щее аспидно-черное небо и стеклянное море где-то совсем далеко. Вдоль крымского берега шарили бесконечно длинные лучи пограничных прожекторов.
– Меня зовут Ирина, – наконец произнесла девушка.
– Меня Андрей, – ответил он машинально.
– Я знаю, – тихо ответила она. – Андрюша, змеи ядовитые в море не водятся? Может, поплаваем? – вдруг спросила она, и повернула лицо в его сторону.
В ночной темноте он почти не видел ее лица. Лишь силуэт на фоне покрытой звездной рябью воды Черного моря. Из памяти вырвалась такая же чернота, неподвижная лодка с человеком в плаще и глубоко надвинутом на голову капюшоне.
– Ирка! – прошептал он и сжал ее руку.
Впервые за долгое время она почувствовала себя свободной и раскрепощенной. Ее злость и тоска улетучились, когда Бакшеев представил на танцах в лагере Андрея Разина. Что-то екнуло у нее внутри, она не могла уже оторвать взгляд от парня, которого вспоминала очень часто. Особенно когда рядом был Олег Калугин, их спаситель.
Неожиданно для себя она легла на волнолом, положила голову на ноги сидящего рядом с ней Андрея. Он замер. Время для них остановилось, как много лет назад, когда перевозчик душ умерших Харон перевозил их души через реку Стикс в царство мертвых. В бесконечной дали засверкали всполохи бесшумных молний. Ментально Андрей и Ирина вновь превратились в древних рептилий. Яд гадюки, в гомеопатических дозах оставшийся в их крови, спровоцировал мощнейший выброс в нервные клетки мозга загадочных эндорфинов, гормонов радости и счастья. Их змеиные хвосты вновь сплелись в сверкающую черненой сталью китайскую косичку.
С берега, из полной темноты, за ними наблюдал подполковник Калугин, американский шпион и личный агент всех председателей КГБ СССР начиная с Юрия Андропова. Операция продолжалась строго по плану. В его глазах, как и у Андрея с Ириной, вспыхнула вертикальная золотая щель змеиного зрачка. Мгновение – и его силуэт скрылся в голубоватом неоновом свечении. Начал стекать книзу, трансформируясь в каплевидную форму китайской пипы – разновидности лютни. Очертание головы подполковника угасало и уменьшалось в размерах, на темени заблестел тугой узел, в который древние китайцы собирали волосы, – узел «цзы». Его пронизывали ровно четыре шпильки. Несколько секунд пипа вибрировала в газовом облаке, затем растаяла. От камней, где только что стоял Олег Калугин, на теплый бетон волнолома выползла черная змейка. Извиваясь полукольцами, она ловко доползла до двух неподвижных тел – Андрея и Ирины. Три рептильные сущности вновь соединились.
Змеиные головы повернулись в разные стороны, туго сплетенная змеиная косичка устремилась ввысь. Внизу замерцали тусклые огоньки ночных лампочек студенческого лагеря, из-за прибрежных скал вырвались лучи прожекторов с погранзастав. Но и они превратились в узкие лучики и скоро исчезли вовсе. Погруженный в ночную темноту Крым лежал в полной тишине. Трехглавая змея уставилась на него тремя парами глаз. На полуостров посыпался поток бесшумных молний. Там, где они уходили в землю, вспыхивал свет. Скоро остров покрылся тысячами огоньков, сложенных в два огромных китайских иероглифа:
– Козырь, – с шипением произнесла первая голова.
– Trumpf, – на выдохе прошептала вторая.
– Trump, – завершила третья.
Змеиный трезубец распался. Каждая поодиночке, змеи устремились к земле по нисходящим спиралям, терлись о восходящие потоки воздуха. В сознании рептильных сущностей вибрировали струны настроенных в разных ладах китайских пип. Скрипучие звуки сливались в один, когда змеи сближались в своем плавном падении.
Они не достигли земли. Рассыпались на миллионы электрических разрядов и световых частиц – фотонов. Гадючьи сущности вернулись в земные оболочки.
Глава 10
Портрет маслом огромного грязного «Икаруса», который едет в ночи с потушенными фарами, висел в фойе гостиницы, на самом видном месте. Зураб написал его нарочито темно, техникой мастихина, в своих любимых розовых и фиолетовых мазках на всем огромном полотне. Автобус, набитый купюрами из общака «чекистов», несся на зрителя в три четверти сверху вниз и напоминал Андрею эпизод из «Золотого теленка», где мимо жуликов во главе с Остапом Бендером проносятся машины участников автопробега Москва – Харьков – Москва. Его грело, что он оказался круче Бендера. «Икарус» был под завязку набит деньгами, а «Лорен-Дитрих» нет. Из того раздолбанного автобуса со временем высыпалось много чего. В том числе сочинская гостиница, которую он назвал просто и понятно – «Разин».
Сочи готовился к приему игр чемпионата мира по футболу. Самые разные люди просили его помочь получить строительный, озеленительный, любой другой подряд, чтобы «влегкую нарубить бабла». Об этом мечтали жулики со всей Российской Федерации. Со многими он был знаком по прошлой жизни. Кому-то из них он что-то обещал, но не делал ничего. Старый детдомовский принцип работал безотказно – ничего не делай, и тебе ничего не будет. Но хотя бы говорить с «уважаемыми людьми» обязывал статус исторической личности, зятя первого и последнего президента Советского Союза.
