Смотрю на человека в черном, как-то он здесь не к месту и не ко времени, здесь, на пороге райского сада с белокаменным дворцом внутри должен стоять архангел с мечом огненным, не меньше…
— Доложите… очень важно, говорю вам, вопрос жизни и смерти…
— У всех вопрос жизни и смерти… Вот сделаю тебе пиф-паф, ой-ой-ой, вот будет тебе вопрос жизни и смерти…
Вытягиваю из кармана пачку банкнот, протягиваю человеку в черном.
— Охренел, или как? Я у хозяина столько в час получаю, а ты… зарплату, поди, свою отдавал? Или две зарплаты? Или десять? Топай, топай отсюда… Крылатый наш, знаешь, чужих не любит…
Чувствую, что краснею, какого черта я вообще поперся сюда, к самому, на что надеялся, вот так, приду к Крылатому, скажу торжественную речь, не убивайте наших детей, он прослезится, одумается, прикажет оставить Анимуса в покое…
— Эй, мужик… как тебя… ты не Колчин случаем? Не этот… ученый…
— Этот.
— Так пошли… Крылатый про тебя спрашивал…
Иду — по дорожкам райского сада, так и мерещатся в зарослях лукавые змии и львы, которые улеглись рядом с ягнятами…
— Входи, входи, не стесняйся… — человек в черном подтолкнул меня в просторную прихожую, — располагайся, что ли… о-ох, мужик, ничего личного, велел тебя Крылатый того…
Не успеваю спросить, что — того, поворачиваюсь, смотрю в коротенькое дуло, понимаю, что — того…
Как во сне смотрю на самого Крылатого, который спускается по лестнице с позолоченными перилами, тут не хватает только торжественного марша, Боже, царя храни, и все такое. Иду к нему — медленно, как по воздуху, интересно, в какой момент меня пристрелят…
— Э-э… Владимир Петрович?
Спрашиваю — сам пугаюсь своего голоса.
— Я за него. А ты, значит, Колчин будешь… Оч приятно… дай лапку… Ну чего ты пушку свою выставил, Леш, уйди, чего гостей смущаешь… Хорошо, что приперся, я уже парней послал город обшаривать, где ты есть… ты мне это…Этих-то головорезов спасать надо.
— К-каких головореов?
— Расу… новую.
Оторопело смотрю на Крылатого, уж не ослышался ли я…
— Чего вытаращился, на них полиция знаешь, какую облаву устроила… Ты мне вот что скажи, знаешь, где логово их?
Посмеиваюсь про себя, вот ты к чему…
— Тьфу на тебя, думаешь, сничтожить их хочу? Зря думаешь… Хоть контактики какие ихние дай, намекнуть им, чтобы затаились…
— И контактиков нету. Вы так говорите, будто я один из них, а я с ними толком не встречался даже… Так, пару раз…
— Анимуса видел?
— Не-ет, Анимуса, похоже, никто и не видел… прячется Анимус…
— Вот как, значит, прячется… Ну что ты как не у себя дома, пальто сымай, располагайся… поужинаем, с сыном познакомлю, где он, архаровец мой… э-эй, Женька, ты там где прячешься? Вот блин, нету… на ночь глядя и смотался куда-то, это по-нашему…
— Дело молодое.
— Верно говоришь, дело молодое…
Вздрагиваю — когда часы в углу комнаты начинают бить полночь. В ту же минуту ослепительная вспышка вырывается откуда-то с верхних этажей, хлопают пробки и лампочки, дом погружается в темноту.
— Вот, блин, замкнуло что-то… парни, чего встали, свечи принесите, пошукайте, что там перегорело… темнота — друг молодежи, в темноте не видно рожи…
Выглядываю в окно, в темную панораму осени.
— Да тут всю Москву, похоже, вырубило.
— Это нехило, это по-нашему… всю Москву… парни, я стесняюсь спросить, свечи будут, или вас самих в керосине вымочить?
Снова вздрагиваю — на этот раз от звонка, вот догадался Крылатый мелодию поставить, от которой на месте подскакиваешь…
— Крылатый слушает… что? Чего ликвидировали? Какую банду? Вы охренели или как, я вам русским по белому сказал, парней не трогать! Мало ли что приказывал, на тридцать три раза приказание отменил! Если с этими анималами или как их там что-нибудь случится, я уже не знаю, что с вами со всеми сделаю… Что делать, что делать, снимать штаны и бегать… Этих ищите, анимов, или как их там, если узнаю, что вы их всех того…
Смотрим друг на друга — оба опустошенные, растерянные, и не верится, что это — все, что дальше уже — ничего. Это в новостях бывает, в сводках вестей, проведена-успешная-операция-по-ликвидации-банды… Вот где-то там, в динамике радио, на экране телевизора, только не с нами, не с нами…
— Ликвидировали, — Крылатый умоляюще смотрит на меня, будто надеется, что не прав.
— Ликвидировали, — киваю я.
— Ну… может, не всех еще… может, выбрался там кто-то… — не сдается Крылатый.
— Может быть.
— Думаешь?
— Думаю.
— Они же какие… ушлые. Вроде всех передавишь, да какое там…
— Тоже верно, — соглашаюсь, хотя сам в это не очень-то верю.
Крылатый смотрит на часы над камином, стрелки только-только перевалили за полночь, будто специально ждали полуночи, чтобы свершилось… свершилось…
— Пацан мой где-то шляется…
— А?
