penitenti[110] из Испании, стегая себя по спине верёвками с узлами. Шарлотта видела таких, кто, едва выйдя из автобуса, падал наземь и так, на коленях, полз по всей виа Мадзини до дома Рафаэля. Переходя её сейчас, она вынуждена была остановиться и ждать, пропуская целый автобус таких ползущих паломников, чьи голые колени оставляли длинный извилистый кровавый след. Булыжник был ржавого цвета не от грязи или древности, как долго думала Шарлотта, а от старых пятен засохшей крови этих бесчисленных кающихся грешников.
На Рыночной площади она нашла микроавтобус, посланный за ней и съёмочной группой, но ни Паоло, ни Донны не увидела. Она присоединилась к Джеймсу, который наблюдал за другой группой паломников, высадившихся из автобуса и направлявшихся к дому Рафаэля.
— Неужели они не понимают, что картины там уже нет? — сказала она.
— Не думаю, что для них это важно. Слишком далеко зашло.
Она удивилась, услышав, что съёмочная группа поздравляет Джеймса с тем, как удачно он вёл вчерашнюю вечернюю программу.
— С Донной всё в порядке? — спросила она.
— М-м… Донна не смогла вести вчерашнюю часть, ответил Джеймс. — Я вёл вместо неё.
— Она не больна? — Шарлотта почувствовала себя виноватой, оттого что не позвонила девушке хотя бы извиниться за то, что уехала в Сан-Рокко без неё.
— Думаю… гм… она вполне здорова. Вообще-то… гм… Вообще-то её не пригласили. Понимаешь… графиня… она особо дала понять, что Донна не должна появляться… какая-то неприятность… связанная с ней, произошла на вилле «Роза» на прошлой неделе, и понимаешь…
— Неприятность? Это не похоже на Донну, — сказала Шарлотта. — Наверно, просто недоразумение…
— О нет, нет, у меня создалось впечатление, что дело… гм… серьёзное. Она там разбила этрусскую вазу… умышленно… семейную ценность.
— Но Донна ничего не смыслит в этрусках! — (Народ вокруг Шарлотты покатился со смеху.) — Что я сказала такого смешного?
— Не думаю, что причина в этрусках… дело скорее личное…
— Понятно… А где Паоло?
— Он встретит нас на вилле.
Шарлотта заняла место за водителем и отвернулась к окну. Они проехали мимо массивного здания Урбинского университета, с его прямоугольным современным силуэтом, и она старалась не обращать внимания на дома в стиле испанских гасиенд и швейцарских шале, появляющиеся здесь, как повсюду в Италии, вместе с рекламными щитами в американском духе, зазывающими в спортивные центры и туристские комплексы. Она была рада, когда пригороды остались позади и они свернули на длинную дорогу, бегущую между двух рядов кипарисов — этих вечнозелёных восклицательных знаков, которые в Италии указывают, что вы приближаетесь или к важному сооружению, или к кладбищу. Шарлотта, не забывшая свой предыдущий визит на виллу «Роза», не могла подавить чувство радостного предвкушения, когда автобус устремился вверх по крутой гравийной дороге, исчерченной тигриными полосами теней от кипарисов, к вершине холма, где башни, как великаны часовые, охраняли небольшое укреплённое поселение. «В тот раз я была тут как обычная посетительница, — подумала она не без приятности, — а в этот буду гостьей самого владельца».
Въехав в сводчатые ворота, автобус остановился на большой площади, с которой открывался захватывающий вид на окрестности. Здесь пассажиров встретил учтивый молодой человек в чёрном, помощник графа.
— Граф с графиней скоро прибудут, — сообщил он и принялся расписывать виллу Роза бессмысленным и напыщенным языком интернационального пиара, сопровождая рассказ заученными, как у стюардессы, жестами.
Скоро его рекламную трескотню прервал вой Паоловой «ламбретты», и Джеймс, воспользовавшись моментом, спросил, не могут ли они сами все осмотреть. Паоло, следуя за Шарлоттой, прошептал:
— Выглядит как иллюстрация из книги о чудесной итальянской жизни.
Она потащила его дальше, чтобы остальные их не слышали, и они вместе неспешно пошли на другой конец площади. «Аптека» — гласила тщательно написанная под старину вывеска, но, заглянув внутрь, она с удивлением обнаружила в лавке одни голые стены, только на полу валялось несколько сухих листьев. Прочие аккуратные фасады, как оказалось, скрывали ту же пустоту: углы затянуты серой паутиной, между комнатами груды кирпича, штукатурки и расколотых балок. Кое-где даже наружные несущие стены обрушились и торчали, как обломанные зубы.
— Я чувствую себя словно в черепе мёртвого гиганта, — сказал Паоло, — будто смотрю из его глазниц или сквозь дыры в челюсти.
— Из моих комнат вид на Урбино, — раздался у них за спиной знакомый женский голос, и Шарлотта, надеясь, что говорившая не услышала Паоло, обернулась и увидела элегантную блондинку, которая представилась им как жена графа. — И из ваших будет тот же, если согласитесь остаться, синьора Пентон! — Она понизила голос до заговорщического шёпота, отчего Шарлотта почувствовала себя членом привилегированного клуба, где собираются одни умные и талантливые, чтобы обменяться важными секретами. — Вид портят только эти чудовищные жилые застройки и ужасные отели для туристов, которые съедают ландшафт вокруг Урбино, расползаясь, как меланома.
