Главная мысль этой книги состоит в том, что травма является частью естественного физиологического процесса, которому просто не дали завершиться. И это не зависит от личности человека – по крайней мере, первоначально.
В десятой главе мы говорили о том, что четыре основных симптома травмы – гипервозбуждение, сжатие, диссоциация и беспомощность – напрямую связаны с теми физиологическими изменениями, которые происходят, когда во время реагирования на событие, угрожающее жизни, мы ошеломлены и подавлены. В этой главе мы рассмотрим то, как проявляются эти симптомы.
Угроза, которую никак не обнаружить
Практически ни один другой симптом не дает нам столько информации о пережитом травматическом опыте, сколько симптом сверхбдительности. Сверхбдительность есть прямое и непосредственное проявление реакции гипервозбуждения, которая является первоначальной реакцией на угрозу. Сверхбдительность оказывает непосредственное влияние на ориентировочный рефлекс человека, пережившего травму, и является особенно изнурительной, так как настраивает на постоянное переживание страха, бессилия и состояния жертвы.
Сверхбдительность возникает тогда, когда гипервозбуждение, сопровождающее первичную реакцию на опасность, активирует усиленную, компульсивную форму ориентировочного рефлекса. Эта искаженная ориентировочная реакция по своему воздействию настолько сильна, что человек чувствует непреодолимое побуждение идентифицировать источник угрозы, даже если это реакция на внутреннее возбуждение, а не на что-либо, воспринимаемое из внешней среды.
Когда возбуждение продолжается (так как разрядка воспринимается как нечто слишком опасное), мы оказываемся в безвыходной ситуации. Мы чувствуем, что вынуждены найти источник угрозы, но это понуждение рождается изнутри, и даже если будет определен внешний источник угрозы, навязчивое состояние сверхбдительности будет продолжаться, поскольку внутреннее возбуждение никуда не девается. Мы будем настойчиво пытаться найти источник угрозы (где он?) и идентифицировать его (что это такое?), потому что именно на это запрограммирован примитивный ориентировочный рефлекс при возбуждении нервной системы. Загвоздка в том, что часто никакой угрозы обнаружить не удается.
Сверхбдительность становится одним из способов управления избыточной энергией, возникшей в результате провалившейся защиты от первоначальной угрозы. Мы используем сверхбдительность, чтобы направить часть этой энергии в мышцы головы, шеи и глаз для навязчивого поиска опасности. В сочетании с внутренним возбуждением, которое все еще присутствует, наш рациональный мозг может начать действовать иррационально. Он начинает искать и выявлять внешние источники опасности. В результате этого большая часть энергии начинает направляться на какую-то конкретную деятельность, которая будет становиться все более и более компульсивной. В состоянии сверхбдительности все изменения, включая изменения в нашем собственном внутреннем состоянии, воспринимаются как угроза. То, что может выглядеть как необоснованная паранойя, на самом деле может быть нашей интерпретацией сексуального возбуждения или даже эффектом от кофеина в газированном напитке.
По мере того как реакция оцепенения постепенно все больше и больше укореняется в нашей нервной системе, тенденция к сверхбдительности и защите усиливается. «Сверхбдительные» люди постоянно находятся в состоянии повышенной настороженности; из-за этого у них может появиться привычка глядеть исподтишка или, наоборот, испуганное выражение лица с широко открытыми глазами. Такие люди видят опасность там, где ее нет, у них снижается способность испытывать любопытство, удовольствие и радость жизни. Все это происходит потому, что в глубине души они не чувствуют себя в безопасности.
Как следствие, мы будем постоянно находиться на взводе, готовые к оборонительной реакции, но неспособные выполнить ее согласованным образом. Мы навязчиво будем искать угрозу, которую невозможно найти, даже когда перед нами предстанет угроза реальная. Нервная система может стать настолько возбужденной, что уже не сможет быстро возвращаться в состояние покоя. В результате могут нарушиться поведенческие и физиологические ритмы (например, сон). Мы будем не в состоянии успокоиться или расслабиться даже в те моменты, когда чувствуем себя в достаточной безопасности для этого.
