«А если случится такое, что «Святой Михаил» не подоспеет ко времени? — уколола генерала внезапная тревога. — Могут же оказаться неисправными двигатели, либо что другое помешает Соловьеву подойти к Аянскому причалу?» Возникнув однажды, тревога не давала покоя Пепеляеву. Он думал об этом и днем и ночью, когда оставался один в пустой комнате. «Что же делать в таком случае? Бежать в тайгу, бросив накопленные богатства? Но оставить большевикам такой подарок — это же верх безрассудства!»
После долгих размышлений Пепеляев пришел к мысли: надо строить парусно-моторное судно, способное пересечь океан. Это занятие отвлечет дружинников от пагубных мыслей, а работа с топором в руках, на чистом воздухе пойдет на пользу господам офицерам.
Посовещавшись с командирами батальонов, которые поддержали его идею, Пепеляев отдал приказ по гарнизону: «Начать постройку двухмачтового судна…»
В углу Аянской гавани находилась старая, полуразрушенная судостроительная верфь. Еще в давние времена на ней были заложены и спущены на воду несколько пакетботов. Строились и после этого мелкие парусные суда. Но за годы войны и революции верфь пришла в полное запустение.
По распоряжению генерала Пепеляева начались поиски умельцев в припортовом поселке. Все молодые судостроители давно призваны в армию. Многие погибли на фронте. Оставшиеся в живых еще не успели вернуться домой с гражданской войны. Но все же нашли двоих старых мастеров. Привели под конвоем к начальнику гарнизона.
— Суда морские приходилось строить? — вежливо обратился Пепеляев к бородачам.
— В молодые годы строили на здешней верфи, было дело, — отозвался один из умельцев. — Но прошло столько времени с тех пор, как в остатний разочек пришлось держать лекало и циркуль в руках.
— Так ты не простой, выходит, плотник, а ученый умелец? — в радостном удивлении проговорил Пепеляев. — А как зовут тебя, старче?
— Тихоном Ерофеичем, бывало, величали.
— По какой части числился в прошлые времена на верфи?
— В модельной мастерской, старшим мастером прозывался, — горделиво произнес мастеровой человек, волею обстоятельств отрешенный от важного дела.
— Я хочу просить тебя, Тихон Ерофеевич, возглавить строительство двухмачтового судна, — начал Пепеляев подкладывать мостки для задуманного в тишине спальни серьезного начинания.
— Как это вдруг меня и — в главные судостроители? — удивленно развел руками Тихон Ерофеевич. — А где я возьму людей, знакомых со строительством судов? Где взять нужный материал?
— Дерева в тайге — тьма-тьмущая: девать некуда, — простодушно ответил генерал, весьма далекий от дел судового строительства.
— Дерева подходящего в тайге нашей достаточно, но требуется распилить его на брусья и доски, а лесопильный заводик братьев Ухановых, что поставлял нужные материалы верфи, вот уже восьмой годочек как бездействует.
— Надо все сделать, чтобы он заработал!
— Трудное это дело — наладить лесопилку, ваше превосходительство, — почесал старый мастер свой сивый затылок.
— Трудное, а запустить ее в работу следует пренепременно, Тихон Ерофеевич! — настойчиво потребовал Пепеляев.
Мастер-судостроитель не знал, как объяснить холеному генералу в меховой безрукавке и оленьих унтах, какое это хлопотное и многотрудное дело — восстановить заброшенный лесопильный заводик.
В результате долгой беседы в генеральском кабинете Тихона Ерофеевича и другого умельца, молчавшего, будто не было у него языка, зачислили мастерами на неработающую верфь.
Потом объявили набор специалистов из числа дружинников, имевших хотя бы какое-нибудь отношение к судостроению. Удалось выискать десятка полтора человек, некогда работавших на частных судостроительных и судоремонтных предприятиях. Среди офицеров оказалось несколько потомственных петербуржцев, состоявших членами яхт-клуба. Эти люди тоже имели кое-какие понятия по строительству малых парусных судов.
Таким образом, генералу Пепеляеву удалось сколотить артель судостроителей. С помощью нескольких бывших рабочих завода запустили в работу лесопилку братьев Ухановых. А вскоре задымила котельная судостроительной верфи.
Из столетней лиственницы выпилили брус. В кипящей воде согнули форштевень и ахтерштевень. На киль с криками «Ура!» стали надевать шпангоуты. На них дружно крепили с помощью медных поковок длинные брусья-стрингеры, изогнутые по начерченной схеме. Все делалось по миниатюр-модели судна, которую сконструировал Тихон Ерофеевич.
После вынужденного безделья артельные дружинники работали охотно, проявляя в труде присущую русским людям удаль и сноровку. Генерал Пепеляев чуть ли не каждый день наведывался на верфь. Он торопил Тихона Ерофеевича и полковника Шарова, осуществлявшего контроль за строительством корабля. Зима шла на убыль, по утрам в солнечную погоду вызванивала капель, и все говорило о приближении долгожданной весны. А как только очистится бухта от льда, можно спустить судно на воду. К концу апреля оно уже белело свежевыструганной дощатой обшивкой. Посоветовавшись с батальонными командирами, Пепеляев надумал окрестить судно именем — «Святой великомученик Фока».
