среди людей и понимала соседку как никто другой.
– Эвелин легко рассуждать о других с высоты своего полета, – фыркнула Кэссиди. – Она дочь Верховного Друида, потому и задирает свой маленький носик, считая, что ей все дозволено и она имеет право судить других. За братом бы лучше присматривала усерднее: если уж кто и любит нарушать правила, так это ее ненаглядный братец.
Слова соседки наслаивались на собственные мысли Регины и услышанные обрывки диалога Эвелин с братом, а полная картина дорисовывалась уже сама собой. Чутье подсказывало: что-то с этим Кайденом нечисто.
– Ладно, хватит пустой болтовни, – вздохнула устало Кэссиди. – Будь добра, поставь эти книги обратно.
Регина встала из-за стола, вернула книги на свои полки, и подумала: так ли прекрасна эта жизнь, как описывала ее Керидвена, если она отсекает тебя от остального мира; делает особенной, но вечно одинокой; могущественной, но тесно зажатой в рамках строгих правил? Что, если она, как Кэссиди, будет метаться в этой клетке, словно зверь в неволе, норовя переступить запретную черту?
Глава 9
Середина осени ворвалась в лес рыжими всполохами и задула холодными ветрами, сбивая с ног. Небо беспрестанно затягивалось серой пленкой и то и дело обрушивало стены дождя на Кайллех-Хилл.
Обучение Регины шло своим чередом. Каждый день она постигала теорию колдовского мастерства, ведомая опытом подруги. Вдвоем они прошерстили полсотни пыльных книг, из которых Регина черпала новые знания. Она легко могла отличить теперь огамические руны от древнегерманского Старшего Футарка и начала осваивать руническое письмо. В древних начертанных символах таилась сильная магия.
Пожелтевшие страницы старых фолиантов толковали о происхождении магии и появлении первых ведьм; открывали Регине составы простейших ядов и их антиподов-противоядий; снадобья, особо сложные в приготовлении, могли творить настоящие чудеса и даже спасти человека от неминуемой гибели. Силы, пока сокрытые в Регине, могли стать не просто мощным инструментом колдовства, но и опасным оружием против потенциального врага. И хоть Регина по-прежнему опасалась той чертовщины, с которой сталкивалась в прошлом, магия пробуждала в ней неподдельное любопытство.
Кэссиди приоткрыла ей завесу неведомого, невидимого мира, который ее окружал. Все вокруг населяли волшебные существа, умело прятавшиеся от чужих глаз. К примеру, фейри, извечные герои всех легенд и сказок, более чем материальны и соседствуют с колдовским сообществом. Но отыскать вход в их тайный мир не каждой ведьме по зубам. Да и книги сходились в едином мнении: фейри лучше не беспокоить, покуда не возникнет острой нужды. Коварный, опасный народ сидов[8] неспроста утаскивал в свои темные недра человеческих детей на протяжении многих веков, а потому на глаза им лучше не попадаться вовсе.
В последние дни Регина чувствовала себя так, словно всю жизнь прожила в огромном доме, изучила его вдоль и поперек, но, оказалось, в нем все это время была замурована таинственная дверь, за которой скрывалось неизведанное. В старом замке, среди подобных ей, Регина наконец-то начинала ощущать себя на своем месте.
В ученическом коллективе к ее персоне наметилось потепление. Проходя мимо нее в трапезной, девушки приветственно кивали или тепло здоровались, улыбаясь, а в гостиной больше не оставляли ее демонстративно и даже могли перекинуться парой слов. Регина гадала, не стараниями ли Эвелин переменили к ней отношение ведьмы, но была рада, что тень Кэссиди перестала на нее падать.
Но и с рыжей подругой отношения нисколько не испортились. Хоть Кэссиди не жаловала других учениц, гордо возвышаясь над ними, на Регине это никак не сказывалось: они по-прежнему болтали о всякой чепухе перед сном, занимались в библиотеке или в садовой беседке, беззаботно шутили, узнавая друг друга ближе. Регина видела, что в глубине души Кэсс была веселой, задорной и заботливой, но снаружи была испещрена терновыми шипами. Казалось, Кэссиди не замечает осуждения, с которым на нее смотрят, когда заходит в гостиную, как обходят ее стороной в столовой и ни словечка не скажут в знак приветствия. Непонятно было, действительно Кэссиди все равно или же ей удалось отрастить прочную броню и нацепить маску безразличия.
Так и сейчас, когда вдвоем с Региной они сидели на берегу озера Глендалох в сумеречной мгле, лицо ее было спокойно, а голос, привычно саркастичный, не выдавал и тени тревоги. Озеро, подобно зеркалу, отражало редкий для октября закат, розовыми и оранжевыми мазками разрисованный на горизонте. Легкий ветер колыхал их длинные волосы, забирался под темно-синие плащи и приятно холодил кожу. Регина сидела бок о бок с подругой, то улыбаясь ее остротам, то закатывая глаза от дружеских издевок, и сознавала, что так спокойно и хорошо ей не было с самого прибытия в Кайллех-Хилл.
Ворон, нарезавший круги над озером, широко расправил крылья и легко спланировал в их сторону, метко приземлившись на выставленное запястье Кэссиди. Она провела пальцами свободной руки по его гладким черным перьям на маленькой головке, отчего, как показалось Регине, ворон довольно прикрыл глаза, наслаждаясь.
