это Анджелино, их сын. Он тронулся после того, как…
Прокопио замолчал на полуслове; снова появилась старушка и поставила на стол кофейник и помятое серебряное блюдо с горой разноцветных засахаренных фруктов, словно прямо с турецкого базара. Тут были пухлые вяленые абрикосы и финики, заполненные внутри зелёной миндальной пастой, цукаты из лимонных и апельсинных корок, блестящие от закристаллизовавшегося сахара, завязанные узелками и изогнутые ленты пастри, жаренного в масле, тёмные треугольники фруктового кекса, засахаренные мандарины, блестящие от сиропа, и в самом центре — четыре цельные груши, облитые шоколадом и с шоколадными листочками.
— Расстаралась для вас моя тётка.
— Действительно, не уверена, что смогу…
— Вы должны хотя бы попробовать. Обычно она приберегает такое угощение для Рождества.
Шарлотта положила себе самый маленький из абрикосов и немного цукатов. Оскорблённая такой скромностью, тётка Прокопио добавила ей на тарелку грушу в шоколаде и солидную горку пастри, покрытого, как инеем, сахарной пудрой. «Мы будто в арабской пустыне, на древней церемонии помолвки», — подумала Шарлотта, с беспокойством чувствуя, как её положение осложняется.
Старушка бросила злой взгляд на фотографию, лежавшую возле тарелки Шарлотты, и сделала движение, как бы собираясь унести вторую бутылку вина, ещё наполовину полную, и Прокопио поспешил обхватить бутылку за горлышко, с ухмылкой глядя на неё.
— Не любит, когда я пью. Слишком много я говорю. Как дядя Тито.
Снова буркнув что-то, возможно неодобрительное, женщина вышла. Прокопио постучал по снимку:
— Карло, он потом здорово потолстел, стал что те свиньи дальше по дороге.
— Потом?
— В шестидесятых. Уехал в Англию — банковский бизнес, думаю, может, маклерство. Превратился в настоящего английского патриота; сторонился темнокожих иммигрантов и всё такое. Я видел его фотографии в газете, Когда был там. Преуспел старина Карло: три жены, куча внуков. — Язык у Прокопио слегка заплетался, акцент стал сильнее. — Не то что я.
— Вы не…
— Умерла.
Его огромная ладонь очень осторожно легла на её руку. Она почувствовала, как вся покраснела. Дыхание стало частым и прерывистым. «Джин на пустой желудок, — подумала она, — слишком долго я жила без плотской любви; это действует как джин на пустой желудок. Какая жалость, что он не в моём вкусе… Он нравится мне, но уж слишком толстый, слишком большой, слишком волосатый». Её всегда привлекали умные мужчины, стоящие выше её по общественному положению, вроде Джона, которые будоражили ум. «И предавали меня», — подумалось ей. Она посмотрела на свою маленькую бледную руку под медвежьей лапой Прокопио, жёсткие волосы которой всегда царапали её ладонь, когда они здоровались. Под ногтями у него по-прежнему чернело.
Всё так же часто дыша, она досчитала в уме до пяти и мягко высвободила руку.
Его это, похоже, не обидело.
— Теперь недурно бы отдохнуть — в другой комнате, там можно расположиться поудобнее. Отведаете алькермеса,[100] какой только здесь делают.
Удобный отдых с Прокопио было последнее, чего хотелось Шарлотте, но она не могла придумать, как ей вежливо отказаться от этого предложения. С неуклюжей галантностью Прокопио сделал движение рукой и даже попробовал поклониться, приглашая её пройти в гостиную. Она пошла вперёд, почти ожидая, что он шлёпнет или ущипнёт её за зад, но он вместо этого взял старую фотографию и спокойно проследовал за ней. Грузно опустившись в огромное кресло, он бросил фотографию на кофейный столик и налил им по большой рюмке отчаянно красного ликёра. Шарлотта попробовала глоточек. Знакомый вкус, напоминавший анисовое печенье, каким угощала его домоправительница. Держа у груди[object Object] жидкостью, она шла вдоль полок с поваренными книгами, нервно изображая интерес, которого не испытывала, и вела оживлённую беседу:
— Кто бы мог представить, что в мире столько рецептов всяких блюд!
— В них не только рецепты, — откликнулся он.
— Уверена, что вы правы, — лицемерно поддакнула она.
— Знаете, кулинария — это искусство и наука вместе!
— Конечно, я…
— Вы мне не верите? Говорю вам: мы больше знаем о составе Луны, чем о составе суфле! Почему так происходит?
— Ну, полагаю…
— А я вам скажу: потому что люди глупы. Они не понимают, какое богатство находится прямо у них под носом.
Шарлотта не знала, как ей воспринимать эти его слова, и, когда он поднялся с кресла, быстро отступила назад. Но он, пошатываясь, прошёл мимо и с удивительной безошибочностью извлёк из ряда книг нужную.
— Я хочу прочитать вам одну цитату. Слушайте! — Прежде невнятная, речь его зазвучала чётко и ясно: — «Влагу много сыров тут сочит сквозь прутья корзинок, много и слив восковых есть тут в осенние дни. Много каштанов у нас и сладких рдеющих яблок, с чистой Церерою здесь Бромия и юный Амур. Есть и шелковица тут, и гроздья на вьющихся лозах, и на жердях не один тёмный висит огурец…» Поэзия, правда? Это из одного Древнего римлянина, «Вергилиана»![101]
— Римлянина? Как…
— Вы — человек культуры, а я — агрикультуры, так вы думаете?