Когда устанавливали мачты на судне, солнце уже припекало вовсю, а по охотской бухте тянулись в разные стороны извилистые трещины в толстом льду. Местами чернела вода, дымясь белесым паром в ясные, солнечные дни. Порой с гулом пушечной пальбы трескался лед вблизи берегов.
«Что принесет весна? — размышлял Пепеляев, любуясь новопостроенным судном. — Быть может, повернутся наши дела к лучшему на главном участке фронта, и тогда пришлет сюда подкрепление Михаил Константинович Дитерихс?! А «Святой великомученик Фока» станет выполнять функции посыльного корабля между Аяном и Охотском. Мы сможем в случае необходимости оперативно маневрировать резервами». Ему временами казалось, что еще не все потеряно. И хотя генерал давно уже не верил ни в какие чудеса, но надежда на лучший исход задуманного в Харбине похода не оставляла его.
Тяжким ударом оказалось для Пепеляева сообщение, что залежавшаяся в портовом пакгаузе парусина никуда не годится. Провалявшиеся несколько десятков лет в сыром и непроветриваемом помещении тюки толстой холстины насквозь заплесневели и прохудились. Завелась гниль. Парусина рассыпалась в руках офицеров, пытавшихся натянуть ее на судовые мачты. При первом же свежем ветре паруса превратились бы в клочья. Это было понятно любому даже неискушенному в парусном деле человеку.
Неудача постигла судостроительную артель и с попыткой установить двигатели на «Святом великомученике Фоке». Кто-то словно бы умышленно попортил их: когда попытались запустить в работу, то обнаружилось, что не хватает многих важных деталей. Пепеляев приказал начальнику контрразведки капитану Яныгину разыскать злоумышленников. Подняли на ноги всех офицеров, некогда служивших в колчаковском военно-полевом контроле. Но никаких вредителей не обнаружили. Двигатели остались лежать под открытым небом.
«Святой великомученик Фока» покоился на берегу. За ненадобностью его не стали спускать на воду.
…Известие о поражении земских дружин под Спасском в октябре 1922 года привело Дитерихса в замешательство. Все укрепления, которые возводились на пути красных, оказались взломанными мощными ударами большевистских войск под командованием Иеронима Уборевича. И нечем теперь остановить катящуюся вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали лавину Красной Армии. Никаких других укреплений, способных хотя бы на время задержать противника, уже не имелось. Дорога на Владивосток оказалась открытой для беспрепятственного продвижения красных полков в сторону океана.
Ничего другого не оставалось для «верховного правителя» Земского собора, как подумать о спасении собственной жизни. Свою семью Дитерихс предусмотрительно оставил в Харбине на попечении японского консула. О ней не нужно беспокоиться.
Прежде всего надо выяснить, какие суда русского Добровольного флота и корабли бывшей Сибирской военной флотилии находились во Владивостоке и годны для самостоятельного плавания. Дитерихс хорошо знал, что основное ядро флотилии — все крейсера, миноносцы, канонерские лодки и военные транспорты — увел из бухты Золотой Рог адмирал Старк еще в 1920 году, когда партизанская армия Сергея Лазо подступила к Владивостоку. Ему также известно, что большинство судов Добровольного флота, некогда приписанных к Тихоокеанской линии, остались в портах Китая и островов южных морей, которыми владела Великобритания. «Но ведь что-нибудь да оставили здесь пароходные компании?» — горестно думал Дитерихс, глядя в окно. Светланскую улицу запрудил народ. Она чем-то напоминала потревоженный муравейник. Люди сновали взад и вперед по тротуарам, собирались небольшими группками и о чем-то встревоженно беседовали. По одежде, походке и обличью нетрудно определить, что это метались взбудораженные начавшейся паникой люди имущего класса, волею судеб в этот грозный час оказавшиеся в городе, на берегу океана. Солдат и офицеров в толпе людской немного: основная часть земского воинства находилась на фронте, в непосредственном соприкосновении с противником. Именно там решалась окончательная участь всех этих людей, перепуганных продвижением красных войск.
«Какие-нибудь корабли военной флотилии мог же Старк оставить здесь? — лихорадочно размышлял Дитерихс. — Ведь паника во Владивостоке была такая же, как и сейчас, ничуть не меньше. Так неужели же адмирал в великой спешке смог увести отсюда все, что только способно держаться на плаву и двигаться по воде своим ходом?»
Подгоняемый начавшимися беспорядками в городе, пришел с докладом к Дитерихсу помощник начальника военного порта.
— Вы в самый раз ко мне пожаловали, Евгений Оттович! — пожимая Эразмусу руку, радостно приветствовал его правитель Земского собора. — Я только собирался послать нарочного за вами. Видите, что на Светланской творится? — генерал кивнул в сторону взбудораженной многолюдьем главной улицы города.
— Имел честь видеть все собственными глазами, ваше превосходительство, — подхватил Эразмус. — Но это господа переполошились, и сие не страшно. А в торговом порту и ремонтных мастерских военной флотилии рабочий люд голову поднял. И это пострашнее напуганных паникой толп на Светланской.