– Бляха-муха! – вырвалось у Романа.
Он вдруг представил, что будет происходить на Чукотке, попробуй Степашин устроить там что-то похожее. А могло быть и так, если его командировали сюда как специалиста по скрытой подготовке резерва на все случаи жизни. В сопках хранились не только новые вертолеты и военные грузовики. В шхерах залива Креста стояли десятки таких же самоходных барж, в любой момент готовых к погрузке. Понятно, Берингов пролив шире Керченского раза в четыре, но вертолетам это не помеха.
– Бред собачий! – вновь вырвалось у Романа.
– Ты о чем? – Окко-н пыталась перекричать шум вертолетных двигателей.
– Поехали домой! Как бы не шарахнули по нам с того берега.
– Подожди, смотри, – жена махнула рукой в сторону Крыма.
После разгрузки часть самоходных барж отправилась назад, в сторону Тамани. Но три, названия которым придумала она, встали в судоходном фарватере и бросили якоря. Это были Eclipse, Pelorus и Ecstasea.
Но самое невероятное происходило в Керченском проливе со стороны Черного моря. На линии, соединяющей поселок Волна Таманского полуострова и выступающую в море линию крымского берега, поперек судоходного фарватера разворачивалась огромная подводная лодка. Ее размеры были таковы, что даже с места паромной переправы «Кавказ» хорошо просматривался огромный сигарообразный корпус и смещенная в сторону кормы рубка. Килевое перо руля выступало из-под воды, словно плавник хищной рыбы. Пролив перегородила самая крупная из когда-либо построенных атомных подводных лодок проекта «Акула». Те, кому она несла подарки в шахтах для баллистических ракет, называли ее круче – «Тайфун».
Черная громадина встала строго поперек фарватера. На верхней площадке рубки показались десяток моряков в черной форме. Вертолеты, летящие над ней, словно притягивались громадиной, проваливаясь на несколько метров. Когда черное чудовище окончательно замерло, в передней части корпуса начали подниматься люки, закрывающие шахтные пусковые установки. Спутники-шпионы, если они вели наблюдение за этим районом Черного моря, должны были сфотографировать и немедленно передать на землю картинку с двадцатью черными дырами в корпусе, откуда в любую секунду была готова вылететь акулья стая с двенадцатью боевыми частями каждая. Под Андреевским и стояночным флагами, закрепленными в районе перископных штанг, на боку огромной рубки крупными буквами было выведено имя ракетоносца – «Красный Октябрь».
Роман долго не мог оторвать взгляд от фантастической картины, что разворачивалась перед ним. Первой не выдержала Окко-н. Этой ночью они совсем не спали, она смертельно устала.
– Роман, пойдем в машину.
– В Анадыре как-то спокойнее! – пробормотал Роман, и они отправились к выходу с пирса.
Рядом с их служебным автомобилем стояли еще три. Когда они подошли, из черного «Гелендвагена» вышел человек, которого часто показывали в новостях. Одет в темно-синюю «аляску», джинсы и черные кроссовки. Он всегда присутствовал на заседаниях Совета безопасности, которые вел президент Степашин. Это был Владимир Путин, директор ФСБ. Роман догадывался, что именно он является главным организатором «крымской весны».
– Здравствуйте, Роман Аркадьевич!
– Здравствуйте, Владимир Владимирович!
– Временный штаб неподалеку, вот и заехал сам поздравить вас с окончанием командировки. Вы подготовили все как надо и можете быть свободным.
– Спасибо!
– Спасибо не булькает, как у нас в ГДР говорили, – улыбнулся Путин. – Мне поручено передать вам указ о присвоении вам звания Героя России.
Путин достал из кармана куртки синюю коробочку и красное удостоверение.
– Вот, носите на здоровье. Это оформлено секретным указом, приглашения в Кремль не будет. – И добавил многозначительно: – Пока не будет… А вы возвращайтесь домой, в Анадырь. Будем рекомендовать вас на должность губернатора Чукотского автономного округа.
Окко-н вцепилась мужу за руку. Когда она увидела Путина, то испугалась. Показалось, что сейчас все будет кончено и с Романом что-то случится, чтобы «концы в воду». Но директор ФСБ, выполнив поручение президента, пожал руку сначала Роману, затем Окко-н и прыгнул в машину на место водителя. «Гелик» и сопровождающие его два обычных «мерина» резко рванули с места.
Роман в растерянности держал в руках коробочку со Звездой Героя и удостоверение. Жена не выдержала первой, взяла ее и открыла. В это время раздался ужасный визг тормозов. «Гелик» словно врезался в стену, машины сопровождения едва успели вильнуть в разные стороны. Немецкий джип встал, словно умер. Роман бросился в его сторону, подбежал к двери водителя. Тонированное стекло опустилось, и директор ФСБ молча протянул ему светло-коричневый конверт. Как только Роман его взял, «гелик» вновь резко рванул с места, и вся троица исчезла за поворотом.
Роман открыл конверт. В нем лежал лист белой бумаги с написанным его рукой заявлением принять в ряды осведомителей КГБ СССР.
– Что это? – спросила его подошедшая Окко-н.
– «Помиловка». – Ему почему-то вспомнилось именно это слово. – Постой здесь.
Быстрым шагом он пошел к кнехтам, за которые суда швартовались у причала. Достал лист бумаги с выцветшими чернильными буквами, порвал его на сотни мельчайших кусочков и подбросил. Сильный февральский ветер подхватил обрывки бумаги и унес в воду Керченского залива. Они неслись в воздушном потоке в сторону стоящих на якорях барж Eclipse, Pelorus и Ecstasea и скоро исчезли из виду.