– Почему у твоего ворона еще нет имени? – спросила Регина, не сводя глаз с красивой птицы.
– Не знаю, – задумчиво нахмурила лоб Кэссиди. – Я не привыкла к живности, вообще-то, но с этим пернатым мы сразу нашли общий язык. Я ведь его, когда нашла, думала, он и двух дней не протянет: у него было сломано левое крыло, и он беспомощно скакал по земле в лесу. Его бы непременно задрала лиса или другой хищник, но мне стало жаль вороненка, и я забрала его к себе. Я выхаживала его, таскала ему мясо да хлебные крошки с кухни. Так и выходила. Летать он поначалу не мог: так, пролетит с кровати до стола, и все на том. Но когда крыло полностью зажило, он взял – да и вылетел в раскрытое окно. Я тогда думала, ну все, вот и покинул меня последний друг, не попрощавшись даже. Да только вот он вернулся часа через два. Наверное, охотился в окрестностях, а когда набил брюхо – прилетел обратно.
Кэссиди снова провела пальцами по лоснящимся перьям. Ворон влюбленно глядел на хозяйку.
– На блошином рынке удалось достать для него клетку, – продолжала Кэссиди. – Помню, однажды Керидвена увидела ее и сильно ругалась, что я снова совершаю вылазки в город. А вот про ворона внутри клетки ничего не сказала, будто и не заметила даже. Вечно она замечает только плохое, а истинной красоты под самым своим носом ни за что не разглядит…
Кэссиди взмахнула рукой, давая ворону взлететь, и тот снова воспарил в небо.
– Давай назовем его По, – предложила Регина, следя за черной точкой в облаках.
– По? – засмеялась Кэссиди. – Смешно звучит. Что это означает?
– Это в честь одного писателя, – пояснила Регина и начала зачитывать выученные когда-то строки:
«И вскричал я в скорби страстной: “Птица ты – иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда”…»[9]
– Да ты, никак, стихи тут декламировать собралась? – перебила ее Кэссиди смеясь. – Великая Мать, пусть будет По, только умоляю, не продолжай! Ненавижу поэзию.
И Регина послушно замолчала, улыбаясь до ушей. Кэсс покопалась в своей холщовой сумочке, переброшенной через плечо, и, к удивлению Регины, выудила из нее сигарету с зажигалкой. Откинув с зажигалки металлическую крышку, Кэссиди поднесла ее к сигарете и затем закурила с таким видом, как если б делала это каждый день. Регина изумленно уставилась на подругу.
– И давно ты куришь человечьи сигареты?
– Ой, да брось, святоша, – отмахнулась от нее Кэсс, как от надоедливого комара, и затянулась. – Я уже призналась тебе, что люблю иногда побаловать себя трофеями из внешнего мира, и раскаиваться в своих грехах не собираюсь. На-ка, лучше, затянись тоже.
Кэссиди протянула ей дымящуюся сигарету. Регина, нервно улыбаясь, взяла ту из ее пальцев, сделала пробную затяжку и тут же зашлась в приступе сильного кашля. Горло нещадно саднило.
Кэссиди смеялась, как ребенок.
– Великий Кернуннос, да ты ни разу не курила еще? – Кэсс положила ладонь на плечо Регины, пока та едва ли не выкашливала легкие. Регина помотала головой, не сумев вставить ни слова между приступами хриплого кашля. Кэссиди забрала у нее сигарету обратно и сделала затяжку: – Иногда я думаю, что ты ни дня не прожила среди людей.
– А ты? – спросила Регина, все еще хрипя. – Сколько прожила среди людей ты?
Кэссиди резко помрачнела. Уставилась в землю и молчала.
– Прости, если спросила что-то не то, – извинилась Регина и повозила палочкой по песку, выводя выученные магические руны. Она успела начертить почти весь алфавит, остановившись на руне Дагаз, как Кэсс тихо проговорила:
– Я прожила среди людей не больше месяца.
Тут подруга осеклась, бросив краткий взор на Регину, и тут же увела взгляд в сторону, будто боялась ее реакции.
– Продолжай.
Кэссиди снова затянулась и рассказала:
– Ты уже наслышана о моей матери, верно? В Кайллех-Хилле все считают ее черной ведьмой и распускают нехорошие слухи, всячески пороча ее имя. Когда, еще маленькая, я первый раз услышала эти сплетни, то не поверила и отправилась жаловаться прямиком к Керидвене. И как же больно было узнать, что все слухи правдивы…
Кэссиди замолкла на мгновение, а Регина вспомнила, что Эвелин упоминала ее мать в разговоре. Неужели у юных воспитанниц Кайллеха и правда есть основания сторониться Кэсс?
– Моя мать, как и я, собственно, была не лучшим примером для подражания. Она пренебрегала заветами ковена, ничего не боялась. За это Керидвена неоднократно грозилась ее отлучить, но Ингерн не слушала. В итоге она слишком увлеклась. Керидвена рассказывала, будто моя мать была соблазнена Тьмой.
На этих словах по телу Регины пробежала дрожь. Ей вспомнились таинственные сны, где темная субстанция подбиралась к ней, будто жаждала ее… Не об этой ли Тьме говорила сейчас Кэссиди?