Миссис Тайер
Миссис Тайер, персонаж рассказа М. К. Фишера «Фактор холодного ветра», представляет собой яркий и точный пример того, как работает сверхбдительность. Миссис Тайер – врач; она остается одна в коттедже своего друга на берегу океана во время сильной зимней метели. Ей «уютно и тепло, и, засыпая, она явно не тревожится о возможных последствиях бури. Незадолго до рассвета реальный мир вторгается в ее сознание так жестоко, как если бы кто-то схватил ее за ее длинные волосы». Сердце готово впрыгнуть из груди. Тело горит, но руки холодные и липкие. Она находится в состоянии полнейшей паники. Она понимает, что это не имеет ничего общего с физическим страхом. «Она не боялась одиночества или быть в дюнах во время бури. Она не боялась физического нападения, изнасилования и всего такого… Но она просто была в панике». Миссис Тайер борется с непреодолимым желанием убежать, говоря себе: «Именно здесь [в доме] я останусь в живых, если же я с воем побегу через дюны, то скоро умру среди волн и ветра».
Очевидно, что паника миссис Тайер имеет внутренний источник. Перефразируя слова Достоевского из «Записок мертвого дома»: никто не может жить, не будучи в силах объяснить себе, что с ними происходит, и, если однажды они больше не смогут объяснить себе что-либо, они скажут, что сошли с ума, и это будет для них последним оставшимся объяснением. Мнение Достоевского поддерживает и современный психолог Пол Зимбардо, который пишет: «Большинство психических заболеваний представляют собой не когнитивные нарушения, а [попытку] интерпретировать прерывистые или необъяснимые внутренние состояния». Большинство людей считает, что необъяснимые переживания непременно должны быть объяснены.
Потребность миссис Тайер определить причину своей паники – это нормальная биологическая реакция на сильное внутреннее возбуждение. Действительно, цель ориентировочной реакции состоит в том, чтобы идентифицировать неизвестное в нашем опыте. Это особенно важно, когда неизвестное может представлять собой угрозу. Когда мы не можем достоверно определить, что нам угрожает, все пострадавшие от травм невольно сами ставят себе ловушку.
Как отмечают Достоевский и Зимбардо, людям очень трудно смириться с тем, что некоторые аспекты нашего опыта просто не поддаются объяснению. Как только срабатывает инстинктивный ориентировочный рефлекс, мы чувствуем, что должны найти объяснение. Когда объяснение найти не удается, нам обычно не удается использовать наши мощные когнитивные способности, чтобы понять, что происходит. Даже если мы способны ясно мыслить, наши когнитивные способности не могут полностью пересилить инстинктивную потребность определить источник нашего стресса. Если, напротив, телу/разуму удается обнаружить источник своего стресса (как в примере с Нэнси во второй главе), наша инстинктивная потребность определить источник опасности удовлетворяется. Затем возникнет естественная, успешно реализуемая защитная реакция, которая и завершает этот опыт. Для многих из нас это гигантский шаг к исцелению травмы.
Однако в большинстве случаев мы используем свои когнитивные способности, чтобы продвинуть этот вопрос дальше – понять, что за источник вызвал стресс, и дать ему название (или запомнить его). Поступая таким образом, мы еще больше отделяем себя от переживания. В этой отделенности семена травмы обретают для себя плодородную почву, в которой они получают шанс укорениться и вырасти. Животное, которое не может обнаружить источник возбуждения, скорее проявит реакцию оцепенения, нежели убегания. Когда реакция оцепенения начинает преобладать над острым побуждением миссис Тайер бежать, она пытается мыслить рационально (используя свой неокортекс), рассуждая, что умрет, если попытается сбежать из дома. У нее не только нет объяснения своему крайнему физиологическому возбуждению, она к тому же создает собственную дилемму, убеждая себя, что если она сбежит, то умрет. После чего миссис Тайер попадает в плотную, ею же сплетенную паутину неподвижности, вызванную страхом.
Как и дети из Чоучиллы (глава вторая), миссис Тайер больше боится убежать, чем остаться в ловушке. Ее неокортекс тщетно пытается ей что-то объяснить, в то время как ее рептильный мозг заставляет ее действовать. Охваченная ужасом и смятением, миссис Тайер в конце концов сосредоточится на своем неистовом дыхании, чтобы не чувствовать все остальное. Когда ей удается, наконец, подавить на какое-то время свою потребность в понимании, она дает возможность своему рептильному мозгу завершить свое действие – разрядить необычайный уровень энергии, накопившийся внутри нее. Нам не говорят, почему так подскочил уровень ее энергии. Возможно, даже миссис Тайер на уровне своего сознания не знает этого. К счастью для нее (и для нас), это не имеет значения. Сосредоточившись на телесно-ощущаемом чувствовании собственного дыхания, миссис Тайер удается высвободить энергию, которая была источником ее панической атаки.
