Парни повернулись и уставились на него.
Он улыбнулся Фьюри. А потом занялся попытками затеряться в толпе.
Бэлла наблюдала, как Зейдист мечется по комнате. Это напомнило ей о том, как она чувствовала себя прошлой ночью, когда отправилась искать его. Несчастной. Словно запертой в клетке. Действующей по принуждению.
Так какого черта она заставляет его пройти через это?
Она уже было открыла рот, что бы забрать назад свою просьбу, но Зейдист вдруг остановился около двери в ванную.
— Мне нужна минутка, — сказал он и захлопнул за собой дверь.
Растерянная, она села на кровать, ожидая его скорого возвращения. Услышав, как включился душ, она погрузилась в себя.
Она попыталась представить себе, как возвращается в семейный дом, проходит по знакомым комнатам, сидит на стульях и открывает двери, спит в своей детской кровати. Облегчения эти мысли не приносили. Ей казалось, что она станет призраком в месте, которое так давно и так хорошо знала.
А как она будет общаться с матерью и братом? А глимера[47]?
В среде аристократии она дискредитировала себя еще до похищения. Теперь ее точно станут сторониться. Побывать в плену у лессера… будучи запертой под землей… Аристократы не могли спокойно принимать подобные ужасы. В них будут винить ее. Проклятье, видимо, поэтому ее мать вела себя столь сдержано.
«Боже», — подумала Бэлла. На что теперь будет похожа ее жизнь?
Ужас проникал до самых костей, и единственным, что позволяло ей держаться на плаву, была мысль о том, что еще много дней она будет спать рядом с Зейдистом. Он, словно холод, вынуждал ее собрать себя из мелких осколков, словно жара, прекращал дрожь в каждой клеточке тела.
Он был убийцей, что обеспечивал ее безопасность.
Больше времени… Больше времени с ним. И тогда, может быть, она сможет встретиться с внешним миром.
Она нахмурилась, поняв, что он уже довольно много времени провел в ванной.
Ее взгляд скользнул к тюфяку в углу. Как он мог спать там день за днем? Пол был таким жестким, а под голову даже не было подушки. Как и никаких одеял, чтобы укрыться от холода.
Она посмотрела на череп, стоявший рядом с убогим ложем. Черная кожаная тесемка, зажатая между зубами, свидетельствовала о том, что это был любимый человек. Очевидно, он был женат, хотя она и не слышала подобных разговоров. Отправилась ли его шеллан в Забвение по естественным причинам или ее забрали у него? Поэтому он был так зол?
Бэлла посмотрела в направлении ванной. Что он там делает?
Она подошла и постучала. Не получив ответа, она медленно открыла дверь. Холодный порыв ветра вырвался наружу, и она отступила.
Обхватив себя руками, она снова вошла в леденящий воздух.
— Зейдист?
Через стеклянную душевую перегородку она увидела его сидящим под струей холодной воды. Он раскачивался взад-вперед, стонал, и тер запястья мочалкой.
— Зейдист! — Она подбежала к нему и подвинула перегородку. Нащупав кран, она закрыла воду. — Что ты делаешь?
Его безумный взгляд обратился к ней, он продолжал тереть и раскачиваться, тереть и раскачиваться. Кожа вокруг меток раба была совершенно красной, ободранной.
— Зейдист? — Она попыталась сохранить голос мягким и ровным. — Что ты делаешь?
— Я… я не могу очиститься. Я не хочу, чтобы и ты запачкалась. — Он поднял руку, кровь потекла по предплечью. — Видишь? Посмотри на грязь. Она повсюду. Она внутри меня.
Его голос встревожил ее даже больше чем то, что он сделал с собой: его слова несли жуткую, искаженную логику безумия.
Бэлла взяла полотенце, вошла в душевую кабину и нагнулась. Поймав его руки, она забрала у него мочалку.
Осторожно осушая покалеченную кожу, она сказала:
— Ты чистый.
— О, нет. Не чистый. — Его голос стал повышаться. — Я выпачкан. Я так грязен. Я грязный, грязный… — Забормотал он. Слова, слипаясь, разносились по ванной, отдаваясь от стен до тех пор, пока истерия не заполнила помещение целиком. — Ты не видишь грязь? Я везде ее вижу. Она покрывает меня. Она въедается в меня. Я чувствую ее на своей коже…
— Шш. Позволь мне… только…
Не сводя с него глаз, словно он собирался… Боже, она даже не представляла себе, что он мог сделать в таком состоянии… она нащупала другое полотенце и взяла его. Накинув его ему на плечи, она укутала Зеда. Но, когда она попыталась поднять его, он отшатнулся.
— Не прикасайся ко мне, — прохрипел он. — Ты испачкаешься.
Она встала на колени перед ним, полы атласного халата опустились в воду, намокая. Холода она даже не заметила.
Господи… Он выглядел как жертва кораблекрушения: слепые безумные глаза широко распахнуты, намокшие тренировочные штаны прилипли к мускулам на ногах, кожа на груди покрыта мурашками. Губы посинели, зубы стучали.
— Мне очень жаль, — прошептала она. Ей хотелось уверить его в том, что на нем нет никакой грязи, но она понимала, что это лишь снова возбудит утихшую истерику.