— Валите вину за это на крестьян, — сухо заметил Паоло, и улыбка застыла на лице их хозяйки. — Они распродают свои старые дома богачам из Швейцарии и Германии, — продолжал он, — тогда крестьяне могут позволить себе построить современные дома ближе к городу с кафельными полами и гранитными кухонными раковинами. Мой отец зарабатывает на жизнь этой безобразной меланомой.
— Это мой ассистент… — быстро сказала Шарлотта, напуганная бестактностью Паоло. Должно быть, злится оттого, что Донны нет.
— Да, мы уже встречались, — ответила графиня. — Прошу прощения, вижу, одному из слуг требуется моя помощь.
— Она предпочитает диснеевский вариант Италии, вам не кажется? — заметил Паоло.
Шарлотта нахмурилась; не хватало только, чтобы испортили её хорошее настроение. Хотелось пусть только на один день отрешиться от реальностей итальянской жизни, существующей за пределами волшебного мира реставрации. Почувствовав облегчение, когда остальная группа нагнала их, она отстала от Паоло и последовала за графом на ровную площадку на склоне, с которой были ясно видны далёкие Апеннины на севере. Здесь их ждали квадратом расставленные столы, покрытые розовыми скатертями и украшенные фестонами и розетками из позолоченных листьев и орехов. В центре высилась пирамида из тыкв, слив и груш, грецких орехов и фундука, винограда и каштанов по меньшей мере пяти футов высотой и вдвое больше в основании. «И всё это сделано из фарфора!» — сказала графиня. Салфетки были хитро сложены в виде птиц и цветов, каждый столовый прибор обрамлён гирляндами из виноградных листьев, при ближайшем рассмотрении оказавшимися металлическими с финифтью, а глазурь на булочках в старинных корзинах из керамических прутьев так блестела, что Шарлотта не удержалась, потрогала их, чтобы убедиться, что они не из фарфора. У неё было такое чувство, что она попала на банкет из фильма Висконти «Леопард», и задавалась равнодушным вопросом: не взирают ли на них с неумолимой, как это осеннее небо, улыбкой боги, раскинувшиеся в вышине на своих позолоченных ложах?
Сидя между Паоло и графом Маласпино, Шарлотта внимательно разглядывала букет на своей тарелке: настурции, маргаритки, золотистые анютины глазки, листья диких растений и жареные кедровые орешки.
— Всё равно что поедать луг Боттичелли! — сказал Джеймс.
— Уксус я делаю сам, — скромно улыбаясь, объяснил граф. — С каждым днём, что я живу здесь, я всё больше становлюсь крестьянином.
— Крестьянином нельзя стать, Дадо, — заметила ему жена. — Это не профессия. Крестьянином нужно родиться.
— Ну, тогда новообращённым крестьянином!
Он весело принялся рассказывать о ближайших друзьях детства, которые были «настоящие крестьяне» из ближайшей долины; его рассказ о тех идиллических годах перед войной неоднократно прерывался появлением новых замысловатых блюд, каждое из которых состояло из совершенно немыслимых ингредиентов. Сама не зная почему, Шарлотта вспомнила издевательское предположение Паоло, что граф Маласпино подтягивал лицо. Если он прав, тогда это должна была быть та дорогостоящая подтяжка, что делают стареющие американки, от которой в случае удачи их лицо начинает походить на коллаж из нескольких разных, но не вполне совпадающих красавиц, а в случае неудачи — на кое-как сшитое лицо жертвы автокатастрофы.
— Еда для богатых, пресыщенных горожан, — шепнул ей Паоло, и после пятой или шестой перемены она поняла, что уже не различает вкуса беспрестанных новинок.
В то время как Джеймс и его помощник явно чувствовали себя в своей стихии, с удовольствием споря с графом о преимуществах белых трюфелей перед чёрными, Шарлотта держалась скованно, как почти всегда при большом сборище народа вроде сегодняшнего. На знаменитых вернисажах Джеффри или на званых обедах, куда её после развода приглашали всё реже, она совершенно выпадала из общей беседы, перескакивавшей с акций и дивидендов на приучение детишек пользоваться горшком и семейный отдых за границей.
На одном из таких сборищ Шарлотта, сидя с холодящим пальцы бокалом вина в руке и рассеянно глядя в окно, пока лондонский телепродюсер читал лекцию своим не первой молодости восторженным почитательницам о необходимости увеличивать количество программ по искусству, способных заинтересовать молодёжь, увидела, как два подростка разбили окно машины, завели мотор и уехали. Ей было неудобно беспокоить хозяйку, которая в этот момент живо интересовалась у другой супружеской пары, куда те собираются в этом году, в Тоскану или Умбрию. Время от времени один из чувствительных типов на этих приёмах вспоминал, что среди них есть марсианин, и пытался вовлечь в разговор и «бедную Шарлотту».
«Мне ближе те разгневанные, отверженные автомобильные воры», — подумала она сейчас и нервно проглотила засахаренную анютину глазку, оказавшуюся на вкус Невыразимо отвратительной. Ей с трудом удалось