Шарлотта позвонила графу, трубку подняла его жена.
— Что-то прояснилось в этом деле с утра, графиня? Нашли ту женщину из Сан-Рокко?
— Из Сан-Рокко! Что бы ни побудило вас… — отвечала графиня с несвойственным ей волнением. — Нет… нет… мы… то есть… — Графиня замолчала, потом продолжила более спокойно: — Муж и я хотим пригласить съёмочную группу и всех, кто причастен к реставрации картины Рафаэля, в наш отель в ближайшую субботу. Мы желали бы воспользоваться возможностью обсудить со всеми вами важное дело. Но муж хотел бы сперва поговорить с вами одной, синьора Пентон. За ланчем, скажем, в четверг, вы свободны в этот день?
К полудню на другой день у Каза Рафаэлло собралась толпа паломников, требовавших показать им чудотворную кровоточащую картину, и хотя после ланча паломники разошлись на несколько часов, к четырём они все вернулись. Шарлотте пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы попасть в дом Рафаэля, и то, что её легко впустили внутрь, вызвало возмущённые крики.
Всем трём реставраторам позвонили сразу, как только следственная бригада закончила свою работу.
— Она продолжает плакать кровавыми слезами! — сказала Шарлотте Анна, встретив её в нижнем этаже дома, где располагались выставочные залы. — Охранники сказали, что кровь всё течёт!
— Значит, дело во влажности… Слишком жаркий и сырой выдался октябрь.
— Возможно. — Анна явно не желала соглашаться с подобным прозаическим объяснением. — Члены академии хотят перевезти «Муту» в более безопасное место, — сказала она, когда они поднимались по широкой каменной лестнице на верхний этаж, где картина находилась в библиотеке Академии Рафаэля. — Они опасаются, что народ на улице может разнести музей, если их не пустят увидеть раны картины.
— Это не раны, Анна! — резко сказала Шарлотта, которую всё больше раздражала сентиментальная религиозность коллеги. Как эта девица может разделять подобные суеверия, работая в научной области?
— Единственные раны нанесены гордости охранной фирмы! — крикнул им Паоло, который поджидал их, сидя на кирпичном резервуаре во внутреннем дворике второго этажа. Сегодня он больше, чем обычно, походил на Пака.
Охранники впустили всех троих в святая святых верхнего этажа, предварительно проверив их удостоверения личности с вниманием, какое им следовало бы проявить вчера. Их предупредили, что с собой можно взять только фотоаппарат и блокноты. «Не прикасаться ни к картине, ни к крови». Анна, увидев красное пятно, тут же перекрестилась, что вызвало усмешку Паоло. Когда он установил камеру, Шарлотта приступила к осторожному осмотру картины. Она как можно подробнее записывала то, что видела, но это было всё, что она могла сделать в подобных обстоятельствах. Если бы они действовали как обычно, то вынули бы полотно из рамы и взяли образцы пятна, чтобы можно было исследовать его, проведя то, что она считала настоящим чудом, — спектральный анализ, но полиция посоветовала не касаться крови, пока Ватикан не определил её происхождение. Доводы Шарлотты, что чем дольше пятно будет оставаться на полотне и впитываться в него, тем непоправимее будут последствия, не дали результата. А поскольку никаких тайных следов на обратной стороне холста они не обнаружили, то не было и ключа к разгадке трюка.
— Хотя был на обороте какой-то небольшой лоскуток, когда мы отдавали картину во дворец, — сказала Шарлотта, — но, похоже, он исчез.
— Он мог быть сорван во время нападения той сумасшедшей, — предположила Анна, — или отвалился во время перевозки картины сюда, в дом Рафаэля.
Паоло кивнул:
— Наша бедная мятежница! Её прелестное горлышко напрочь перерезано. Чтобы скрыть такой шрамище, потребуется талантливый пластический хирург. А если он будет недостаточно старательным, то она будет ещё больше похожа на мятежную пиратку!
Анна залилась слезами:
— Как ты можешь шутить! La povera donna![68]
Паоло крепко обнял плачущую коллегу:
— Calma, mia cara. Il Dottore arriva subito[69]. — Затем, сбросив на секунду маску беззаботного жиголо, поднял взгляд на Шарлотту. — Вы же не уедете, ещё побудете здесь, cara? Поможете разобраться в этом деле?
— Право, я…
— Вы должны понять, как мы нуждаемся в вашем английском характере, чтобы сдерживать нашу латинскую склонность к легкомыслию и суеверию.
Она была тронута искренностью, с какой он это сказал.
— Не уверена, Паоло. Расхлёбывать всё это? Кто знает, когда мы получим разрешение заняться восстановлением картины, которое следовало бы начать немедленно?