— Вовсе нет, я…
— Мой отец едва умел читать, мать — не умела вовсе! Но я самоучкой одолел всё это! — Он обвёл рукой книжные полки. — Гроздья на вьющихся лозах и сладкие рдеющие яблоки. Не находите, что звучит поэтично?
— Нет… то есть я хотела сказать, да… да, я, между прочим, действительно думаю, что это настоящая поэзия.
Поэзия практических дел. Что более поэтично, прочитанные им слова или поиски этим великаном (этим мясником) поэзии в такой земной вещи, как еда? Человеком, похожим на её отца-военного: прагматичного и сильного, но в то же время обаятельно нездешнего и тоскующего по чему-то более широкому и красивому, чем его прошлое. Без всякой причины, по причине, которую она не могла, не хотела понять, Шарлотту наполнило какое-то восхитительное чувство. Она поразилась тому, как ей хорошо. Отблески огня, мерцавшие в[object Object] фотографий и карт, вставленных в рамки, шипе-ние, рёв и резкое потрескивание постепенно прогоравших каштановых поленьев, их ароматный дым, мешавшийся с запахом чеснока, розмарина, свинины и фазана, тени, густеющие по мере того, как в окнах садилось солнце, — всё это было острой, дымной, жирной, наполненной, очень живой жизнью. Все её чувства проснулись, или просыпались, вновь. Счастье — вот что это было. Она уже почти забыла это чувство. Затем в одном из своих внезапных прозрений, более часто случавшихся с ней после развода, Шарлотта увидела себя как бы глазами Джона — одинокая, немолодая учёная дама, вызывающая жалость своей готовностью отозваться на самую банальную, самую…
Она сконфуженно отошла от внимательно глядевшего на неё Прокопио и, напустив на себя важность, присела на подлокотник кресла, стараясь показать, что её визит близится к концу.
— Интересно, — спросила она, беря со столика старую фотографию. — Интересно, жив он ещё, этот Карло Сегвита?
Прокопио вновь сел и налил им обоим отвратительного пурпурного ликёра; Шарлотта одним глотком проглотила свой, словно мерзкое лекарство. Он уже пропустил четыре или пять против её двух. Как она доберётся до Урбино, если он продолжит в том же темпе? Телефона тут нет, вспомнила она, такси не вызовешь.
— Карло? Как же, наезжает сюда время от времени… навещает старых друзей… инвестиции… та скотобойня дальше по дороге. — Он говорил замедленно, как говорят порядком выпившие, извлекая слова по одному и делая задумчивую паузу, перед тем как вставить в нужное место фразы, словно складывал сложную картинку-загадку. — Не то чтобы он сейчас был связан с мясным бизнесом. Теперь он старается не марать рук. Да-а-а, чистые руки… очч важно!
— Почему вы всё-таки показали мне эту фотографию, Франческо? — спросила она.
Она непроизвольно назвала его по имени и увидела, как выражение его лица смягчилось. Его такая фамильярность столь же обрадовала, сколь её расстроила.
— Думаю, вам следовало её увидеть, вот почему, — ответил он. — Беспокоюсь, что вы можете попытаться реставрировать кое-что ещё… какие-нибудь наши неприглядные прошлые дела.
— Считаете, Муту что-то связывает с этими людьми? Он раздражённо пожал плечами:
— Кто такая эта Мута? Я уже говорил, что не знаю её.
— Вам не запомнилась никакая девочка той поры, когда вы были мальчишкой? На фотографии девочек нет…
— Кто в таком возрасте запоминает девчонок? — Он плеснул в глотку остатки ликёра. — Как бы то ни было, вам эта фотография понравилась больше поэзии, ну и оставьте её себе, если она доставляет вам такое удовольствие. Iо поп posso comprendere piu.[102]
— Да не то чтобы…
Шарлотта в смятении смотрела, как веки Прокопио задрожали и сомкнулись, затем упрямый подбородок несколько раз стукнулся о грудь и застыл, больше не поднимаясь. Это уж чересчур, а она-то опасалась неизбежного соблазнения. И как ей добираться домой? Мысль возвращаться пешком в темноте не привлекала. И зачем она только приняла приглашение на ланч! Она продолжала разглядывать фотографию, в надежде, что Прокопио очнётся, хотя, судя по тому, как он пыхтел и отдувался, всхрапывал и ворчал во сне, это было маловероятно. Может, сходить за домоправительницей? Шарлотта ещё не решила, что ей делать, когда старушка появилась сама и несколько секунд стояла, глядя на спящего.
— Stanco, — наконец сказала она. — Troppo massacrati, ora[103] — Объяснив жестокую причину усталости хозяина в пору забоя свиней, она тронула Шарлотту за плечо и пробормотала: — Сейчас.
Несколько минут спустя она появилась вновь в старом бесформенном пальто, бывшем когда-то чёрным. В одной руке у неё бренчали ключи на огромном кольце, в другой она держала тарелку с сосисками, толщина и острый, пряный аромат которых не оставляли сомнения в их домашнем происхождении. Шарлотта поняла, что нужно идти за ней; они отправились на задний двор, где стоял ржавый пикап такого же почтенного возраста, как тётка Прокопио. Две курицы, устроившиеся на переднем сиденье, с громким кудахтаньем ринулись прочь. После одной из них осталось яйцо, которое женщин