Его гостиница упиралась в небо одиноким зубом неподалеку от Зимнего сочинского театра, где каждую весну маэстро Юрий Башмет проводил свой загадочный музыкальный фестиваль. Приглашал желающих со всего мира потешить провинциальную сочинскую публику – хоть попеть, хоть поплясать. На этот раз откликнулись китайцы. К ним Андрей дышал очень неровно и очень давно. Почти тридцать лет назад неведомые силы метнули его в Китай, с тех пор он живо интересовался желтолицым народом. До сих пор память хранила отрешенный взгляд уличного рабочего в Пекине. Упершись подбородком в черенок лопаты, тот не отрываясь смотрел через окно на чашку риса и салат, который Андрею принесли в пекинской уличной забегаловке. В тот год ему неслыханно повезло. Вместе со Всеволодом Овчинниковым, знаменитым «правдистом» и знатоком всего китайского, его послали «наводить культурные мосты» перед визитом в Пекин Генсека Горбачева. Давно это было…
В это утро изрядно располневший Андрей Александрович, как теперь его звали, спустился на лифте с восьмого, «жилого» этажа своей гостиницы. Хотелось лично встретить на рецепции музыкантов оркестра из Гонконга. Специально надел малиновую шелковую рубаху со стоячим воротничком «а-ля Мао Цзэдун» и золотыми вышитыми драконами на груди и спине. Размер рубахи XXXXXL делал драконов огромными, словно в натуральную величину. Китайцы числом два десятка человек уже толпились внизу. Хорошо одетые, откормленные, они совсем не походили на ту нищету, которую он видел в Пекине и Ухане тридцать лет назад. Они громко разговаривали. Вдруг кто-то из них его окликнул:
– Андрей! – От группы отошла женщина и направилась в его сторону.
Это была китаянка средних лет. Высокая, в черном кашемировом пальто, на шее шелковый шарф с принтом Эйфелевой башни. Шикарные раскосые глаза с глубоко черными зрачками. Плюс – невообразимый шарм красивых китаянок – один зрачок смотрел прямо на тебя, второй слегка западал в нижний правый угол глаза.
– Постойте-постойте, – ответил он и отошел на шаг. Приложил правую руку к подбородку и сделал вид, что мучительно вспоминает – кто это?
– Ну? – воскликнула китаянка и поправила волосы.
– Сяо Пьяо? – выдавил он из себя.
– Наконец-то, слава богу! – чисто по-русски воскликнула женщина и протянула ему руки в черных перчатках.
Это была «маленькая Пьяо». Она сопровождала его и Овчинникова в Пекине и Ухане. Они не сомневались, что китайская девочка-переводчица из «органов», но какое это имело значение тогда? Впрочем, как и теперь.
– Андрей, я директор Гонконгского оркестра, – сказала она и заразительно засмеялась. – Молчи и никому не говори, что я была твоей переводчицей.
– Не скажу, – пообещал он. – Хочу быть на твоем выступлении.
– Я не музыкант, а директор – заселить, расплатиться, проследить за отъездом, подписать договоры, организовать гастроли. – Она собиралась и дальше перечислять свои обязанности, но он ее прервал:
– Сяо Пьяо, дорогая, какая разница!
Китаянка бросила взгляд на часы и развела руки в стороны:
– Всё! Побегу. У вас нет надписей на английском, а по-русски понимаю только я. Мои «балалаечники» без меня как без рук! Всех размещу, и поедем на репетицию. Вечером встретимся в театре, на концерте, там и поговорим!
Она чмокнула его в щеку и пошла к рецепции. Там ее ждали, смотрели и прислушивались к их разговору молча и с любопытством. Андрей вернулся к лифту и уехал на последний этаж, в свои апартаменты, где в будущем намеревался встретить глубокую старость и даже умереть.
Вечером сказочно разбогатевший при Михаиле Горбачеве «вдовец при живой жене» пришел на концерт. В фойе были расставлены инструменты спонсора фестиваля фирмы «Ямаха». Народ в Сочи музыкальный, и, ожидая третьего звонка, одна из зрительниц сидела за мини-роялем и наигрывала тему Максима Максимовича Исаева из «Семнадцати мгновений весны». Андрей вспомнил Калугина. Он исчез из его жизни в тот головокружительный год, когда он познакомился с Аллой. Говорили – сбежал в Америку. А тетка все тыкала и тыкала одним пальцем по клавишам: «Боль моя, ты покинь меня…» Очень похоже на провокацию. Как после такого слушать китайское?
Он не успел развить эту мысль. Из толпы к нему выскочила «маленькая Пьяо». Схватила за руку и потащила через боковой вход в директорскую ложу. На ней было черное вечернее платье с глубоким вырезом на спине, волосы собраны в пучок и проколоты шпильками со стразами. Туфли на высоком каблуке – одним словом, заморская императрица в деревенском клубе. Она затащила его в ложу бенуара, они уселись в кресла, обитые красным бархатом. Больше в директорской ложе не было никого. Сцена лежала прямо перед ними. Десятки одетых в черные костюмы музыкантов уже сидели тремя рядами на стульях, перед каждым – пюпитр с нотными листами. Кто-то настраивал скрипки и продувал трубы, кто-то разглядывал картинки в смартфонах и строчил эсэмэски. «Солисты Москвы» Юрия Башмета сидели справа на сцене, прямо перед директорской ложей. Хоть руками трогай. Китайцы слева. Наших заметно больше, чем китайцев.