Шарлотта смотрела на лежавшую на столе картину, искромсанную, испачканную, только один глаз не тронут. Она не знала, хватит ли у неё духу начать всё заново, снова вжиться в неё, как это происходило со всеми картинами, которые волновали её. Она безмолвно разговаривала с их персонажами, женщинам придумывала ревнивых кавалеров, верных мужей, страстную любовь, которой сама Шарлотта была лишена. Джон насмехался над тем, сколько времени она уделяла изучению «своих» художников. «Ты любопытна, как их тётка — старая дева!» — сказал он, хотя вначале восхищался её крайним вниманием к малейшим подробностям их жизни. Но в конце ссылался на это «раздвоение личности» как на одну из причин развода. На это и ещё на нежелание иметь детей. Может, он был прав в своём сарказме, однако Шарлотта испытывала некоторые сомнения относительно своей сыскной деятельности. Своё профессиональное кредо она составила под влиянием книги Дженнини «Руководство мастера». В пятнадцатом веке он писал, что художникам необходимо видеть вещи невидимые, скрывающиеся в тени реальных, и запечатлевать их на холсте или в мраморе, облекая в ясную форму то, что не существует.
Продолжая медленно и тщательно осматривать изуродованную картину, она испытывала чувство поражения оттого, насколько бесповоротно уничтожен их труд: нож прорвал холст и уничтожил слой краски на левой стороне картины, вновь обнажив шрам на лице Муты. Пентименто. У Шарлотты было жуткое ощущение, что она видит живые мышцы и вены под нарисованной кожей женщины и ещё нечто, чего она не могла понять.
ЧУДО № 17PASSEGIATA[70] ШАРЛОТТЫ
Донна всё утро провела, просматривая с Джеймсом и редактором отснятые плёнки, чтобы решить, достаточно ли материала для программы. Полиция посоветовала им не покидать город до особого распоряжения, и когда она поинтересовалась у Джеймса, как это скажется на расписании съёмок, тот ответил неопределённее, чем обычно. К концу дня дурное предчувствие, что он хочет отказаться от её помощи, подтвердилось.
— Могу я делать что-нибудь ещё? — спросила она.
— Конечно, принеси нам приличный кофе. Неделю назад она бы отрезала, что не её чёртово дело ходить за кофе, но всё изменилось, и её уверенность была поколеблена. Она пошла в кафе. Несколько минут спустя, возвращаясь с кофе для мужчин, она услышала, как они смеются над одним из вырезанных кусков, и, когда смех внезапно оборвался при её появлении, у неё возникло нехорошее подозрение.
— Что это, вы никогда мне этого не показывали, — сказала она, указывая на монитор.
Редактор быстро перемотал плёнку назад.
— Ничего, Донна.
— Нет, не ничего. Покажите.
— Нам нужно заниматься работой, — ответил Джеймс. — Ещё много надо сделать.
Она резко поставила их кофе на стол, так что он плеснул на сценарий.
— Осторожнее! — отшатнулся Джеймс.
— Покажите мне этот проклятый кадр!
Джеймс пожал плечами, и они прокрутили плёнку до кадров, где помощница режиссёра читала сценарий, грубо имитируя Донну, двигая руками и ногами как механическая кукла. Звук был нечёткий, но слова вполне разборчивы.
— С ней можно делать уорхоловский фильм, — произнёс голос Джеймса за кадром. — Взять её лицо и синхронизировать движения губ с фонограммой другого голоса. Она ничуть не лучше куклы чревовещателя.
— Это шутка, Донна, мы шутили, — сказал он теперь, недоуменно глядя вытаращенными глазами на редактора. (Эти мне капризные примадонны, шуток не понимают!)
Донна без дальнейших слов выскочила из комнаты и вернулась в отель, бросилась на кровать и лежала, уставясь в потолок, на маслянистое пятно, напоминающее женское лицо. Как можно чувствовать себя одинокой, когда внизу, на улице, столько людей, когда вокруг такой шум? Она тосковала по дому, по родителям, по теннисным победам над братом. Сколько у них там сейчас времени? Старики встают рано, если позвонить сейчас, можно застать отца, пока не ушёл на работу.
— Секундочку, детка! — сказала мать, когда Донна дозвонилась. — Отец выносит мусор, сейчас вернётся, он рад будет услышать о твоих приключениях.
Для разнообразия на сей раз слышно было хорошо. Никакого отвратительного пропадания звука, когда кажется, что ты наскучил человеку на другом конце, или он не слушает тебя, или умер. Донна различала стук, словно кокос катился, удаляющихся материнских деревянных сандалий — тук-тук-тук. Должно быть, ортопедические доктора Шолля. Потом донёсся зов матери: «Боб! Боб! Это Донна!» Хлопнула дверь. Снова: тук-тук-тук. Голос матери: «Идёт, детка!»
Текли минуты дорогостоящей тишины. Джеймс говорил ей, что она слишком много тратит на звонки, ну и чёрт с ним! Затем голос отца по отводной трубке: как прекрасно, что она позвонила, небось неплохо проводит время, раз так редко звонит домой, работа, видать, идёт по-настоящему хорошо, и это большая удача для такой девочки, как она.
И так пять минут, пока наконец удалось самой что-то сказать. Но тут мать перебила её, не дала договорить:
— Наши друзья ждут не дождутся, когда увидят тебя по телевизору. Кроме Шейлы, которая ревнует! Её дочка, Кейзи, — помнишь Кейзи, конечно помнишь, в школе училась на два класса старше тебя? Не важно, Кейзи всё пыталась и пыталась попасть в дикторши новостей, и ничего у неё не вышло!