Раздумья бывшего священнослужителя прервал боцман Ужов. Он поднялся наверх, чтобы сменить отца Иннокентия на вахте.
— Замерз поди? — ухмыльнулся Ужов в рыжие усы.
— Вроде подмораживает. Как не замерзнешь? — ответил отец Иннокентий.
— Теперича и винишком не грех побаловаться, коли вахту отстояли, — продолжал Ужов. — Капитан с помощником с самого утра спирт тянут. Поди и вас попотчуют…
Ужов — человек ловкий, обходительный. Он по-прежнему почитал отца Иннокентия, как лицо духовного звания, хотя при авралах никакого спуску ему не давал. Бывший судовой священник работал наравне с другими палубными матросами. А когда шхуна подходила к лежбищу котиков, он брал в руки винчестер и бил зверя. Отец Иннокентий научился метко стрелять и попадал в цель не хуже других зверобоев.
Сдав вахту боцману, отец Иннокентий спустился вниз. Заглянул в кают-компанию. В сизом сигарном дыму сидели за столом капитан шхуны и его помощник.
— Доброго здоровья, Арсений Антонович! — поприветствовал Соловьева отец Иннокентий. — И вам, Юрий Ардальонович, мое почтение.
— Заходите, батюшка, да выпейте с нами за компанию, — пригласил его капитан.
— Не откажусь, с превеликим моим удовольствием выпью.
Сняв в тамбуре тулуп, он вошел в кают-компанию.
Соловьев налил ему полный стакан спирта.
— Ветер не усиливается?
— Нет, не похоже, — ответил отец Иннокентий.
Капитану нужен был отжимный ветер со стороны суши: море бы очистилось. Но он опасался зыби, которая повлечет за собой сжатие судна льдами.
Выпив спирт, бывший священник заторопился покинуть кают-компанию.
— Отдохнуть надо после вахты, — пояснил он.
Капитан и помощник снова остались вдвоем.
— Пьяница, а свой, русский, — заметил Соловьев, имея в виду отца Иннокентия. — На место одного такого мне не нужно двух чужестранных матросов.
— Попадись он ко мне лет десять назад, когда на крейсере «Минин» служил, я бы из него лихого марсового сделал, — усмехнулся Цветков.
Свободное время капитан и его помощник коротали, сходясь в кают-компании. Пили много, чтобы скрасить скуку вынужденной стоянки во льдах.
— Двое мы с тобой остались из офицеров, что на «Печенге» служили, Юрий Ардальонович, — негромко произнес Соловьев.
— Это уж точно, — печально подтвердил Цветков. — Да и на родную землю можем ступить только здесь, в Аяне.
— Знать, самой судьбой назначено такой крест нам нести, — Соловьев уронил хмельную голову на руки. — Зато все едино у нас: труды и беды, печали и радости…
Опасный и тяжкий труд зверобоев капитан и его помощник делили пополам. И беды, случавшиеся на море, у них общие. Но радости, выпавшие на их долю, были разными.
Как только кончался зверобойный сезон, Цветков получал паевые и уезжал в Сан-Франциско. Он жил там в дорогом отеле, кутил, играл в карты.
Соловьев возвращался к жене на Аляску и всю долгую зиму находился с ней. Обзаведясь семьей, он сделался бережлив. Часть денег, вырученных от продажи пушнины, капитан откладывал на «черный день». «Неизвестно, как повернутся дела в будущем, — размышлял Соловьев. — Кто знает, как долго нам будет сопутствовать удача?»
Штаб Аянского гарнизона по-прежнему находился в доме мехоторговца Киштымова. Рядом со штабом квартировала в казарме офицерская рота из бывшего корпуса покойного генерала Каппеля. Два батальона уфимских стрелков стояли на окраине города, неподалеку от портовой пристани. Солдаты жили в бараках промысловиков и несли охранную службу на побережье и подступах к Аяну. Таежные стрелки, примкнувшие к мятежу в самом начале, почти все разбежались.
Служба контрразведки и часть гарнизона, которой командовал полковник Шаров, расквартированы в другом конце города. Генерал Пепеляев располагался в просторном деревянном особняке, окна которого выходили на море. Коренной сибиряк, дослужившийся до генеральского чина, держал двух денщиков, свору охотничьих собак и служанку.
Кроме полевого штаба у генерала имелась своя канцелярия. Служащие генеральской администрации заключали договоры с иностранцами на эксплуатацию рыболовных участков, взимали пошлину от зверобоев, совершали торговые сделки со старейшинами тунгусских стойбищ. У генерала Пепеляева в наличии своя маленькая армия, военный суд, контрразведка и тюрьма. Но не было у него радиостанции и кораблей.
На улице заметно потеплело, но повсюду еще топорщились сугробы слежавшегося за зиму снега. Возвратившись с обедни, генерал зашел в штаб и застал там начальника контрразведки капитана Яныгина. Тот ждал начальника гарнизона в приемной.
— Со светлым вас праздником, Анатолий Николаевич! — поприветствовал генерала смуглолицый, горбоносый офицер с аккуратным пробором на голове.
— И вас я поздравляю, господин капитан, — произнес в ответ Пепеляев, жестом приглашая начальника контрразведки в кабинет.
Генерал неторопливо снял с себя шинель на красной шелковой подкладке, сел в кресло, вытер белоснежным платком вспотевший лоб.
