила лицо. Запряженный в легкий тарантас буланый конь Савелия бежал широкой, маховой рысью. Колеса, подпрыгивая на выбоинах, оставляли позади длинный шлейф пыли. Хоть и запылились немного, но доехали быстро.
Умылись и сели за стол. Выпив немного вина, Илья разомлел и стал корить себя за то, что опять поступил против своего желания: не надо было пить, а он выпил, вместо того чтобы ехать домой, очутился где-то в Айдырле.
Жена Савелия Тоня — славная голубоглазая женщина — от души угощала и жареной рыбой, и куриной лапшой, и чаем с ватрушками. После ужина Савелий взял в руки новый баян. Счастливый, довольный, в косоворотке из синего сатина, несмело прошелся по левой, басовой клавиатуре.
— Шутка сказать, сто басов! — Савелий заиграл что-то свое.
Тоня улыбнулась и нежно стала гладить ровно подстриженный затылок мужа. Все у них выходило ладно и просто.
«Вот бы и нам так», — подумал Илья. Ему вдруг стало невыносимо скучно. Потянуло домой.
Савелий поставил гостю на колени баян.
— А ну-ка попробуй!
Илья уже заранее внушил себе, что ничего у него сегодня не выйдет. Так и получилось. Новый, не обыгранный баян без привычки отягощал руки, отвечал туповато. Пальцы Ильи, плохо слушаясь, захватывали совсем не те клавиши. Чем больше он нервничал, тем хуже получалось.
— Сегодня, Иваныч, баян у тебя поет на манер нашего молодого петушка, — не умея лукавить, сказал Савелий.
— Илья Иванович устал с дороги, ему, наверное, отдохнуть надо, — заступилась за гостя Тоня.
— Спасибо за все. Отдыхать я буду дома. И все-таки я поеду.
— Да брось ты, друг, брось! Отдохнешь здесь, и все будет в порядке.
— Нет, Савелий, поеду. Надо.
— А если я не повезу?
— Пойду пешком.
— Ну и упрям же ты! Неужели соскучился? — насмешливо спросил Савелий.
— Соскучился…
— Приезжайте вместе с Женей, Илья Иванович. Я у нее, кстати, кое-что расспросила бы…
— Привезу их, непременно привезу! — пообещал Савелий.
Пока собрались ехать, на улице наступила ночь, да такая после комнатного света темная, что ничего не было видно.
— Выскочим на большак, а там месяц взойдет, — разбирая в темноте вожжи, сказал Савелий.
Оставив позади огни поселка, тарантас выкатился в степь. Редкие звезды светили тускло, холодно. Ехали хоть и не шибко, зато трясло отчаянно, в нос лезла пыль, смешанная с горьким полынным запахом. Скоро глаза привыкли к темноте, да и заметно посветлело — далеко за шиханами показался ущербный месяц, а когда он полностью завладел небосклоном, повиснув над верхушкой кургана Зор Баш