Ритмичный звук капель, падающих с душевой головки, был громким, как стук военного барабана. Под раздававшиеся в тишине удары воды об плитку, она вдруг вспомнила ту ночь, когда пошла за ним в его спальню… ту ночь, когда он прикоснулся к ее возбужденному телу. Десятью минутами позже, она обнаружила его свернувшимся над унитазом только потому, что он потрогал ее.
Я выпачкан. Я так грязен. Я грязный, грязный…
Осознание пришло к ней словно ночной кошмар, врываясь в сознание ярким холодным светом, открывающим весь ужас правды. Естественно, его кусали, пока он был рабом крови, и она решила, что именно поэтому он не любит чужих прикосновений. Но укусы, какими бы болезненными и пугающими они не были, не заставляют тебя чувствовать себя грязным.
А сексуальное насилие приводит именно к этому.
Внезапно его черные глаза обратились к ее лицу. Словно он почувствовал, что открылось ей.
Ведомая состраданием, она, было, наклонилась к нему, но злость, полыхнувшая в его взгляде, остановила ее.
— Господи, женщина, — резанул он. — Ты когда-нибудь прикроешься?
Она взглянула вниз. Халат распахнулся до талии, выставляя на обозрение выпуклости грудей. Она дернула отвороты, закрывая обнаженное тело.
В напряженной тишине было тяжело смотреть ему в глаза, поэтому она уставилась на его плечо… потом скользнула взглядом по ключице к основанию шеи. Ее глаза поднялись выше — к его горлу… к вене, пульсирующей под кожей.
Голод пронзил ее, вынуждая клыки удлиниться. О, черт. Только жажды крови ей сейчас и не хватало.
— Почему ты хочешь меня? — Пробормотал он, очевидно, чувствуя ее жажду. — Ты лучше этого.
— Ты…
— Я знаю, что я из себя представляю.
— Ты не грязный.
— Черт побери, Бэлла…
— И я хочу только тебя. Послушай, мне, правда, очень жаль. Ты не обязан…
— Знаешь что? Хватит разговоров. Я устал от разговоров. — Он вытянул руку на колене запястьем вверх. Черные глаза лишились всяких эмоций — пропала даже злость. — Это твои похороны, женщина. Делай, что хочешь.
Время словно остановилось, пока она смотрела на то, что он так неохотно предлагал. Да поможет им обоим Бог, но она действительно собиралась взять это. Быстро наклонившись, она аккуратно проникал в его вену. Это должно было причинить ему боль, но Зед даже не дернулся.
В ту же секунду, что кровь коснулась языка, она блаженно застонала. Она и раньше питалась от аристократов, но никогда не имела дела с воинами, а уж с членами Братства тем более. Его вкус стал диким ревом в ее рту, вторжением, грандиозным, кричащим взрывом. А потом она сглотнула. Поток его силы пронзил ее, прокатился пожаром по костям, взорвался в сердце искрами мощи.
Ее так сильно затрясло, что она почти оторвалась от его запястья. Пришлось схватиться за его руку, что удержать себя на месте. Она пила большими, жадными глотками, изголодавшись не столько по силе, сколько по нему — по этому мужчине.
Для нее он был… единственным.
Глава 18
Зейдист изо всех сил пытался сидеть спокойно, пока Бэлла пила. Он не хотел беспокоить ее, но с каждым движением рта, прикасавшегося к его руке, ему все сложнее было сохранять контроль над собой. Госпожа была единственной, кто когда-либо питался от него, и воспоминания о былом насилии были так же остры, как и клыки, впивавшиеся в его запястье. Страх объял его, сильный и живой, рожденный не тенями прошлого, но паникой реальности.
Матерь Божья… У него начала кружиться голова. Он был готов отрубиться в любую минуту, словно изнеженная девчонка.
В отчаянных попытках удержаться на плаву, он попытался сосредоточиться на темных волосах Бэллы. Один из локонов, лежавший рядом с его рукой, блестел в потолочном свете ванной, такой красивый, такой густой — совершенно непохожий на светлые волосы Госпожи.
Боже, эти темные волны выглядели такими мягкими… Если бы он осмелился, то зарылся бы руками… нет, лицом в эти локоны цвета красного дерева. Выдержал бы он? Смог ли бы быть так близко к женщине? Или ему стало бы еще хуже от накатившего страха?
С Бэллой, возможно, ему бы хватило выдержки сделать это.
Да… Ему бы понравилось в ее волосах. Может быть, сквозь них он нашел бы путь к ее шее… прижался бы поцелуем к ее горлу. Очень нежно.
Да… А потом он мог бы двинуться наверх и потереться губами об ее щеку. Может, она бы позволила ему сделать это. Он бы не стал приближаться ко рту. Он не мог даже представить, что она захочет быть в такой близости от его шрама, да и верхняя губа была изуродована. Кроме того, он не умел целоваться. Госпожа и ее фавориты предпочитали держаться подальше от его клыков. А после у него ни разу не возникало желания подобной близости.
Бэлла прервалась и подняла голову, ее сапфировые глаза обратились к нему в попытке удостовериться, что с ним все нормально.
Ее беспокойство задело гордость. Господи, думать, что он настолько слаб, что не сможет покормить женщину… и что самое отвратительное, знать, что она