чатые перчатки, поверх одной из которых красовался золотой перстень с темным сапфиром. Короткая юбка амазонки была сшита таким образом, что скрывала слишком узкие бедра, высокие шнурованные сапоги на каблучке, наоборот, подчеркивали изящные ступни, высокий подъем и стройные икры.
— Прекрасно выглядишь, Ниа, — Киммерион, встал, улыбнулся, и, подхватив скрипку, подал ей руку. — Вэйлианесс, мы едем?
— Д-да, — чуть запнувшись, ответил лорд. Он во все глаза смотрел на девушку
— Простите, милорд, кажется, я забыла шляпу, — неуверенно улыбнулась Ниалэри.
— Мы пока еще не опаздываем.
Ее каблучки застучали по лестнице. Дождавшись, пока она скроется на втором этаже, Ким обернулся к Эль'Чанту.
— Это и есть твоя… избранница? — наконец смог подобрать подходящее слово глава Императорского театра.
— Да.
— Киммерион, мальчик мой, у тебя же потрясающий вкус! Неужели он тебя подводит, когда дело касается женщины?!? — закатив глаза, проговорил Вэйлианесс, изящным жестом поправляя выбившиеся из прически волосы. — Она… оно… Оно похоже на париасского крокодила!
— Не утрируйте, лорд! — холодно произнес Ким. Его левая рука слегка коснулась ножен, переводя рукоять меча вперед.
Эль'Чант тут же вскинул руки в примиряющем жесте.
— Я совсем не хотел тебя обидеть. Но… Она действительно страшная, и…
— Я знаю. Зато она ценит меня не за мою известность, — резко оборвал Вэйлианесса эльф. — В отличие от большинства…
— Есть и кроме нее те, кто ценит тебя не за известность, не за деньги, не за талант, а за то, что ты такой, какой ты есть, — с обидой в голосе проговорил лорд.
— Например, вы? — резко, слишком резко спросил Киммерион, устремляя пронзительный взгляд в глаза Эль'Чанта.
— Например, я, — тихо, но твердо ответил серый эльф, не отводя взгляд. В голубых глазах плескалась боль, непонимание, и готовность далее надеяться.
И вампир понял, что далее так продолжаться не может. Он не имеет права так поступать с тем, кто так много для него сделал, не может и дальше делать вид, что не понимает весьма прозрачных намеков Эль'Чанта.
— Вэйлианесс… мне кажется, нам с вами нужно поговорить. Очень серьезно поговорить о наших с вами…
— Нет, Киммерион, — лорд оборвал его очень неожиданно. — Я вас понял. И этот разговор не нужен. Ни к чему хорошему он не приведет. Простите, если был слишком навязчив со своими чувствами. Только прошу — пощадите меня хоть немного, — он красноречиво указал взглядом наверх, туда, где скрылась Ниалэри. Она как раз вышла на лестничную площадку и спускалась по ступеням, немного неуверенно покачиваясь на каблуках. — Я жду вас у кареты.
Эль'Чант развернулся и вышел, гордо вскинув голову.
— Что случилось, милорд? — осторожно спросила Ниа. — Вы поссорились с вашим другом?
— Все в порядке. Идем, — резко бросил Киммерион, подхватил футляр со скрипкой и направился к выходу. Девушке ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
В дороге Вэйлианесс шутил, рассказывал о последних премьерах, высмеивал провалившиеся спектакли — словом, вел себя как всегда. И только Ким чувствовал, что шутки и смех у вечно беззаботного серого эльфа получались натянутыми, неискренними.
В театре лорд уступил Ниалэри свою ложу, а сам куда-то пропал. Появился он лишь за десять минут до начала выступления, пока еще не подняли занавес, и устроился у края сцены за занавесом.
Удер фон Кренс работал конферансье Императорского театра уже более двадцати лет. И за этот долгий срок успел возненавидеть некоторых «творческих личностей», которые, обретя славу, начинали придумывать себе громкие имена, прозвища, титулы, и так далее. Представляя публике этих людей — и не-людей — Удер тратил до пяти минут только на то, чтобы проговорить все эти имена и прозвища.
Музыкант, ради которого собрались сегодня в Императорском театре полторы тысячи человек — совсем другое дело. У него не было пышных титулов, а когда их пытались прилепить критики и творческие обозреватели, гений лишь морщился презрительно.
И Удер фон Кренс, выходя сегодня на сцену, объявил даже с некоторой гордостью:
— Бельвегор Белый Эльф. Лилейный каприз. Исполняет автор.
Уже привычным жестом сбросив с плеч белый шелк расшитого плаща, Киммерион вскинул скрипку к плечу. Взмахнув смычком, он извлек из полированной деки первую ноту.
«Лилейный каприз» родился этой ночью, когда смешалась мелодия фонтана и аромат лилий Ниалэри, ее светло-синие глаза и мерцание звезд на бархате неба, застарелая боль потери и счастье оттого, что он вновь не одинок… Когда утром эльф исполнил новое произведение Вэйлианессу, лорд плакал, не скрывая слез, а придя в себя, потребовал, чтобы Ким обязательно исполнил «каприз» на вечернем концерте.