На атомном крейсере «Красный Октябрь» включили морской ревун. Гигантская подводная лодка на долгие шесть лет прощалась с Романом.
Глава 17
Огромная четырехкомнатная стометровая квартира на Звездном бульваре в Москве досталась Андрею почти даром. Причем вместе с кирпичным гаражом во дворе. Даром – не значит дешево, но где-то за сорок тысяч рублей «концертных башлей», которых девать было просто некуда. Почти восемьдесят клонов «Ласкового мая» продолжали бесконечный «чес», добираясь до последнего сельского клуба в медвежьих углах. Рязанская типография не успевала печатать билеты, и конца этому видно не было. Как у всех музыкальных коллективов, гастролирующих по стране, у Андрея и Романа, продюсеров многоголового «монстра малолеток», был куратор от КГБ. Все тот же майор Орлов, который три года назад познакомил Разина с Аллой Борисовной в «Лужниках». Он регулярно получал «котлету» в десять тысяч рублей и не совал нос куда не следовало. Часть денег по-прежнему уходила на покупку антиквариата, камушков и золотых побрякушек. «Родственник» с одесского Привоза исправно поставлял это добро продюсерам. Они делили его, и свою часть он нес в квартиру на площади Юрия Долгорукого. Ирина обожала развешивать картины на стенах, а цацки с брюликами раскладывать по инкрустированным шкатулочкам и ящичкам антикварной мебели. Семейная квартира находилась под постоянной охраной и оказалась самым надежным местом.
Увы, за ее пределами все пошло наперекосяк. На Манежной, в трехстах метрах от их дома, шли постоянные митинги. Михаил Сергеевич все реже звонил дочери. На Съезде народных депутатов СССР ему стали хамить. Ирина поневоле вспомнила Светлану Аллилуеву, дочь Сталина, Сергея Хрущева, сыны Никиты Хрущева. Они сбежали в США из боязни за свою жизнь. Она поделилась этими страхами с Андреем – что ее заклюют, когда папу выгонят из партии или с работы. Андрей нашел единственный способ успокоить ее – заявил, что для жизни за кордоном нужны деньги. Понятно, не советские рубли, а франки, фунты или доллары. А уж их туда перевести пусть папа поможет – у Комитета такие возможности скорее всего есть. Было лишь одно сомнение – что сделает с ним Комитет, если поймает на валютных махинациях? Но решил рискнуть и дал понять деловому партнеру с одесского Привоза, что «цацки» больше не нужны, впредь пусть тащит валюту в любых количествах. За полгода ее набралось на сорок миллионов долларов.
Вся эта пропасть «зелени» свозилась на пятый этаж дома на Звездном бульваре в Москве, постройки 60-х годов. Одну комнату из четырех он сдавал двум курсантам Высшей школы КГБ имени Юрия Андропова. Майору Орлову, которого он попросил найти жильцов из «комитетских», объяснил, что так ему будет спокойнее. Остальные три комнаты стояли запертыми, за бронированными дверями, отделанными обычными деревянными панелями. Роман мог приходить сюда, когда хотел, естественно, в отсутствие квартирантов.
Наконец наступил момент, и одна из комнат почти под завязку наполнилась «зеленью». Ее запихивали в спортивные сумки пачками по десять тысяч стодолларовыми купюрами и остановились, когда сумки заполнили комнату до потолка. В двух оставшихся хранились такие же сумки с рублевыми пачками четвертаков, полтинников и стольников. Такая уйма «башлей» далась далеко не просто.
Через год после свадьбы «Ласковым маем» заинтересовались местные «органы». В нескольких областях завели уголовные дела. Куратор от КГБ помочь не мог – ему не говорили о масштабе «чеса», чтобы в «конторе» не узнали истинных размеров отъема денег у малолеток. Хранить деньги в Москве становилось опасно. Андрей с Романом решили поделить их поровну и увезти каждый в свое лежбище.
Ноябрьской ночью, когда курсанты, снимавшие комнату на Звездном бульваре, уехали «на пленэр», они подъехали к дому на двух темно-вишневых автобусах «Икарус». За рулем в обоих сидели водители-рейсовики со Щелковского автовокзала. Каждый согласился подхалтурить, увидев десять пачек червонцев по сто штук в каждой. «Всех делов» – загрузить багаж и метнуться в соседнюю область своим маршрутом. Андрею – на Рязань, Роману – на Ленинград. Грузчиками взяли пацанов, работающих в «Ласковом мае» охранниками и носильщиками. Все понимали, что делают и сколько за это могут получить. Других вариантов не было, да и ребята были проверенные, таскавшие сумки и мешки с деньгами не первый год. Бедными они себя не считали.
Первый «Икарус» свернул с проспекта Мира на Звездный и через два дома аккуратно заехал во двор. Водитель не стал выключать мотор. По ночам сюда постоянно приезжал огромный мусоровоз, и шум его дизеля ничем не отличался от шума автобуса. На всю операцию должно было уйти не больше пятнадцати минут. Именно столько мусорщики возились с контейнерами. Под тарахтение «Икаруса» на холостом ходу ночная бригада высыпала из автобуса, просочилась в средний подъезд и устремилась бегом на пятый этаж. Второй автобус пока остался на бульваре, встав рядом с магазином «Пиво-воды» на углу дома. В свете ночного фонаря, на стене, тускло белела надпись мелом крупными неровными буквами «ПИВА НЕТ». Взгляд водителя лишь на мгновение остановился на ней и скользнул вверх. На безжизненной стене дома, через четыре этажа от магазина, в квартире зажегся свет.