— Докладывайте, Андрей Фомич, — произнес он после минутной паузы.
— На прошлой неделе в уфимском батальоне, у полковника Шарова, повесилось двое рядовых. Причины самоубийства выяснить не удалось, — начал Яныгин. — Похоже, тоска по родине. В офицерской роте беспробудное пьянство.
— Запретите от моего имени подобные безобразия, — побагровел генерал. — Виновных предайте суду.
— После ареста горного комитета, произведенного мною на прииске Фогельмана, никаких признаков смуты в городе и крае нет, — продолжал начальник контрразведки. — Весть о появлении партизан в Ине оказалась ложной. Кто-то нарочно распускает слухи…
— Паникеров сажайте под арест.
— Слушаюсь.
В кабинет вошел подполковник Менгден. Пепеляев повернулся к нему:
— Что «Святой Михаил»? Связь с ним есть?
— Сегодня утром наша радиостанция на шхуне «Олаф Свенсон» получила первый сигнал: «Святой Михаил» застрял во льдах, и выбраться в ближайшие дни нет надежды.
— Прикажите искровикам, чтобы поддерживали постоянную связь со шхуной, — сказал Пепеляев. — Да, пусть передадут лейтенанту мой приказ: как только море очистится ото льда — следовать в Аян. «Святой Михаил» — последняя надежда, в случае если придется уходить.
— Перехватили на радиостанции сигнал большевистских судов, Анатолий Николаевич, — продолжал докладывать Менгден. — В море появились красные.
— Откуда они взялись?! — насторожился Пепеляев.
Перехваченная радиограмма красных встревожила начальника аянской дружины. Некто не знал: где нашли большевики суда, годные для плаваний? Никто не имел никакого понятия: какими силами выступили красные? Откуда они вошли в Охотское море?
Пепеляев вызвал бывшего управляющего золотыми приисками Фогельмана, который теперь исполнял обязанности «государственного казначея» в генеральской администрации. В кабинет генерала вошел небольшого роста чиновник.
— Чем могу служить?
— Сколько у нас золота?.. — спросил Пепеляев.
Казначей неторопливо раскрыл конторскую книгу в зеленом сафьяновом переплете.
— По последнему реестру значится девять пудов в слитках, девятнадцать россыпью, восемьдесят тысяч пятьсот сорок шесть рублей в монетах царской чеканки.
— На паровой зверобойной шхуне можно все это поместить? — спросил генерал.
— На шхуне, которой владеет фирма «Свенсон», весь этот груз можно разместить в одном кормовом трюме, — ответил казначея. — Что касается фирмы «Петерсон», то шхуны у них небольшие. Разместить наше золото и всю пушнину на одном судне будет трудно.
— А шхуна «Святой Михаил», что приходила в Аян прошлой осенью?
— «Святой Михаил» выстроен на тон же судостроительной верфи, что и шхуна «Свенсон», — пояснил казначей.
Пепеляев подумал немного, сказал тихо:
— Выдайте жалованье за прошлый месяц втрое больше обычного нижним чинам. Господам офицерам из корпуса покойного генерала Каппеля выплатите по сто двадцать рублей золотом.
— Слушаюсь.
Казначей вышел. Генерал остался один. Он думал, кто первым придет в Аян: «Святой Михаил» или красные?
Пепеляев нисколько не сомневался, что лейтенант Соловьев торопится пробиться сквозь льды и наверняка пожалует раньше, чем большевики. Капитану шхуны «Святой Михаил» обещан солидный куш. Он своими глазами видел, что хранится в подвалах Аянского банка.
И все же уходить не хотелось. Генерал прикидывал в уме, как отразить натиск красных, в случае если их силы будут невелики. Вход в Аян со стороны моря надежно прикрывала шестидюймовая береговая батарея. А дальше подступы к городу охраняли военные посты.
После шторма настала тихая погода.
Затертые льдами, мерно покачивались на легкой зыби «Ставрополь» и «Индигирка». Не обнаружив нигде свободного прохода во льдах, к ним вечером подошел сторожевой корабль, а утром уже не смог выбраться из ледовых объятий.
Проходили дни, одна неделя сменяла другую, а льды по-прежнему не расступались. Из пароходных труб поднимались в небо слабые дымки. Машины продолжали работать: нужно обогревать кубрики, варить еду.
Эпидемия «куриной слепоты» началась на всех трех судах сразу. Люди, здоровые и зрячие в светлое время суток, вечерами переставали видеть. Они становились совсем слепыми.
— Матросам и красноармейцам втрое увеличить время пребывания на чистом воздухе! — приказал комбриг. Каждое утро Вострецов, до пояса раздетый, выбегал вместе с бойцами на верхнюю палубу. Подолгу делал гимнастику. Это было единственное средство против болезни.
За долгое время стоянки во льдах запасы пресной воды истощились. Расходовали ее лишь на питание котлов, варку пищи да давали по пол-литра на день тяжелобольным. Остальным приходилось пить воду, вытаянную отработанным паром из океанского льда.
Вынужденной стоянке посреди льдов, казалось, не будет конца. Но однажды ночью льды с треском и грохотом стали ломаться. Береговой ветер отжимал их в сторону океана. Впереди обозначились большие разводья. Они становились все шире. И наконец, море к утру совсем очистилось.