— Прощения прошу за внезапное вторжение! — снимая с курчавой седеющей головы малахай, басовито проговорил вошедший.
— А-а-а! Архип Гордеевич! — Председатель Сазонов встал и шагнул ему навстречу.
— Был у своих дружков на шахте, ну и к сыну завернул по пути. Нечаянно врезался там в бычий табун. Забавно, товарищи, получается!
Буланов-старший обвел всех приветливым взглядом. Живо, умно поблескивали его темные, выразительные глаза — они особенно выделялись на смуглом, скуластом лице, подчеркивая характер — открытый, добрый, вместе с тем смелый и сильный.
По веселым, радостно оживившимся лицам присутствующих было заметно, что здесь все хорошо знали этого великана и уважали.
Еще раз извинившись, он расстегнул крючки тужурки и попросил слова.
— Узнал я, зачем вы тут собрались, потому и решил заглянуть… Не подумайте, что в стычке с уполномоченными Союзмяса я хочу покровительствовать своему сыну. Мы, шахтеры, тоже не прочь похлебать наваристых щей. Теперь ведь не времена Кешки Белозерова из компании «Ленаголдфилдс», когда он нас сначала потчевал кониной тухлой, а потом горячим свинцом угощал… Сейчас мы добываем желтых, волшебных таракашек не для Альфреда Гинзбурга и лондонских банкиров, а для всего трудового народа, чтобы можно было побольше тракторов купить и автомобилей. Рабочий народ мыслить должен по-государственному. А вот представители из Союзмяса — это какие-то торгаши, прасолы бывшие, с хищной нэпмановской закваской. На моих глазах они пытались обмануть кооператоров, погреть руки.
— Еще по осени они зазывали мужиков в горы вместе со скотом, торговались там, платили выше установленных заготовительных цен. Нам пришлось принять меры! — неожиданно вмешался начальник милиции.
— Видите, фирма-то государственная, а дела прасольские! — подхватил Архип Гордеевич. — Но эти молодцы забыли, что мы — Советская власть и народ свой в обиду не дадим. Не позволили обобрать пайщиков — и баста!
— Мы тут что-то недоработали… — заметил Сазонов. Он внимательно слушал энергичную речь знаменитого шахтера и революционера.
— А еще, товарищи исполкомовцы, зачем вы назначили сдачу гурта в Уртазымских горах? — спросил Буланов-старший. — Это же удобная для жуликов позиция! В лощине командный пункт — и никого от наших волостей… Почему там подвизается представитель полеводсоюза некто Купоросный, пишет ведомости, суетится чуть ли не возле каждого быка, а сам незаметно потворствует нечестным людям?
— Он уже не работает в полеводсоюзе, — сказал Андрей Лукьянович.
— Это уже известно… Я попросил знакомых ребят из ОГПУ прощупать этого молодца. А они смеются и говорят, что его и щупать нечего, это бывший петлюровский офицер! Видите, чем заканчиваются такие наши забавы…
…Позже, на заседании бюро комсомольской ячейки, разбирая дело Никифорова, Виктор Важенин выразился так:
— Скажи спасибо Архипу Гордеевичу, что он вовремя притушил твои гусарские похождения со стрельбой… Конечно, такому типу, как твой Купоросный, не грех было бы прострелить хотя бы ухо… Но закон есть закон. Если каждый начнет спускать курки, когда ему вздумается…
Виктор настоял, чтобы Илье записали строгий выговор.
21
Бабич прибыл в Шиханскую, когда улицы были засыпаны первыми осенними листьями. Знакомясь с делами района, несколько дней он ездил по колхозам и совхозам. Вернулся домой на свою холостяцкую квартиру поздно вечером, напарился в бане, а рано утром уже был в волкоме партии. Лисин застал друга за чтением какой-то книги.
— Ты еще находишь время читать?
— А ты знаешь, что я читаю?
— Наверно, то, что читал Кутузов перед Бородинским сражением, — пошутил Лисин.
— Не помню, что читал Кутузов перед Бородинским сражением, а я вот Ленина читаю и примеряю его высказывания к сегодняшнему дню. Уж больно он хороший собеседник! Только вчера, снова — в который раз! — перечитал статью «Головокружение от успехов» и вспомнил выступление Владимира Ильича на Восьмом съезде партии. Какое же умное, глубокое предостережение насчет середняков! Ты только послушай:
«Нам нужно было спешить во что бы то ни стало, путем отчаянного прыжка, выйти из империалистической войны, которая нас довела до краха, нужно было употребить самые отчаянные усилия, чтобы раздавить буржуазию и те силы, которые грозили раздавить нас. Все это было необходимо, без этого мы не могли бы победить. Но если подобным же образом действовать по отношению к среднему крестьянству, — это будет таким идиотизмом, таким тупоумием и такой гибелью дела, что сознательно так работать могут только провокаторы. Задача должна быть здесь поставлена совсем иначе. Тут речь идет не о том, чтобы сломить сопротивление заведомых эксплуататоров, победить их и низвергнуть, — задача, которую мы ставили раньше. Нет, по мере того, как мы эту главную задачу решили, на очередь становятся задачи более сложные. Тут насилием ничего не создашь. Насилие по отношению к среднему крестьянству представляет из себя величайший вред»[8].