Невозможность синтезировать новую информацию/Невозможность учиться
Неотъемлемым свойством сверхбдительности является отсутствие нормальных ориентировочных реакций (глава седьмая). Для человека, пережившего травму, это имеет довольно серьезные последствия. Прежде всего, это в целом ухудшает нашу способность эффективно функционировать в любой ситуации, а не только в тех, которые требуют активной защиты. Часть функции ориентировочного рефлекса заключается в том, чтобы идентифицировать новую информацию по мере того, как она начинает к нам поступать. Если эта функция нарушена, любое количество новой информации приводит к неразберихе и перегрузке. Вместо того чтобы усваиваться так, чтобы быть доступной для использования в будущем, новая информация начинает просто накапливаться. Она становится неорганизованной, ею невозможно воспользоваться. Важные данные оказываются не на своих местах или вовсе забытыми. Все это приводит к тому, что ум становится не в состоянии упорядочивать данные таким образом, чтобы это имело смысл. Вместо того чтобы сохранять информацию, которой нет объяснения, ум «забывает» ее. Посреди этой неразберихи любая другая проблема лишь усугубляет ситуацию, и обычные обстоятельства могут превратиться в совсем не смешной кошмар из разочарования, гнева и тревоги.
К примеру, если свет погаснет, пока я, в состоянии тревоги, пытаюсь разобраться в бумагах на своем столе, я уже не смогу спокойно относиться к этому неожиданному событию. Я подпрыгиваю, и меня посещает иррациональная мысль, что кто-то, возможно, пытается проникнуть в мой дом. Я понимаю, что, скорее всего, это вовсе не так, но в результате моих лихорадочных движений я задеваю стопку только что аккуратно сложенных и важных бумаг, и они сваливаются на пол. Охваченный внезапной волной иррационального гнева, я трачу энергию впустую, в бессильной ярости колотя кулаком по столу. Меня одолевают абсолютно бесполезные мысли: заперта ли задняя дверь? Кто должен был оплатить счет за электричество? Паунсер (моя собака) в доме или на улице? Я нахожу спички и зажигаю одну, она тускло освещает хаос на столе. Где счет за электричество? Мое внимание рассеивается; я забываю, что в моей руке горящая спичка, и, когда она обжигает мне пальцы, роняю ее. Мои бумаги загораются. Я чувствую, как меня охватывает ужас, чувствую себя парализованным, неспособным что-либо сделать с огнем. Через несколько секунд ко мне возвращается хоть какая-то способность двигаться, но краткий момент оцепенения нарушил мою двигательную координацию. Неловко и бестолково я пытаюсь справиться с огнем. Чувствуя опасность в своей нескоординированности, я впадаю в еще большее неистовство и слишком поздно осознаю, что в своей отчаянной попытке справиться с пламенем я использовал для тушения единственный законченный черновик своей книги. Пламя гаснет само по себе. Я снова пытаюсь разобраться на столе. Что это за бумаги? Разве я положил это сюда? Где счет за электричество? Я не в состоянии уяснить, что делать с тем, что я нахожу, и, хотя друзья и знакомые часто советовали мне, как я мог бы лучше организовать свое пространство, я продолжаю делать то, что делал всегда. Что еще я могу сделать? В этом состоянии я не способен обучаться, не способен осваивать новые модели поведения, не способен вырваться из тех изнурительных моделей поведения, которые в конечном итоге подчинят себе мою жизнь. Неспособный учиться новым паттернам поведения, строить планы или синтезировать новую информацию, я лишен тех доступных возможностей, которые помогли бы мне уменьшить беспорядок, угрожающий захватить мою жизнь.
Хроническая беспомощность
Хроническая беспомощность возникает по мере того, как ориентировочные и защитные рефлексы, а также реакция оцепенения становятся настолько ригидными и ненадежными, что движутся в основном по уже накатанным и чаще всего дисфункциональным путям. Хроническая беспомощность добавляется к сверхбдительности и неспособности учиться новым поведенческим паттернам в качестве еще одной универсальной черты реальности человека, перенесшего травму.
Поскольку беспомощность становится неотъемлемой частью их жизни, им становится трудно проявлять поведение, которое не являлось бы беспомощным.