Закончив играть, вампир ждал, пока конферансье объявит его следующее произведение. Тем временем он опустил скрипку и оглядывал зал сквозь прорези маски. Взгляд эльфа на миг задерживался на лицах знакомых людей, привычно скользнул по фигуре Веги, не пропускавшего ни одного концерта, по ложе Императора, которая, как обычно пустовала…
Ким сыграл еще три произведения. И тут произошло то, чего не случалось уже с правления прежнего императора — Альвара VI. Тихо отворилась дверь центральной ложи и взгляд скрипача на мгновение пересекся с холодной сталью императорского взора. Лаарен III, шестьдесят седьмой правитель основанной Пресветлым Магнусом Империи, посетил концерт Бельвегора.
Вздрогнув от неожиданности, Киммерион продолжил играть.
Распланированная часть концерта закончилась. Поначалу Ким хотел продолжить импровизацией, но, подумав, сделал иной выбор.
И воздух в зале задрожал от напряжения. Бельвегор Белый Эльф исполнял «фантазию о вечности».
Каждый, пришедший в этот день на концерт, почувствовал, что его словно бы выдернули из повседневности, из этого мира и очистили от всего наносного. Затем дали неограниченную власть, вечность впереди, и сказали: живи. Живи, и сделай этот мир хоть немного лучше, не допусти, чтобы твои потомки и потомки родившихся в одно столетие с тобой, жили в том же кошмаре, в том же вертепе подлости, были такими же паразитами, как ты! Все в твоих руках, у тебя власть и вечность. Ты полон сил и намерений, ты счастлив! Но что ты скажешь через тысячу лет, человек? Что ты скажешь через двадцать тысяч лет? Через тысячу веков? Когда ты сломаешься? Сколько ты выстоишь пред ликом Вечности, пред ликом одиночества?
Эта фантазия словно была рваной раной на душе ее автора, очутившегося один на один с жуткой, бесконечной Вечностью, и осознавшего, что другой путь есть — но это путь слабого труса, эгоистичного и подлого, который готов променять эту соблазнительно-отталкивающую вечность на сиюминутное отсутствие страха.
Мелодия, рваная и безумная, сотрясала сердца и разумы, заставляя их задуматься — неужели они все живут лишь для того, чтобы оказавшись пред ликом Вечности уползти в тень, думая лишь о сохранности себя, понимая, что бегство безнадежно, все же пытаться любой ценой остаться быть? Неважно какими, неважно как, неважно, зачем, только бы остаться быть. Неужели?
Лопнувшая от напряжения струна хлестнула Киммериона по шее, взрезав кожу и концом скользнув под маску, распорола белый бархат и оставила глубокую ранку на щеке эльфа. Но он не заметил боли, как не заметил, что его инкогнито теперь прячется лишь за хрупким алебастром, и что от четырех струн осталось лишь три. Он играл, и в этот момент он не был эльфом-вампиром Киммерионом, сходящим с ума гением, паразитом, живущим за счет чужих жизней. Он был больше, чем весь этот мир, а весь мир был в нем. И скрипач даже не обратил внимания на странную мысль, скользнувшую на грани сознания, странную тем, что она не принадлежала Киму, эта мысль: «мальчик, откуда тебе это знать?».
Безумной нотой Ким закончил «фантазию» и медленно опустил смычок. Он чувствовал себя полностью опустошенным, выжатым досуха, и не представлял себе, как будет продолжать концерт.
А в зале повисла мертвая тишина. Еще витали под сводчатым потолком отголоски мелодии, и пришедшие в театр боялись разрушить ее. Только две минуты спустя раздались негромкие аплодисменты одного человека, причем ложа, из которой они прозвучали, заставила всех обернуться.
Его императорское величество Лаарен III стоя аплодировал Бельвегору Белому Эльфу. И спустя мгновение зал взорвался бурей аплодисментов.
А вампир почувствовал, что нему возвращаются силы. Киммериону удалось сделать невозможное — на его концерт пришел сам Император. И эльф чувствовал, что просто обязан продолжать.
Скрипач поднял голову, ища взгляд Императора — и застыл. За спиной Лаарена, чуть слева, стоял высокий черноволосый человек в темно-бордовом дублете и вишневом плаще. Этого человека Ким узнал бы из тысячи, из легиона.
Ненависть, дикая, лютая, первобытная ненависть, незамутненная иными чувствами, всколыхнулась в душе вампира. В это мгновение он хотел только одного — безумным, нереальным для простого смертного прыжком перелететь в императорскую ложу, сбить с ног человека, искалечившего жизнь Кима и убившего его сестру, вцепиться клыками ему в горло, чувствуя, как с каждым глотком жизнь покидает злейшего врага Киммериона — Александра Здравовича.
Чудовищным усилием эльф заставил себя сдержаться. Но кипящая в душе ненависть требовала выхода. Скрипка метнулась к подбородку, смычок взлетел и опустился на струны…
Безумная импровизация, в которую он вложил все обуревающие его чувства заставила даже Вегу ужаснуться злому гению Бельвегора.
Наконец Ким закончил. Стихли последние отзвуки кровавого кошмара, пробужденного сумасшедшей мелодией в сердцах слушателей, и звенящую тишину зала прорезал короткий свист летящих стрел.
Стреляли с нескольких сторон, из-под самого потолка. Это казалось столь диким и невозможным, что отреагировать успели лишь трое — Вега, Здравович и… Эль'Чант.
Первая стрела ударила эльфа в лицо, пробив насквозь полированный гриф скрипки, но, видимо, Кайран не зря трудился над маской. Алебастр раскололся на две ровные половины, а лицо Киммериона скрывал теперь лишь кусок рассеченного ранее ударом струны белого бархата, но сам скрипач остался невредим.