Последнюю фразу Ленин подчеркнул. А мы взяли да и забыли об этом ленинском предостережении. В деревне стали появляться скоропалительные люди, которые порхнули туда из города, приехали, покалякали и разъехались. Вместо уважения они вызывали насмешку. Вот каким духом проникнут доклад Владимира Ильича о работе в деревне.
— Ох, как это верно. Завидую. А я последнее время обложился книгами о финансах — дебете, кредите — и не помню, когда держал в руках хорошую книгу. Только мало-мальски познакомился с финансовой наукой, а тут реорганизация — колхозные банки ликвидируются, полеводсоюзы тоже на ладан дышат… А мы снова вперед, вперед!..
— Об этом тоже хорошо пишет Владимир Ильич. Вот послушай:
«Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д. Надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятость»[9].
Жизнь всегда колеблется между двумя полюсами — теорией и практикой, потому она и есть жизнь с ее вечной борьбой… Выходит, поторопились с полеводсоюзами и колхозными банками, практика не подтвердила теории?.. А может быть, опыта набираемся? — спросил Бабич.
— Может быть… — задумчиво ответил Лисин. — Полагаю, что всякому молодому государству присущи ошибки, да еще такому новому, невиданному, социалистическому…
— А не многовато ли у нас очевидных грубейших ошибок! — продолжал Бабич. — У меня здесь на столе и дома целая стопа протоколов общих сельских собраний и куча самых хвастливых рапортов о создании коммун с решением обобществить все тришкины кафтаны… А ты, Андрюша, тоже как уполномоченный волкома свою ручку прикладывал.
— Не отрицаю. Была установка твоего предшественника…
— Установка… — Бабич покачал головой. — А сам ты как на это смотрел?
— Пробовал возражать, так он мне тут же пришил правый уклон и еще кое-что похлестче…
— А ты как член бюро волкома убоялся защищать правду? — Бабич перегнулся через стол.
— У тебя больше зрелости и опыта. Это я признаю… Но если бы я убоялся, то, поверь мне, ты бы еще не скоро сел в это кресло.
— Значит, дрался?
— Дошел до губкома.
— Верю и знаю!.. Молодец!
— Ладно, ты побольше меня ругай и поменьше хвали…
— Ты прав. — Бабич глубоко задумался. — Чем выше пост, тем суровее служение. Не помню, откуда вычитал… Слишком устремились вперед, оставив позади завоеванное пространство неосвоенным. Вместе с отсталостью, бескультурьем много говорим, разглагольствуем о пролетарской культуре, а нет, чтобы лишний раз заглянуть в статьи Ленина… Приехал я прошлой осенью в одну из станиц. Тут же ко мне является такой бравый, молодой казачок, называет себя председателем коммуны и говорит: «Нашло на нас, товарищ Бабич, пробуждение, не схотели мы возиться с какой-то там сельхозартелью и порешили махнуть прямо в коммуну…»
«А еще что вы порешили?» — спрашиваю я председателя.
«Мы создадим крупную, многоотраслевую коммуну… Объединим не только скот, инвентарь, но и все виды промыслов: рыбаков, кадочников, лодочников, пуховязальное товарищество, потребительскую кооперацию, ну и прочие всякие отрасли, какие найдутся».
Паренек явно почувствовал себя на высоком посту… Пришлось притормозить… Направили туда рабочего коммуниста с большим партийным и житейским опытом.
— А ты знаешь, Ефим, мне этот парнишка твой, коммунар, ей-богу, нравится.
— Это же Федор Петров, кандидат в члены партии, дружок твоего бухгалтера Никифорова. Как он тут?
— По-разному…
— Шибко разносторонний, что ли?
— Есть и это… Руководил драмкружком. Селькор. Посылаем учиться на высшие курсы финансовых работников.
— Почему, Андрей, ты все в общих чертах говоришь?..
— Понимаешь, дело семейное… Стрельнул в одного прохвоста… — Андрей Лукьянович рассказал, что знал.
— Ну а нашлись здесь люди, способные понять поступок твоего подчиненного?
— Почему же нет? Для такого поступка у него были все эмоциональные основания… Я, например, хорошо его понял, только пришлось отобрать револьвер…
— И где сейчас этот револьвер?
— Пока у меня.
— Принеси, пожалуйста, его мне.
— А что, у тебя нет личного оружия?
— Так вышло… — Бабич рассказал историю с браунингом. — Передай Никифорову, чтобы он сегодня же зашел ко мне.
— Хорошо, передам. — Лисин попрощался и вышел.
В коридоре он столкнулся с Ильей.
— Вот и кстати. Иди, тебя ждут. Да выше голову.
— Проходи, садись, банкир. — Ефим Павлович подал Илье руку.
— Кончилось мое банкирство… — Илья сел напротив.
Он удивился, как свежо и молодо выглядит Ефим Павлович в новой защитной гимнастерке с аккуратно подшитым подворотничком, с коротко остриженными волосами.