Все люди, перенесшие травму, в той или иной степени испытывают состояние хронической беспомощности. В результате этого нам трудно полноценно участвовать в чем-либо, особенно в новых для нас ситуациях. Для тех из нас, кто испытывает состояние беспомощности и отождествляет себя с ним, любое бегство или движение вперед практически невозможны. Мы становимся жертвами собственных мыслей и представлений о себе. Когда наша физиология реагирует на событие или стимул возбуждением, мы не выдаем ориентировочную или защитную реакцию, как это бывает у здорового человека. Вместо этого мы переходим от возбуждения сразу к неподвижности и беспомощности, минуя все другие возможные наши эмоции, а также обычную последовательность реакций. Мы становимся жертвами, которые ждут, что будут становиться ими снова и снова.
Без доступа к нормальным ориентировочным реакциям в ситуациях угрозы мы не в состоянии успешно спастись бегством, даже если ситуация предоставит нам такую возможность. Мы можем даже не увидеть этой возможности. Возбуждение оказывается так сильно сцеплено с состоянием неподвижности, что их невозможно расцепить. Возбуждение ведет к неподвижности. Точка. Каждый раз, когда мы возбуждены, мы автоматически чувствуем себя обездвиженными и беспомощными. Мы такие и есть. В нас может бушевать адреналин, давая нам силы для физического побега, но чувство беспомощности настолько сильно, что мы не видим выхода и не в состоянии уйти. Подобный сценарий нередко возникает внутри навязчивых отношений; мы знаем, что хотим выйти из них, но страх и оцепенение подавляют наши самые базовые связи с окружающей средой, и мы остаемся, вопреки самим себе. Вместо нормальных ориентировочных и защитных реакций (а также чувства удовольствия и жизненной силы, которые мы получаем вместе с ними) мы испытываем тревогу, глубокую беспомощность, стыд, оцепенение, депрессию и чувство утраты собственного «Я».
Травматическое сцепление
При травматическом сцеплении один стимул вызывает только одну, строго определенную реакцию, и такая сцепленность переопределяет нормальное ориентирующее поведение. Стимул вызывает одну, строго определенную реакцию. Без исключения. Мы буквальным образом не в состоянии получить никакого другого результата. Например, когда нетравматизированные люди принимают препарат йохимбин, у них просто увеличивается частота сердечных сокращений и повышается артериальное давление. Однако у ветеранов, страдающих от посттравматического синдрома, препарат вызывает совершенно иную реакцию. Они начинают заново переживать все ужасы, через которые им довелось пройти на поле боя. Это говорит о травматическом сцеплении. Для ветерана возбуждение и эмоции, сопровождающие реакцию неподвижности, – страх, ужас, ярость и беспомощность – неразрывно связаны.
Характерным примером травматического сцепления может служить паника, которую травмированные люди могут испытывать при сексуальном возбуждении. Вместо интенсивного наслаждения, сексуальное возбуждение приводит к панике, неподвижности и беспомощности. Из-за этого люди могут решить, что когда-то они подверглись сексуальному насилию, хотя на самом деле причиной их реакции стало травматическое сцепление.
Травматическая тревога
И ни один Великий инквизитор не имеет в своем арсенале столь ужасных пыток, какие есть у тревоги… которая никогда не отпускает – ни в развлечениях, ни в шуме повседневности, ни в труде, ни днем, ни ночью.
Непреходящее возбужденное состояние, постоянное чувство опасности, непрерывный поиск источника этой опасности, неспособность ее найти, диссоциация, чувство беспомощности – все эти элементы в совокупности образуют травматическую тревогу. Когда нам не удается преодолеть реакцию неподвижности, мы тем самым на биологическом уровне получаем сообщение: «Ваша жизнь висит на волоске». Чувства ярости, ужаса, паники и беспомощности только усиливают это ощущение надвигающейся смерти. В совокупности все эти факторы порождают явление, известное как травматическая тревога.
Слово «страх» происходит от древнеанглийского слова, обозначающего опасность, в то время как слово «тревожный» происходит от греческого корня, означающего «крепко сжимать» или душить.
Переживание травматической тревоги является очень глубоким и выходит далеко за рамки того переживания, которое мы обычно называем тревогой. Повышенное состояние возбуждения, различная симптоматика, страх выйти из состояния неподвижности или, наоборот, окончательно остаться в нем, а кроме того – постоянная назойливая мысль о том, что что-то не совсем так, вызывают почти постоянное состояние крайней тревоги. Эта тревога проходит фоном всей жизни тяжело травмированного человека. Подобно тому, как мы осознаем воду лучше, чем плавающая в ней рыба, так и тревога обычно более очевидна для людей, окружающих тех, кто перенес травму, чем для них самих. Травматическая тревога проявляется как нервозность, раздражение или беспокойство, а также как состояние «взвинченности». Страдалец часто испытывает панику, страх и чрезмерно драматизированным образом реагирует на самые тривиальные события. Эти расстройства не являются постоянными атрибутами личности, но свидетельствуют о том, что в данный момент нервная система перегружена сверх меры, хотя на самом деле у травмированного человека она перегружена всегда.