— Женька мой, говорю, где-то шляется… восемнадцать лет, мозгов с гулькин нос…
— Ну… образумится еще, — говорю, не понимаю, чего это вдруг он заговорил о сыне.
— Тоже верно говоришь… образумится.
Снимаю со спинки пальто, долго не могу попасть в рукава.
— Куда собрался-то? — косится Крылатый.
Холодеет душа, так и чувствовал, что живым меня не отпустит.
— Да нет, ты не думай… я не такой. Куда ты на ночь-то глядя… со мной посиди… чайку попьем…
— С-спасибо…
Говорю так, что сам не понимаю, спасибо — да, или спасибо — нет, снова отчаянно пытаюсь надеть пальто, снова — не могу, похоже, и правда придется остаться…
— Загулял сынуля мой, — говорит Крылатый, сам разливает по чашкам что-то душистое, клубничное.
— Да… время еще детское.
— Детское, говоришь?
— Ну… Я, по молодости, бывало, и в час, и в два возвращался… в общаге жил, так по пожарке поднимался, в окно влезал, вахтерша-то не пускала…
— Вот ты каков… а с виду тихоня тихоней…
Крылатый смотрит в темноту ночи.
— Думаешь, не всех их прихлопнули?
— Да… может, и не всех.
— Верно, все может быть… Сынуля мой что-то домой не торопится… телефон как всегда на отключке… Ну да, ты сказал, время-то детское…
2013 г.
Взятка для дьявола
Из-за холма показалось что-то стальное, приземистое, я вспомнил — танки. Вспомнил картинки в каких-то книгах, где были нарисованы стальные гиганты, помню, по молодости боялся их, они мерещились мне ночами в страшных снах. Здесь, в реальности, они казались мне совсем не страшными, даже какими-то смешными, жалкими. Гусеничные монстры подкатились ко мне, грянул залп, что-то больно укололо в грудь. Я посмотрел на танки, взглядом подбросил их в воздух — повыше, повыше, отпустил, боевые машины грянулись оземь, разлетелись обломками, извиваясь, взмыла в небо звенящая гусеница.
Так просто оказалось воевать с людьми, я-то думал, пригодятся все мои умения…
А тут ничего не надо, поднимай оружие силой мысли и бросай оземь…
Что-то случилось позади меня, я еле успел обернуться, отшвырнуть в небо ракету, уже готовую меня протаранить. Так, становится сложновато…
Я и не думал, что человеческая армия будет так слаба против меня одного… Если бы еще не приходилось следить одновременно за всеми, за танками, за ракетами, за самолетами, за пехотой, хорошо еще, стою на суше, хоть подводная лодка не вынырнет откуда-нибудь…
Да и то сказать… Я один, их семь миллиардов…
Пошел вперед, разбрасывая какие-то блиндажи, укрепления, люди горохом разлетались во все стороны, и по цвету напоминали горох, что у них за мода, одежда в зеленых пятнах… Моя цель была совсем рядом, я разбросал в воздух последние укрепления, подошел к Страшной Вышке. Было в ней что-то зловещее, жуткое, и в том, как она жадно пила кровь из земли, мне казалось, я слышу стоны истекающей кровью планеты…
Люди притихли, расползлись по своим укрытиям, больше не пытались подстрелить меня, кажется, поняли, что шутки плохи. Тем лучше… По их темным аурам я понимал — боятся, здорово боятся, кто-то крестится, кто-то вытворяет еще какие-то ритуалы, какие делают, когда видят черта.
Черта…
Как только меня увидели, сразу заорали — черт, черт, и сейчас разглядывают со смешением страха и любопытства, перешептываются:
— Да в нем метра два будет.
— Да какие два, два с половиной, не меньше.
— Рожищи-то какие изогнутые…
— А-а, щасс подденет тебя рожищами этими…
— А хвост у него есть?
— Не видать… А копыта, копыта…
— Когти дай бог… так подцепит кого когтями…
— А власти-то куда смотрят? Армия-то на что?
— Вон она вся армия валяется…
— Как в страшилках голливудских, ей-богу…
— Да брось ты… что встал-то, молись давай… грехи вспоминай свои… Или не поняли еще, что конец света пришел?
Я слушал их вполуха, меня послали сюда не для того, чтобы кого-то слушать. Цель была рядом, зловещая стальная вышка, что может быть проще, поднять Страшную Вышку в небо, швырнуть оземь, разбить вдребезги…
Поделом вам, человеки…
Не трожьте нас…
Не пейте кровь земли…
Послал меня сюда Он, Темный. Послал дней семь назад, как всегда не сказав, вернусь я живым, или нет, а ведь он это знал, знал все наши судьбы. Смутно помню последние свои вечера там, дома, на милой сердцу родине, на той стороне земли, где никогда не поднимается солнце. Долгие вечера там, где ледяное безмолвие прерывалось только треском костров, криками грешников и завыванием труб в когтистых пальцах демонов. Последние вечера там, где у входа было написано: «Оставь надежду», — и всякий раз, проходя мимо надписи, я думал, что же такое надежда.
В те вечера я страдал от холода, и все мы страдали от холода: и бедные грешники, и мелкие бесы вроде меня, и темнокрылые демоны, от одного взгляда которых каменела смола в реках. Нет, не от привычного холодка снежных пустынь и ледяных озер, а от действительно крепкого морозца, когда не горят костры, когда застывает кипящая смола в озерах, когда бесконечно высокие скалы покрываются инеем.