Психосоматические симптомы
Травматические симптомы влияют не только на наше эмоциональное и психическое состояние, но и на физическое здоровье. Когда никакой другой причины для физического заболевания найти не удается, наиболее вероятными кандидатами остаются стресс и травма. Травма может сделать человека слепым, немым или глухим; она может вызвать паралич ног, рук или и того и другого; она может вызывать хроническую боль в шее и спине, синдром хронической усталости, бронхит, астму, желудочно-кишечные проблемы, тяжелый ПМС, мигрени и целый ряд так называемых психосоматических состояний. Любая физическая система, способная сдерживать нерастраченное нервное возбуждение, вызванное травмой, играет по ясным правилам. Запертая в нашем теле энергия будет использовать любой доступный ей компонент нашей физиологии.
Отрицание
Многие люди, перенесшие травму, живут, смирившись со своими симптомами и даже не пытаясь найти способ, который позволил бы им вернуться к нормальной, здоровой жизни. Отрицание и амнезия играют важную роль в укреплении этого состояния смиренной покорности. Хотя у нас может возникнуть соблазн судить или критиковать людей, которые отрицают, что они были травмированы (утверждая, что на самом деле ничего не произошло), важно помнить, что такое отрицание (само по себе) является симптомом. Отрицание и амнезия не являются сознательным выбором человека; они не указывают на слабость характера, на дисфункцию личности или умышленный обман. Эта дисфункциональная траектория отпечатывается в нашей физиологии. Во время травмирующего события отрицание помогает сохранить способность функционировать и выживать. Однако, становясь хроническим, отрицание становится дезадаптивным симптомом травмы.
Устранение последствий отрицания или амнезии требует большого мужества. Количество энергии, которое высвобождается при этом, может быть огромным, и этого не следует преуменьшать или недооценивать. Этот момент имеет большое значение для человека, который пережил травму.
Глэдис
История Глэдис может показаться нелепой, но она правдива и вполне укладывается в рамки переживаний, которых можно было бы ожидать при типичном отрицании. Поддержка семьи, друзей и терапевтов, несомненно, может способствовать процессу выхода из отрицания или амнезии, но правильный момент для этого определяется чисто биологическими и физиологическими факторами.
Глэдис направил ко мне ее врач, лечивший ее от проблем с щитовидной железой. Терапевт не смог установить физическую причину ее периодических приступов острой боли в животе. Встретив ее в первый раз, я был поражен ее напряженным, испуганным и настороженным видом. Ее глаза, казалось, вылезли из орбит – классический признак не только гипертиреоза, но также страха и хронической сверхбдительности. Я спросил ее, была ли она испугана и переживала ли она когда-либо травму. Она сказала мне, что нет.
Зная, что люди иногда отрицают наличие пережитой травмы, я перефразировал свой вопрос и спросил ее, испытывала ли она что-нибудь особенно пугающее или расстраивающее за последние пять лет. И снова она ответила «нет». Пытаясь расположить ее к разговору, я заметил, что недавнее исследование показало, что большой процент людей пережил нечто пугающее в течение последних пяти лет.
– В самом деле? – сказала она. – Ну, меня вот похитили несколько лет назад. Но это было не очень страшно.
– Даже чуть-чуть?
– Ну, не так чтобы очень.
– Что случилось?
– Ну, я поехала в Колорадо покататься на лыжах с друзьями, и мы должны были пойти поужинать. Подъехал мужчина, открыл дверь машины, и я села внутрь. Но он не поехал в ресторан.
– Вы испугались?
– Нет, это были выходные, и было много лыжников.
– Куда он направился?
– Он отвез меня к себе домой.
– Разве вы не испугались, когда вместо ресторана он повез вас к себе домой?
– Нет, я не знала, зачем он меня туда повез.
– О! И что случилось потом?
– Он привязал меня к кровати.
– Вы испугались?
– Нет, на самом деле ничего не произошло. Он только угрожал мне. Ну, может быть, я немного испугалась. У него на стенах висели всевозможные ножи и пистолеты.
– Но сильно вы не испугались?
– Нет. Ничего же не произошло.
Глэдис ушла в тот день, внешне спокойная. Ее убеждение, что она не была напугана во время похищения или когда-либо после, все еще доминировало в ее переживаниях. Больше я ее не видел.
История Глэдис, будучи довольно экстремальной, вполне типична для отрицания. Отрицание держит человека, перенесшего травму, в своих тисках до тех пор, пока примитивные процессы, охраняющие систему его организма, не решат ослабить хватку. Мы можем отказаться от отрицания, если почувствовали себя в безопасности, или если другое событие вызывает «воспоминание», или потому, что наша биология говорит: «Достаточно». Хотя есть определенные вещи, которые могут сделать друзья, близкие и терапевты, чтобы помочь, чувство подходящего момента имеет решающее значение для того, чтобы эти попытки оказались успешными.
Чего ожидают люди, пережившие травму
Маленькая девочка, чей отец домогается ее, застывает в своей постели, так как не может убежать от ужаса и стыда, вызванных этим переживанием. Если ее активной защитной реакции не удалось проявиться, это повлияет на способность ребенка адаптироваться к нормальным раздражителям окружающей среды. Она больше не будет реагировать на них с любопытством и ожиданием. Ее действия будут скованы и заморожены страхом. Звук шагов, на который «нормальный» ребенок отреагирует настороженным ожиданием, вызовет сковывающий ужас у ребенка, пережившего инцест.
Если инцест носит продолжительный характер, ребенок реагирует на него, привычно застывая в состоянии неподвижности. Однако в дальнейшей жизни, в ситуации какой-либо угрозы неподвижность для ребенка становится недееспособным и неэффективным симптомом пережитой травмы. Дети становятся как психологическими, так и физиологическими жертвами и будут носить это клеймо на протяжении всей своей жизни. Они не смогут полностью переключиться с неподвижности на возможность активного бегства, вне зависимости от ситуации, в которой окажутся. Они настолько отождествляются с беспомощностью и стыдом, что у них буквально больше нет ресурсов, чтобы защитить себя, когда на них нападают или оказывают давление.
Все люди, постоянно находящиеся в подавленном состоянии, начинают отождествлять себя с состояниями тревоги и беспомощности. Кроме того, эту беспомощность они начинают проявлять во многих других ситуациях, которые воспринимаются как угрожающие. Они «принимают решение», что они беспомощны, и продолжают различными способами доказывать эту виктимность себе и другим. Они поддаются чувству беспомощности даже в ситуациях, с которыми у них есть ресурсы справиться. Иногда (в так называемой контрафобической реакции) они могут пытаться доказать несостоятельность того, что им в себе не нравится, намеренно провоцируя опасность. В любом случае, они ведут себя как жертвы, и их поведение способствует дальнейшей виктимизации.
Профессиональные преступники говорят, что при выборе своих жертв они ориентируются на язык их тела. Они на собственном опыте убедились, что некоторые люди защищают себя не так хорошо, как другие. Они отслеживают явные признаки, которые проявляются в скованных, нескоординированных движениях и дезориентированном поведении их потенциальной жертвы.
Последний виток
По мере того как симптомы травмы все более усложняются, они начинают захватывать в свою сеть все больше аспектов опыта пострадавшего от травмы человека. Эти симптомы имеют физиологическую основу, но к тому времени, когда их развитие достигнет последнего витка своей нисходящей спирали, они будут не только влиять, но и фактически управлять ментальными аспектами нашего опыта. Что самое страшное, так это то, что большая часть подобного воздействия остается вне нашего осознания.
Воздействие травмы можно не вполне осознавать, но оно, безусловно, в высшей степени активно. Коварным образом травма влияет на мотивы нашего поведения и наши побуждения. Это означает, что человек, которого ударили в детстве, став взрослым, будет чувствовать себя вынужденным ударить. Энергия, стоящая за его потребностью нанести удар, – это не что иное, как энергия, заключенная в его травматических симптомах. Это бессознательное побуждение будет преодолеваться только сильными волевыми действиями вплоть до того момента, пока энергия не разрядится.
Феномен, вызывающий повторение прошлых травмирующих событий, называется реконструкцией. Это симптом, который является доминирующим на последнем витке нисходящей спирали развития симптомов травмы. Реконструкция неодолима, таинственна и разрушительна для нас как отдельных личностей, как социума и как мирового сообщества.